Попрошу у облаков

У Алана от него трясутся руки, и сбивается напрочь дыхание. Ему становится дурно, когда Макс робко спрашивает, можно ли спеть, показать песню, так, будто не уверен, а есть ли время, а удобно ли. Удивительно застенчивый, воспитанный, пусть раздолбай и лентяй на репетициях, уроках вокала и хореографии. Ему становится дурно, но он не показывает этого, естественно. Включает в себе профессионализм и старается изо всех сил быть равнодушным, и это чертовски сложно, ведь он ждёт с замиранием сердца — оно перестаёт биться каждый раз, стоит Максу взглянуть на него. И это определённо финиш. Это край. Алан не гнался за этим, он не просил. Он пришёл на проект работать, ставить номера, реализовывать творческие идеи, пришёл, потому что Наташа хотела с ним сотрудничать. Он не просил, и вот он здесь, сидит слушает, и все мысли ветром сдувает. Он давно (никогда) не видел таких. Первое слово, которое приходит в голову, — талантливый. По-настоящему одарённый, и Алан чувствует это — ту самую искорку, которая вскоре обещает взорваться фейерверком на небосводе. Он искренне надеется, что вспышка не будет кратковременной. Макс поёт, и ему явно не хватает техники, но её отсутствие сглаживается тем, сколько чувств он вкладывает в строчки. ㅤㅤㅤОстался только один выход — сойти с ума... ㅤㅤㅤㅤㅤㅤ...догорает ночь до конца, а голова не спит, полна тобою... Алан едет крышей. Он плывёт. Ощущает это так ярко и сильно, что перед глазами кружат цветные точки, чуть ли не слепят. Мальчишка поёт, даже не глядя. Наверняка не знает, куда смотреть, чтоб не сбиться от волнения. Он и спрашивал, запинаясь. Тихо-тихо, несмело, боясь помешать, обращаясь на «вы», а Алан пожал плечами, думая про себя: Господи, как же я влип. У Алана от него трясутся руки, и он скоро сломает себе пальцы в упрямых (тщетных) попытках держать ситуацию под контролем. Годы практики, тренировки выдержки — всё летит под откос от восемнадцатилетнего пацана, который, наверняка не догадываясь об этом, сжигает дотла баррикады, выстраиваемые им с начала проекта. Нельзя, нельзя, нель-зя — так он себе повторял каждый вечер, осознавая, что хочет творить для него. Хочет тратить больше времени, чем на остальных участников, хочет его поразить, хочет увидеть блеск в глазах. Нельзя, не нужно, это ни к чему хорошему не приведёт — всё разлеталось в пыль, едва замечал знакомый силуэт среди ребят в зале. Он его выделял из толпы, несмотря на то, что сам себе запрещал. Он в какой-то момент начал видеть только его. — Это должно быть мощно, понимаешь? — говорит он, когда Макс замолкает и ждёт вердикта. — Так, будто тебе причиняют боль, ты знаешь об этом и уничтожаешь в ответ. Разрушаешь. Того, кого любишь. Себя — ещё сильнее. Он несёт какую-то чушь, потому что ни на одном языке мира не сумел бы передать то, как его расщепило. Он пытается ему объяснить, а ещё не выплюнуть сердце, бьющееся где-то в горле от Макса, что ловит каждое его слово, смотрит до одури доверчиво, трепетно. — У меня аж мурашки пошли. Честный. Запредельно честный. Алана лихорадит от его искренности. Хуже всего то, что он не видит больше препятствий, как бы ни пытался разложить по полочкам, обосновать и убедить себя в этом. Слишком поздно. Он целиком и полностью — в нём.

