***
— Перестань, — просит Макс, когда они пересекаются в паре кварталов от бара три дня спустя. — Между нами всё кончено, Ал. Алану бы что-то сказать, но язык онемел. Его хватает только на то, чтобы смотреть на Макса — родного, прекрасного до боли в груди, слушать голос, от которого до сих пор без ума, и удивляться, как он вообще смог его отпустить. Ничего ведь не случилось. Не было ни криков, ни упрёков, ни обвинений или каких-то скандалов. Они оба устали, тогда Алан был уверен, что друг от друга. Он отпустил. Потому что боялся давить. Боялся напугать тем, как тесно и прочно, весь от макушки до пят, — его, Макса. Это страшно — любить так. Но он не умеет иначе. С ним — не умеет. — Никого нет, — наконец говорит Алан. — Нет и не будет. Подожди, послушай, это тебя ни к чему не обязывает. Просто хочу, чтобы ты знал. Потому что каждый день, каждый час я возвращаюсь к тебе, к тому, что было у нас. И ненавижу себя. За слабость. За идиотское упрямство. За попытки убедить себя, что я правда должен тебя отпустить, когда внутри всё сопротивляется одной лишь мысли об этом. Я эгоист, я так много решал за нас двоих, даже если не должен был. И мне жаль. В самом деле жаль. Прости меня. Я люблю тебя. Они стоят посреди улицы, игнорируя прохожих. Алана трясёт, но он ждёт. Ждёт хоть какой-то реакции. — Обещай, что подобное не повторится. Алан молчит. Они клялись не лгать. Они клялись, что будут честны друг с другом. — Не можешь. Разумеется, ты не можешь. Как бы ему ни было больно сейчас, он замечает: голос Макса дрогнул. А значит, он будет бороться. Ради них обоих.***
— Я же сказал: всё кончено, — холодно, жёстко. Алан бы похлопал столь безупречным интонациям, если бы сердце не колотилось в припадке. Макс грех во плоти — одетый в чёрное, вырез футболки открывает ключицы, узкие джинсы обтягивают длиннющие ноги, глаза подведены карандашом. Никакие мольбы не помогут, Макс держит его крепко и властно, и всё же... — Но ты ведь пришёл. Ты мог бы больше сюда не возвращаться. Зависать в другом заведении. Но ты здесь. И тебе не плевать. Макс усмехается криво, и краткий миг Алан видит его прежнего — растерянного, застигнутого врасплох, не умеющего притворяться. В любом случае, ему терять нечего. Алан оттесняет его к центру танцпола и вдруг замирает. Приподнимает бровь. Не приближается, уничтожая дистанцию между ними, явно сдерживает себя — Макс знает: пламя выжигает Алана изнутри. — Алан... — Это мой ответ. Макс пробегается кончиками пальцев по его лицу — легко, невесомо, запредельно нежно. Алан млеет от ласки, но всё ещё не сдвигается с места. Смотрит ему прямо в глаза. Он сдаётся, не надеясь на спасение. Он сдаётся, несмотря на то, что теперь решать не ему — Максу. В баре играет приятная музыка — что-то из начала двухтысячных, сочная, живая композиция в этно-стиле. Макс позволяет мелодии пропитать всё его существо, он всегда любил отдаться ритму: хореографию перед турами и съёмками клипов, конечно, разучивать интересно, но есть что-то особенное в свободе движений, в том, чтобы забить на всех вокруг и не думать о технике. Алан смотрит, кажется, и не дышит вовсе. Алан ждёт. Макс без лишних слов притягивает его к себе, кладёт руки ему на талию. Делает шаг вперёд. Алан послушно отступает. У него на лице слишком много эмоций, и Макс (до сих пор, боже) может читать его, не напрягаясь. «Неужели не видишь? Я без тебя подыхаю». «Неужели не понимаешь? Я не я без тебя». Он знает. Ему ведь было не менее тоскливо. Боже, он так скучал. Скучал по Алану, по его телу, по его энергичности и деспотичности. Он скучал. И боялся вернуться, боялся надеяться. Ранил словами, потому что больно было самому, и он, каким бы замкнутым ни был, без Алана не умеет. Алан следует за ним, не возмущаясь, не диктуя условия. Алан гнётся в его руках, непривычно послушный, невыносимо горячий. Макс и забыл, до чего тот сексуален, когда танцует. Он видел Алана таким не раз, стоило им остаться наедине, но никогда на людях. Макс дуреет от него, как много лет назад, когда был сопляком, наивным и глупым. Ненормально так сильно хотеть, но его кроет от желания, его разрывает. Ненормально так сильно любить, вот только вряд ли с этим можно что-то поделать. — Неужели даже не спросишь, что у меня на уме? — шепчет Макс, прижимаясь грудью к спине Алана. — Я тебе доверяю. Веди. Алан улыбается так солнечно, что Макс понимает: речь совсем не о танце.