***
Он не верил в то, что клин вышибают клином — насовсем, целиком и полностью. Считал это полной ерундой. — Зачем всё это? Просто дурацкий принцип замены? Очередной самообман? — делится своими соображениями Макс, наблюдая, как Алан раздевается. Немного выпадает. Сконцентрироваться уже значительно труднее. — Думаешь? — тихо-тихо шепчет Алан, запрокидывая голову. Прикрывает глаза. Макс смотрит, как кадык ходит вверх-вниз, когда он сглатывает. Он прекрасен. Макс не считает себя эстетом, знатоком красоты, но он всё-таки художник, а потому какой-никакой вкус у него есть. Сейчас бы оправдываться исключительно профессиональной оценкой. Не сдерживает нервного смешка. — Я не верю, что это спасёт. Алан подходит к нему. Пальцами — в волосы, до ощутимой, но всё же приятной боли. Напоминанием и предупреждением — никаких чувств. (Кажется, враньё постепенно заменяет собою реальность). — И всё же ты здесь. Макс не даёт ему болтать. Затыкает поцелуем. Комната вновь слетает с оси, в голове грохочут тамтамы.***
— Не бросай мечту, — обронит он, собираясь. Кажется, будто даже стены пропитались горечью, будто им тоже известно: это конец. И от этого непонятный, неуместный ком в горле. — Зачем? Слишком много отчаяния, учитывая, что они по-прежнему друг другу никто. Они чужие. Алан молчит. Макс мрачно заключает, что дыра в груди ещё сильнее расползлась по краям — можно просунуть руку и потрогать припавшее пылью сердце. Сердце, что билось рядом с ним быстро-быстро, словно вспоминало, что умеет так, что всё ещё может. — Ты заслуживаешь этого. — В тоне слышится незавершённость, недосказанность, очевидная для них обоих. (Ты заслуживаешь этого. А меня — нет). Макс смотрит ему вслед оторопело. Смотрит, как он уходит. Солнце выглядывает из-за горизонта. Рассвет — это перерождение. Начало чего-то нового. Видно, не в его истории. Не для него. Он выгорает изнутри, позволяет лучам солнца добить.***
Это всего лишь замена, лекарство от скуки и одиночества, говорит он себе, когда возвращается к отелю. Бродит по близлежащим улочкам, старательно убеждая себя в том, что это пройдёт, что это не более чем наваждение, которое схлынет через время, отпустит. Это невыносимая тоска по его прикосновениям, по заливистому смеху с хрипотцой и пространным философским речам. Это слабость, зависимость и, быть может, болезнь. Ни один из этих вариантов не предполагает чёткого решения извечной проблемы. Что делать? Что ему теперь, чёрт побери, делать?***
Макс про себя проклинает единообразие местной публики. Даёт отмашку гитаристу, который проверяет инструмент, перебирает струны и начинает играть. Он исполняет одну песню за другой, не получая толком отдачи. Да и сам витает где-то в облаках, слишком далеко в мыслях, чтобы думать о том, что мечту ему, похоже, не осуществить, потому что выступления в ресторанах и пабах — определённо не то, к чему он стремился. Настолько уходит в себя, что знакомый взгляд, тот, что являлся во снах, хватал за глотку, ворошил что-то внутри, прошибает сейчас до дрожи. Не может быть. — Как ты нашёл меня? — Чистая случайность, — отвечает Алан, и что-то проскальзывает в его голосе, что Макс тут же понимает: он не договаривает. Лукавит. — Не веришь в судьбу? Не верил. Но один этот поворот заставляет его пересмотреть ориентиры. Какой бы ни была правда. Если честно, ему наплевать, как Алан его нашёл. Он пришёл. И это не иначе как чудо. Макс забивает на то, что до конца вечера остаётся ещё один трек. Его настигает то же ощущение, что он тщетно давил в себе в их редкие встречи. Безоговорочная капитуляция. Перед ним. — А ты, оказывается, романтик. — Будто бы пространное замечание касательно репертуара на вечер, и всё же... ему слышится что-то неуловимое, важное в его словах. Макс фыркает и улыбается вдруг — уголки губ сами собой приподнимаются, сдерживаться не выходит. — Ты многого обо мне не знаешь, — отвечает то ли с грустью, то ли с обидой — не разберёт сам. Не хочет копаться в этом, потому что чувств (как для траха без обязательств) слишком много. Их чудовищно много. И он не представляет, что с этим делать. Чувствует себя до невозможности глупым, несмышлёным. Потерянным даже. — Позволишь узнать? — Алан выгибает бровь в ожидании. Не двигается с места, смотрит на него, будто пытается воскресить в памяти затёртое, позабытое. Макс ведёт его за собой, не желая медлить больше.***
Спустя полчаса, когда Алан так и не осмелится уточнить ответ, он сорвётся с губ как нечто само собой разумеющееся: — Да... — сипло в шею. — Я хочу этого... (Хочу тебя в моей жизни. Нас). Алан сожмёт его руку крепче, будто так проще смириться. Или же просто поверить, что всё это не сон и не пьяный угар, и не бред. Он выгнет спину, кончая. Алан не перестанет его целовать, и что-то, тревожно замиравшее в грудной клетке, успокоится. Позволит дышать свободно. Теперь, когда они оба знают: это не грёбаный клин и не временное лекарство, убирающее симптомы. Что-то новое, что отчаянно страшно сломать.