Попрошу у облаков

— Ты не останешься? — голос Макса звучит растерянно. Алан кривит губы в усмешке. Зачем? У них из точек соприкосновения — работа и изредка совместные посиделки после мероприятий. Макс одновременно далеко и неимоверно близко. А потребность в нём выжигает на сердце Алана шрамы один за другим. С Максом сложно. По нему популярность ударила неожиданно, через несколько лет после его знакомства с шоу-бизнесом. У Макса — творческий кризис с депрессией напополам. И это не подростковый максимализм, не попытка сгустить краски и преувеличить. Насколько он может судить, взросление все переживают по-своему. Кто-то перерастает и мирится с новыми истинами, кто-то бунтует, кто-то предаётся меланхолии, а кого-то — как Макса — ломает с хрустом жизнь, допинывая всё новыми обстоятельствами. Ему сейчас нелегко, а Алан впервые не имеет и малейшего понятия, как поступить. — Скажи хоть что-нибудь… «Я без тебя не смогу». «Меня без тебя выворачивает наизнанку». «Я от тебя уже слишком долго зависим, и прекратить это не в силах». Всё это — табу. У Макса сейчас устоявшиеся принципы методично разносятся в щепки суровой правдой жизни, и ему нужно время, чтобы свыкнуться. Вся его картина мира рушится по пикселям, и это сродни зыбучим пескам — того и гляди, затянет, но он должен справиться сам. И усугублять всё точно не выход. — Зачем? Единственный искренний ответ, который Алан сейчас может ему дать. Единственная слабость, которую он позволяет себе. Ему необходимо знать. — Потому что я разваливаюсь на куски без тебя. Он улыбается ему бесхитростно — кажется, именно так, как в их первую встречу. Отводит взгляд. Чтобы после посмотреть пристально, чтобы выжечь, вытравить остатки здравомыслия. В ярком дневном свете он совсем юный, и это режет, колет, рвёт по живому. Алан ведёт. Выталкивает из ничтожной физической оболочки, и всё кружится-вертится, и никак не вернуться обратно. Он разваливается. Глупый наивный мальчишка. Алан бы сказал ему, что он разлетается-рассыпается в пыль уже очень давно. Он бы сказал, что уже отчаялся что-либо предпринимать. Что летит на свет, всё ближе и ближе, и крылья обуглены в труху, практически до основания. Что ещё немного — и вспышка добьёт. Но он произносит дежурное: — Мне нужно идти. И уходит прежде, чем Макс что-то успевает ответить.

***

Когда Алан возвращается к нему, Макс встречает его совсем не так, как ожидалось: на лице застыло равнодушие, тот самый похуизм, опасно переходящий в апатию. — Ты здесь. Ни удивления, ни радости, ни облегчения. Ничего. А грудь сдавливает тревога, жмёт сильнее, и это дурной признак. Алан молчит, банально не представляя, как начать разговор. С Максом было сложно с самого начала, когда упрямился, не поддавался, не подчинялся указаниям, чем бесил до трясучки почти. С ним сейчас невыносимо. С ним каждый день — будто ходьба по краю, и так чертовски страшно сорваться. — Скажи хоть что-нибудь, Макс… — его волной накрывает дежавю, только теперь они поменялись местами. — Ты же знаешь, как я ненавижу это грёбаное имя, — выплёвывает зло, и это хоть что-то. Это эмоция, это не пустота, ужасающая, затягивающая в свои сети. — Что не так? Макс тянется за сигаретами, и Алан решает закурить тоже. Может, хоть так выйдет отвлечься от мыслей, среди которых одна чудовищнее другой… — Ты ведь даже не зовёшь меня нормально, всегда есть он. Всегда тот, кем я устал притворяться… — он повторяет сбивчиво, будто не слышит, будто всё вокруг — мираж, и он тычется наобум, злится от беспомощности. Потерянный. Дезориентированный. Такой сумасшедше трогательный. Алан не догоняет нихрена, что дрожит сильнее — голос или руки, когда он произносит: — Коль… И это вдруг заставляет Макса вскинуть глаза. И это мо-мен-таль-но швыряет к обрыву. Потому что нельзя так смотреть. Потому что внутри поднимается буря, внутри назревает тайфун, и под кожей взрываются звёзды, и так безбожно кровит — сосуд лопается один за другим, а сбрендившее сердце слетает с резьбы. Потому что взгляд тот самый. Тот, что молит, что просит, что жалобно стонет и воет, и мембраны дерёт, жёстко царапает глотку, разгибает рёбра наружу. «Ты меня не бросай». «Я не могу. Я без тебя не справляюсь». А он смотрит и смотрит, и слова не нужны. Любых слов будет мало, чтобы осознать и принять, чтобы осмыслить. Алан делает затяжку, теперь уже уверенный — тряслись всё же руки. Макс прищуривается, чуть подаётся вперёд и выдыхает дым. И это крушит все попытки держаться, когда больше всего хочется его. Себе. Эгоистично и собственнически присвоить. Забрать. Навсегда. Макс ухмыляется. — Останься, Ал-а-а-н, — шепчет, и между ними от силы пара сантиметров. Зачем всё это, если не с ним? Зачем всё это, если не спит по ночам, думая, как он… С кем… Зачем всё это, если без него не так? Если мир не с ним чужой, пустой, напрочь фальшивый. Секунда — и Алан чувствует вкус его губ. И, не отпуская его ни на миг, летит. Вниз? Вверх? Какая разница... Вместе. Он летит вместе с ним и забывает о страхе разбиться.