Попрошу у облаков

— Не уходи. — Ал, нас ждут. — Нас никто не ждёт. Макс давится воздухом, когда чувствует его рваный выдох в лопатки — тонкая ткань футболки не спасает — и пальцы на животе. — Я скучал... — пробегается горячими ладонями по голой коже. — К чёрту вечеринку, останься со мной. — Мне нужно написать, что мы не придём. — И когда это ты стал таким ответственным, м-м-м? — Когда тот, кто меня беззастенчиво сейчас лапает, окончательно себя отпустил и стал ребячиться двадцать четыре на семь. — Да, застенчивость не по моей части, — игриво тянет и разворачивает его к себе. — Это всё, что ты запомнил из моих слов? — Я запомнил самое важное. Алан подаётся вперёд, буквально влипает в него. Целует горячо и уверенно, именно так, как ему нравится, — чтобы выбило нахрен пробки, чтобы не соображал и не думал, чтобы осталось только желание, разгорающееся всё сильнее. Как бы он ни нудил, реакция тела куда красноречивее слов. Потому что он всё ещё отзывается на каждое прикосновение, отчего у Алана начисто сносит крышу. Он хрипит в поцелуй, приподнимает его, заставляя обхватить талию ногами, и несдержанно стонет. — Так и будешь держать меня? — уточняет, видя, что его ведёт, развозит до потери в пространстве. — Ну, раз уж у меня свой личный принц, — усмехается, припоминая всё, о чём он треплется в многочисленных интервью и постах в инстаграме, — могу я хоть немного побыть сильным и благородным? Только Макс может сочетать язвительность и нежность в тоне, находя при этом идеальный баланс. Несносный. Алан смеётся. — Не то чтобы я возражал, но такое положение не особо располагает к сексу. Макс прижимает его к себе, трётся, зараза, дразнит и провоцирует. В несколько шагов доносит его до кровати. Роняет на спину, мягко и грациозно, словно кошак, опускается сверху. Ловкими движениями раздевает его и себя, не пытаясь казаться нарочито соблазнительным — знал бы ещё, что у него и так выходит превосходно... до срыва предохранителей. — Если пати в пролёте, мы просто не можем потратить время впустую, как считаешь? — шёпотом мажет по ключицам, и выдержка, вернее, те жалкие крохи, что от неё остались, лопаются, как мыльный пузырь. Он никогда не поёт в постели, с трудом отделывается шуточками, когда кто-то из журналистов всерьёз предполагает подобное. Он действительно не поёт, но всегда болтает, что равносильно смерти. Медленной, мучительной, сладкой. Всё зависит от его настроения. Он может пошлить, озвучивая все свои самые сокровенные фантазии вслух, расписывать в красках, ни капельки не поэтично, не метафорично. — Ты бы видел себя... такой красивый, гибкий, горячий. Хочу тебя до безумия. Хочу тебя так, что не соображаю ничерта. Ты же видишь, что делаешь со мной? Как принимаешь мои пальцы, мой член, как подаёшься навстречу... Это просто... ты просто пиздец... После обжигающе-откровенных речей его срывает на невозможную нежность, от которой неизбежно щемит в груди. — Я скучал, так скучал, что больно... Еле вынес очередные три месяца без тебя. Едва не рехнулся. Алан не знает, как он выживает, — у него не просто мурашки вприпрыжку, его голос продирает до нутра, вкрадчивый, мелодичный. Алан не представляет, можно ли быть настолько счастливым, но он в нём, он с ним, они одно целое, и хочется, чтобы это никогда не заканчивалось. — Я люблю тебя... я так люблю тебя, слышишь? Сжимает его руку своей, не отпускает. Смотрит на него тепло и ласково, его любимый, самый лучший мальчик на свете. Он замолкает — слова не нужны. «Я тебя никому не отдам». «Кто сказал, что есть ещё кто-то, кроме тебя? Все померкли, исчезли, стёрлись, и остался лишь ты». Сипит и толкается ещё глубже — до искр перед глазами, до полного затмения. Берёт, потому что по праву — его. Каждой клеточкой, каждым выдохом-вдохом, от макушки до пят, без остатка. Заполняет пустоту, что расползётся внутри, стоит им снова попрощаться и начать отсчёт до новой встречи. — Ала-а-а-ан... Его выгибает-ломает в оргазме. Потому что никто и никогда не сможет произнести его имя так. Будто он — единственное, что имеет значение. В прошлом, настоящем... всегда.

***

Они просыпаются, когда небо за окном уже впитало оранжевые и сиреневые краски рассвета, а солнце понемногу пробивается сквозь пушистые облака. Макс ерошит его и без того растрёпанные волосы и скользит взглядом по обнажённому телу, обжигает — ему, наверное, никогда не привыкнуть. Он отдохнувший, расслабленный — ни следа выматывающей концертной программы, многочисленных перелётов и бессонных ночей, ему словно снова восемнадцать, и Алан... проваливается в него. Он видел его всяким: колючим, злым, раздражённым, замкнутым, болезненно равнодушным и апатичным, весёлым, чувственным, страстным. И не переставал любить ни на миг, тонул с каждым днём лишь сильнее. Потому что однажды услышав его голос, осознал: его уже никогда не отпустит. Алан тычется губами ему в плечо и удивляется мурашкам на коже. — Прохладно? Макс смотрит на него и улыбается, мол, ничего ты не понимаешь. — Это ты.