***
Сосуществовать с ним в одном рабочем пространстве — пытка. Макс избегает, игнорирует, отмалчивается. Залезает в раковину, стоит Алану к нему обратиться. Бадоев хмурится, однако не настаивает, не обостряет, не провоцирует. В конце концов, за годы в шоу-бизнесе он встречал тьму фриков, Макс на их фоне адекватнее некуда. Алан не лезет в душу, не докапывается, не достаёт нотациями и замечаниями, не бесится, даже когда доходит до абсурда — Макс шарахается от дежурного прикосновения к лопатке, пока они ставят номер. — Встань в позу чуть раскованнее, расслабься, — тихо поправляет и убирает руку. Макс кивает, приказывая себе остыть. Бесполезно. Внутри всё давно налажено и синхронизировано с ним.***
Жанна приезжает в офис в разгар дурдома. Она улыбчивая, весёлая и неординарная. Далека от стандартов красоты, но харизматичная настолько, что они с Аланом не иначе как кармические близнецы. Идиллия. Стопроцентная гармония. Она ему нравится. Лёгкая на подъём, ненавязчивая, солнечная. Он позволяет себя обнять, ведь её желание отойти от формальностей лежит на поверхности, оно продиктовано искренностью. В Жанне не чувствуется подвоха, и Макс отвечает ей тем же. Алан наблюдает за ними. Его эмоции невозможно разгадать. Он будто опечален и рад одновременно. Макс хочет отмотать назад. Слишком поздно. Нить, крепкая, длинная, тёмно-красная, соединяет их безымянные пальцы. Подобную связь не сломать, это союз на долгие годы. А Макс — третий лишний. Ненужный. — Жанна, ты меня извини, мне нужно идти. Внести последние правки, завтра отправлять чистовой вариант треков. Рад знакомству. Если она и растеряна внезапной сменой настроения, ей удаётся сгладить неловкость игривым подмигиванием. — Совсем он тебя замучил? До него не сразу доходит: она об Алане. Мертвенно бледном. Осознавшем.***
Алан сторонится. Сокращает их взаимодействие до минимума. Самоустраняется. Смириться труднее, чем он ожидал. Потому что он всё ещё видит. Видит их все. Видит обугленные концы, истёршиеся, рваные огрызки. Видит ту, что мостиком пролегает между ним и Жанной. И это не останавливает. Инстинкт самосохранения сложил свои полномочия. Теперь, когда Алан знает, находиться вдали от него — физически больно. Видеть и не иметь возможности стать ближе — мука. Алан — разрыв шаблонов, нарушение правил и табу, антоним к рутине и серости. Алан — феерия, он яркий, он слепит. Затмевает, сияет. Завоёвывает, рушит преграды, срывает щиты. Счищает напускное, сарказм, отдирает шелуху, и он обезоружен, он уязвимый до безобразия и непозволительно голый — швами наружу, и пульс сердца в чужой ладони. Той, что смыкает не одну нить. Макс — один из. Не самый-самый.***
Безумный гастрольный график вкупе с семейными проблемами выливается в валяние на больничной койке. Его навещают девочки-танцовщицы, хореографы, дизайнеры. Он торжественно клянётся поскорее очухаться и вернуться в строй. Он тоже приходит. Мнётся на пороге. — Пустишь? Уши бы зажать, чтобы не слышать сожаления и надежды в его голосе. — Конечно, Алан. Садится рядом, вторгаясь в личное пространство, стирая границы. Делает это неосознанно. Макс немножечко умирает. Чтобы загореться-заискрить, вспыхнуть. Ожить. Алан склоняет голову и залипает на его ладони. Выжидает пару минут, прежде чем хрипло прошептать: — Прости меня. — Не вини себя. Я не держу зла. Дерьмо случается. Что толку, если он — лучший, с кем могла переплестись его судьба? Смысл возмущаться, если он ни за что не откажется от него? Гнев не конструктивен, он разъедает кислотой, а Макс отчаянно желает быть целым. Даже если один, если не с ним. Просто рядом — этого хватит. — Я не могу ничего тебе дать, Макс. Ты молод, и, пожалуй... Ловкое движение рук — и нити переплетаются, путаются так, что он не выхватывает ту единственную, их связывающую. Их много. Их слишком много. Макс знает: они не исчезнут, он никогда не станет важнее. Алан — паук, и Макс в его полной власти. Он беззащитное насекомое, которое попало в расставленные сети и уже даже не трепыхается, принимая: всё, это финиш. Ничего не имеет значения: ни те, что были до, ни те, что могли бы быть после. Он заменил всех, выместил, вытолкал за пределы, за край, став центром его мироздания. Макс принимает: он — один из. Пусть. — Ты заслуживаешь лучшего. Боже. Неужели он верит в это? Пальцами — по запястью, ласково обнимает-гладит, касается невесомо. Алан выдыхает. Распахивает глаза в удивлении, зрачки затягивают на самое дно, но Макс упрямо не отворачивается. Вибрация по коже. Он дрожит. Прозрел? — У меня — только ты. Алан утыкается ему в живот. Кажется, плачет.***
Он постепенно возвращается к репетициям и прогонам. Алан не давит, не наседает, не стоит на своём. Он мягок и вежлив, следит за тем, чтобы его ничем не перегружали. Они не играют в прятки: всегда в зоне доступа, переписываются короткими смс-ками, Алан слушает восторженные рассказы о залах, в которых публика радушно его принимает и подпевает припевы из песен. Макс уточняет, как там его съёмки, притворно строго советует не переусердствовать, если он, конечно, не хочет, чтобы Макс таскал ему апельсины и яблоки в палату. Как-то вечером Макс беспечно болтает о всяких глупостях, как Алан вдруг перебивает его и выпаливает: — Когда ты вернёшься? Странно. Менеджеры точно скинули ему расписание тура. В том, что касается организационных вопросов, Алан педант. С чего бы... — Макс? — Через месяц. — Хорошо. Буду ждать. Он не представляет, что ответить. Алан решает за него. — Я скучаю. Сильно-сильно. — Я тоже. Макс отключается первым.***
Он видит не нити — его. Стильного, дерзкого, в солнцезащитных очках, прибавляющих очков сто к пафосности, с отросшей выбеленной чёлкой. Ему идёт. Алан замечает. Выражение лица переключается по щелчку. Он улыбается широко-широко и, подбежав, бросается в объятья, не раздумывая, не обращая внимания на снующие толпы пассажиров, на то, что его могут узнать, на то, что не время и не место. Отдаётся порыву и обхватывает его за шею, чтобы стать ближе, приклеиться-спаяться. Макс ошарашен. Он видит нить. Всего одну. Ту, что соединяет их мизинцы. — Почему их больше нет? — Отпустил. Я их всех отпустил. Я свободен. Я твой.