***

Пацан учится быстро. Даже чересчур. Выдаёт нужную эмоцию, рвёт нервы, когда берёт ноту чуточку выше. Выкладывается на все сто процентов. Алану от него дурно. У него завязаны руки, и каждая буква кричит о том, сколько в нём боли. У него завязаны руки, и эту сумасбродную идею не оправдать никакими творческими экспериментами. Алан чуть не чокнулся, когда невзначай касался его запястий, приговаривая какую-то правдоподобную чушь. Макс не стал возмущаться. Сказал, что доверяет. Господи, этот мальчишка. ㅤㅤㅤЭто сука-любовь, это сука-любовь убила во мне меня. ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ....я вырву сердце для тебя. Он практически теряет сознание, когда различает в его взгляде ответный сигнал. Они молчат, и тишина звенит, долбит по ушам. Пауза затягивается на пару минут, и этого хватает, чтобы понять: он его хочет. У него срывает предохранители, и вернуться обратно, в безопасную (для них обоих) норму не выйдет. Алан невозмутимо подходит к нему и, ничего не комментируя, развязывает руки. Макс давится воздухом, когда он пробегается пальцами по плечам, оттягивает ворот футболки, дотрагивается до красивых ключиц. Он сходит с ума. Уже давно сам не свой. С первого взгляда, что этот паршивец на него бросил. Втихую, украдкой, думая, что он не обратит внимания. — Алан, я... Макс качает головой — верно, что тут ещё сказать? Он тянется к нему и целует. Просто касается его губ своими. Пацан застывает. — Если мне не показалось сейчас, приходи ночью ко мне. Несколько секунд, пока он ждёт ответа, тянутся вечность. Облегчение — как дуновение летнего ветерка. — Я приду.

***

— Что мы делаем, Алан? Боже. Запрети ему так произносить его имя. Нежно-нежно, на выдохе. — Не знаю, я не знаю... — Забавно. Глупо было надеяться, что ты мне всё объяснишь? Алан смеётся. Из них двоих он старше и опытнее, но сейчас это не имеет никакого значения. — Ещё как. Алан наклоняется к нему, покрывает поцелуями его шею. — Ты уверен? — уточняет, пока ещё способен сопротивляться, пока ещё может пойти на попятную и всё отыграть, отмотать. — Да. Алан бы отпустил его, если бы услышал хоть нотку, хоть малую долю сомнения в голосе. Но её нет. Как и страха. Он не боится, не колеблется. Безрассудный, значит. Алан знает: он не должен. Есть как минимум с десяток причин, почему ему стоит выставить его за дверь сейчас и делать дальше вид, что ничего не происходит. Это было бы правильно, это бы не нарушало субординацию, не стирало к херам границы, но уже поздно. — Перестань, — просит Макс, и от отчаяния в его тоне хочется взвыть. — Перестань, мне и так от тебя... это какой-то пиздец... Алан не может не согласиться. Макс цепляет пальцами край футболки, и его бьёт лёгкая дрожь. Они оба — будто в припадке. — Эй... — еле слышно куда-то в плечо. — Я тоже не совсем понимаю, что происходит, но... — Иначе не выходит уже? Алан застывает. Как зелёный ещё мальчишка умудряется читать мысли? Сканирует его, как рентген, как бы ни закрывался, ни строил из себя строгого режиссёра-постановщика. — Поцелуй меня, — Алан его умоляет, потому что мыслей слишком много, они роятся в голове, и он боится давать им ход, он боится анализировать. Сейчас есть только они двое. Всё остальное подождёт. Макс кивает и целует. Они избавляются от одежды, небрежно бросая её на пол, и тут же притягиваются друг к другу, как магниты. Оторваться никак нельзя друг от друга. Алан целует его скулы, спускается ниже. Отдаёт должное его телу. Наслаждается каждым прерывистым хрипом и ликует, когда слышит стон. В голове разрывается снаряд — мозги выносит совсем. — Красивый... — бормочет Алан. — Такой красивый... Макс заливается краской. Неужели никто не говорил ему, как он прекрасен? Огромное упущение. У Алана от него — сбой в системе. Он хрипит что-то несвязное, насаживаясь на пальцы. Охуительно чувственный. Нереальный. Подаётся навстречу, добивая тем, как откликается на прикосновения. — Я так скоро кончу, Алан... — срывается в свист. — Ну же. Пожалуйста... Его колотит, и Макс, хмыкнув, подносит руку к щеке, льнёт так ласково, что весь мир меркнет. Без этого мальчишки теперь всё представляется тусклым и серым. Алан больше не помнит себя. Не помнит, кем он был, что его сюда привело, что было до. Остаётся лишь Макс. Макс, от которого у него короткое замыкание, конкретный сдвиг, зависимость. Макс, подчиняющий себе тем, как принимает его, как отдаётся. Тот, в кого Алану не стоит влюбляться. Вот только свыше давно всё решили за них.