***
Он сидит у окна и курит. Вопросы сегодня дались особенно трудно.*
— Что ты почувствовал в тот момент, когда понял, что кто-то обрезал акустический кабель? Ужас, от которого стынет кровь. Порыв на всё наплевать и обнять Алана, и просто-напросто не отпускать, пока вой в голове не утихнет, пока голоса не умолкнут. — Растерянность. Но отступать было некуда, ведь меня пришли послушать тысячи людей. Непременно сдобрить ответ смехом, иронией. И все ведутся, все верят, что это не более чем заминка, не более чем нелепая случайность. «Алан, а что если это повторится? Эти люди, они…» И ему будто вновь восемнадцать, будто он не десять лет на сцене, а только-только вышел вчера. «Тише, я не дам этому случиться. Они мудаки, они не стоят даже секунды твоего беспокойства…» Его шёпот проникает в подсознание, его шёпот чарует и лечит, его шёпот — маяк посреди хаоса, барахтаться в котором он никогда не умел, не теряя себя. «Обними меня…» «Глупый, мы сейчас всё исправим. Ты веришь мне?» «Да».*
Пережёвывание бесконечное одного и того же. Обсуждение маленькой неудачи, едва не обернувшейся крахом. Дальше — череда стандартных, набивших оскомину вопросов. Съёмки клипа, альбом, планы на будущее, шоу, концерты. Личная жизнь… Пусть завуалированно — о музе, о вдохновении, о любви. И как только не надоело? Неужели ожидают услышать что-то иное? Кажется, Эйнштейн говорил, что это сущая дурость — надеяться на другой результат. «Я расставался, встречался, терял и обретал снова…» Всё так. Максу улыбается своим мыслям. Они ведь бегали друг от друга, даже когда всё стало очевиднее некуда. Они пытались что-то построить, не желая мириться с заморочками, с ненормированными графиками. Им так наивно хотелось всего и сразу. Расставались, делали вид, что не было ничего. Дураки. Притворялись, что друзья, что просто коллеги, и их паршивая игра не была убедительной даже для них самих. Они не были вместе, а Алан не уходил никуда. Он был рядом, когда Макс так отчаянно, так чертовски сильно в нём нуждался. Он достаёт из кладовки мольберт, кисти и краски, и кончики пальцев покалывает от нетерпения. Выплёскивает эмоции штрихами, мазками, и напряжение его покидает. Будто он парит где-то высоко-высоко, и ему хорошо. — Вау, сто лет не видел тебя таким вдохновлённым. Макс переводит взгляд на Алана и гнёт губы в улыбке. — Моя терапия. — Я так понимаю, журналисты в своём репертуаре? — О да… — вздыхает. — «Как же так получается, что ты совсем одинок, что твоё сердце свободно…» — он кривляется. Алан заливисто хохочет и тычется носом в плечо, обнимая со спины. — Я думал, ты будешь позже, — замечает Макс через какое-то время. — Спасибо. — За что? — За то, что всегда рядом. Алан хмыкает. Макс убеждён: они вспоминают, как он говорил это совсем в иной обстановке. Признавался не раз и не два, и его тащил за собой. — Не могу по-другому, — отвечает честно и разворачивает к себе. Макс сторонится, боится обнять. — Руки… — пытается объяснить, но Алан не слушает. Лишь прижимается ближе и целует. Он целует, пока не остаётся ни единой мысли, кроме… Я тоже не могу. Не хочу по-другому.***
— Ты всерьёз привёл меня на крышу? — интересуется Макс, не особенно возражая. Алан кивает и бросает взгляд чуть в сторону — там плед, вино, два бокала и… фотоаппарат. Они устраиваются поудобнее и смотрят на звёздное небо. Макс скептически наблюдает за тем, с каким энтузиазмом Алан снимает всё вокруг. Он бережно хранит воспоминания, он запечатывает, он оставляет их для себя. На те дни, когда их будут разделять километры, и не выйдет дышать друг другом, как сейчас. Алан тактильный. Он утоляет голод, ведёт пальцами по его руке. Показывает, как же скучал. Останавливается на шее, замирает. Через секунду пальцы сменяются губами. Макс закрывает глаза и медленно умирает. Под веками мелькают вспышки, лопаются фейерверки, и шарахает разрядами от каждого поцелуя, что он оставляет на коже. — О чём думаешь? — спрашивает Алан и берёт его за руку. О том, что не хочу отпускать тебя. О том, что рад, что мы попробовали снова. Что не повелись на то, что дважды в одну реку не войдёшь, что уже ничего не склеить, не исправить. — Я счастлив. В мозгу мельтешат строчки-образы-рифмы, что-то, что вскоре найдёт выход в текстах песен, что-то — как всегда — личное, чем он не сможет не поделиться. — И только? — Помнишь, как я оттолкнул тебя? После первого поцелуя. Ты тогда ещё был женат, у меня был ветер в башке… — Такое забудешь. — Я попросил тебя не делать этого никогда больше. Боялся своих чувств. Испугался. Тупо струсил. Сделал больно тебе, пообещал, что всё это пройдёт. Алан ложится сверху, нависая над ним. У него во взгляде разгорается пламя. — Ты уже тогда? — Да. — И как, прошло? — Я немного поторопился с обещаниями. Ты посмотрел на меня, и я… Что-то ёкнуло внутри, ведь я не хотел тебя ранить. Но ты ушёл, ты не стал донимать. Ты не сказал ни слова, а я… Я заново в тебя влюбился. — Я… — Просто целуй меня. Алан не против. Он смеётся, но просьбу исправно выполняет.***
Макс не может сдержать улыбки, когда находит на столе конверт с распечатанными фотографиями. Его осеняет, и он открывает заметки в телефоне, чтобы не забыть. Пишет всего пару строк, зная: это именно то, что нужно. «Ну и что? Не поздно никогда всё начать с нуля, измениться». «Ну и что? Я немного опоздал и заново в тебя влюбился».