***
Они с Аланом совпадают. Макс слышит хрипловатый смешок и брошенное в спешке «потом разберёмся», обращённое не к нему, и всё же... голос Алана щекоткой ползёт по горлу, прямо к сердцу, сбившемуся с ритма. Они гармонируют. С первого взгляда. Метка жжётся. Но ему не больно. Ему тепло и спокойно. В сознании звучит перелив. Всего две секунды, и Макс с остервенением вгрызается в них. Значит, так он звучит. Интересно.***
— Не поступай со мной так. Максу хочется заткнуть уши. Не слышать противного до рези визга заклинивших шестерёнок обиды и осуждения. Алан больше не мягкий. Он пронзает. Он колет и режет. Рассекает его одним лишь взглядом. Сегодня у него внутри — почти реквием. Грустная песнь о рассыпавшемся вмиг счастье. О падении, после которого не представляется возможным подняться вновь. — У тебя семья. Жена, дети. Им нужен ты. Надо же, он произносит это твёрдо, уверенно. Отрезает безжалостно путь к себе. Закрывается. Ранит Алана. Себя — ещё больше. — А ты? — уточняет он почти беззвучно. — Как же ты? — Переживу. — Ты думаешь? — Разумеется. (Разумеется, нет).***
Алан — хаос из эмоций и мыслей, и ловить их — бережно, осторожно, — огромное счастье. Он ему доверяет. Кажется. У Макса в голове туманно и почти спасительно пусто. Он губами трогает его всего, куда только может достать. Он им дышит, и отзвуком раздаётся целое полотно из аккордов и тактов, десятки нот, взрывающихся ярко-оранжевым. Макс плавится, и ему даже не нужно вслушиваться, чтобы различить тихое, убийственно откровенное: «Ты мой». Он хотел бы. Правда хотел бы. Принадлежать ему, быть в его власти, быть с ним. Он боится поверить, что так бывает. Чтобы жить им от выдоха к вдоху, чувствовать его каждой клеточкой. Ему чересчур хорошо, чтобы поверить, что вот так бывает. Полная гармония, совершенство в бесконечной степени. Алан — его сумасшествие. Человек-взрыв, человек-огонь, человек-катастрофа. Он подчиняет себе моментально. Макс не глупый, он понимает: однажды познав близость с кем-то настолько ему подходящим, он будет не в силах забыть. Ему уже не спастись. Никогда. Алан ему улыбается, а он ёжится почему-то. Предчувствие сковывает цепями. Держит в тисках. — Я женат. Апельсиновое солнце тускнеет. Кончики пальцев вмиг леденеют. Что же они наделали, боже?***
Отрывать его от себя — пытка. Не видеть, не разговаривать, не прикасаться — не мучение и не пекло. Всего-навсего физическая невозможность без него. Неспособность, тотальное бессилие. Он догадывался: последствия будут катастрофическими. И всё же не мог, не находил в себе сил поступить иначе. Знал: его чувства никуда не уйдут, как и не исчезнут Жанна и дети. Алан не оставляет попыток дозвониться. Всё заботится о том, чтобы не надавить, не перегнуть палку. Телефон мигает, оповещая об очередном пропущенном вызове. Макс закуривает и даже не смотрит. Алан, решив, что звонки бесполезны, пишет ему смс. Любопытство (тоска по нему) берёт верх. Он бегает глазами по строчкам, проклиная за то, что поддался, не выдержал. «Я не должен был тебе врать. Я не знал, как сказать, когда мне с тобой так хорошо. Прости меня за ложь, если сможешь. Я приму любое твоё решение. Береги себя, ладно? Твой Алан». Глотку разъедает отчаяние. Он не его. И никогда не был. У Алана семья. Он не станет разрушать построенное ещё до него. Он себе не простит. Метка расползается уродливой кляксой. Она воспалена и постоянно напоминает о себе. Без него — не-вы-но-си-мо. Каждый грёбаный день одно и то же. Видеть его на работе, листать фото с ним в инсте и не иметь возможности быть к нему так близко, как тогда. Быть с ним одним целым. Его перемкнуло. Он просто вдруг понял, что если не поцелует Алана прямо сейчас, то его не станет. Он не задавался вопросами, он увёл его за собой и просил, ожидая ответа. «Ты мне так нужен… пожалуйста, если это возможно». В его тёмных волосах прыгали солнечные зайчики, а глаза смеялись. И Макс принял бесхитростную истину: всё, конец. Он больше без него не протянет. Дотронулся подушечками до растянутых в улыбке губ и замер. Ему было тесно от переполнявших чувств. Его топил страх — неужели один человек может значить так много? Неужели Алан значит всё? Сдавленный выдох у краешка рта стал последней каплей. Макс трясёт головой, прогоняя прилипчивые воспоминания. Всё в прошлом. Они в прошлом. (Их и не было никогда, кроме той проклятой ночи). Ничего, он привыкнет. Человек, к несчастью, — живучая тварь.***
Его голос распадается на ноты. Он затихает постепенно, звук за звуком. Он срывается в шёпот, практически в свист, а после совсем исчезает. Исчезает? Нет. Он не может, не может... Нет-нет-нет... Макс сползает по стене. Закрывает лицо ладонями. Смотрит на них сосредоточенно. Пальцы ломает острой, невыносимой болью. Как будто нервы выдирают без наркоза по одному. Сотни, тысячи, миллионы тонких нитей-лент, каждая из которых обугливается, оседая копотью внутри. Забивает его пеплом под завязку. Макс пытается дотянуться. Хотя бы в последний раз. Знает: бесполезно. Слишком поздно. В груди пусто и холодно, и немеют руки. Он делает вдох. Горящие лёгкие уже не причиняют дискомфорта. Важно не это. Собрать в единую картинку то, что было так дорого. Нежный смех, задушенные стоны, мягкие просьбы и требовательные, рычащие на последних слогах мольбы. Не забыть. Как слетает на шёпот, как звонко хохочет, как упоительно горячо дышит, касаясь губами его кожи. Помехи. Самый любимый на этом свете (всегда-не-его) образ плывёт. Барахлит. Смазывается. Будто в насмешку. Ещё раз. Он не может сдаться так просто. Смех. Шёпот. Стон. Его имя, которое Алан произносил так, что он умирал. Умирал, чтобы после возродиться и осознать: он с ним, он в его руках, и ему не страшно. «Мой хороший... я тебя...» Его собственная симфония, играющая в сознании нон-стоп. Та, что лучше бессмертных творений Баха и Гайдна, та, что и в подмётки не годится его банальным, наскоро написанным песням. Мелодия оживает так за тактом, чтобы оборваться на середине. Коротнуть, заскрипеть как ржавый, изношенный механизм. Он думает о нём. Вспоминает. Он запрещает себе забывать. — Пожалуйста. Макс не знает, о чём не просит — умоляет. Вселенная издевательски молчит. Винить, кроме него самого, некого. На последнем тоне сердце сжимается. Он больше не помнит, как Алан звучит. Он его больше не чувствует.