***
Рик едва не плакал от счастья, глядя в корзинку. Всё получилось так, как он хотел. Мальчик. Братишка, голосистый и крепкий, русоволосый — в отца. — Хорошо, что до него были дети, — заключила Памера, — иначе твоя матушка не разродилась бы таким богатырём. Ну вылитый Дан! — Можно? — Рик скосил глаза в сторону матери, которая обессиленно откинулась на шкуры. Казалось, даже появление на свет ребёнка её не обрадовало. — Можно, — заключила Памера, и Рик опустил руки в корзину, затем взял крохотное, туго спелёнутое тельце. — Эк, неправильно берёшь! Придерживать головку нужно! Младенец заворочался и закряхтел, оказавшись на ещё не знакомых ему руках. Носик вздёрнутый, отметил Рик, совсем как у матери. — Глазки отцовские, — хохотнул он, — щёлочки. Памера всмотрелась в крохотное личико. — Необязательно. У всех только что родившихся крох глазки опухшие. Когда отёки спадут, тогда посмотрим. — Она повернулась к родильнице. — А ещё он пожелтеть может. Знаю, что у тебя были дети, но на всякий случай напомню. На солнышко его почаще в таком случае выноси. Рик посмотрел на братишку, не веря, что однажды тот станет семи футов роста, как пророчила Памера. Ведь он не вымахал, так что всё возможно. Но если будет крупным — тем лучше. Пойдёт в ученики к Жерту, станет кузнецом, весьма уважаемым человеком, и никогда не будет голодным. — Я всё знаю, — глухо отозвалась мать и подняла голову. — Рик, дай его мне. Угости Памеру. В чугунке льняная каша осталась. Сунь в печь, пока ещё угли тлеют. Тот подошёл и осторожно передал братишку в материнские руки, подивившись, что такой маленький, а уже знает, кто есть кто. Младенец перестал беспокойно ворочаться и открыл рот в поиске драгоценного соска. А ведь его недавно кормили. — М-да, и покушать любит, как отец, — заключил Рик и взял в руки ухват. Памера безвольно сидела на скамье — наверняка умаялась за день не меньше роженицы. Как бы то ни было, принимать детей — нелёгкий труд. Рик подцепил ухватом чугунок и сунул в печь, затем вышел в сени и закрыл глаза. «Скорее бы Дан вернулся, ведь нельзя младенцу долго безымянным быть», — вспомнилось ворчание матери. «Так сама его назови! — посоветовал Рик. — Меня же ты назвала!» «Нет, мальчиков отцы называть должны, если это не ублюдок». Рик вспомнил, как цыкнула Памера, призывая молчать. Вспомнил он и её взгляд, брошенный на мать, недобрый, тяжёлый. От воспоминаний ему стало не по себе. Неужели мама, честная порядочная женщина, родила его от невесть кого? В таком случае объяснима и нелюбовь отца: Рик — незаконнорождённый ублюдок. Вспомнились рассказы о войне. «Неужели мой настоящий отец — поганый перт?» — осенило. От догадок стало не по себе, хотелось броситься к матери, отнять голодного братишку и потребовать сказать правду — тут же, немедленно. И не отдавать, пока не ответит. Но нельзя, пока Памера не ушла. Ходили слухи, будто Рик родился недоношенным, поэтому вырос таким тощим. Теперь тот не сомневался — в срок появился на свет. Но не от того человека, кого считал отцом. Он вышел на порог и потёр виски, в которых стучало. «Зато связь — не чудовищная кровосмесительная», — успокоил он себя. Хотя и не повод, чтобы ненавидеть его. Ведь мать не виновата, что какие-то пертские твари надругались над ней. Возможно, попыталась обмануть отца — отца? — и убедить, что понесла от него. Её можно понять — Рик в таком случае получил честное имя, его никто ни разу не назвал «пертским выблядком», как Аннара, которого растила только мать. Называли так и Сарну, но за глаза. В лицо же не осмеливались — побаивались Мусо. Калитка скрипнула, и Рик вздрогнул и отряхнулся от мыслей. Явился-таки, мерзавец, который наверняка напивался, потому что репу принёс сосед, а не он сам. Но походка не шаткая, а глаза — не пьяные. Рик спустился со ступенек. — Ну что, родила? — И язык не заплетался. Где же был отец в то время, когда дружки разошлись по домам? — Родила, — со вздохом ответил Рик. — Мальчик, — он улыбнулся, — похожий на тебя как два листочка с одного дерева, крупный к тому же. — Мальчик… — Улыбка осветила одутловатое лицо, в глазах-щёлочках что-то сверкнуло. Неужто слёзы? Мгновение — и она пропала, а выражение лица стало хмурым. Рику стало неуютно от взгляда. — В таком случае… — отец развязал мошну, до этого висевшую на поясе, — отпразднуй. — Он протянул несколько медяков. Рик замер, не в силах поверить, что это происходит с ним. Отец не сам пьянствовать идёт, а отправляет его? Неужели появление на свет сына настолько его растрогало? — Бери, ну! Взрослый ты мужик или нет? Выпей, говорю, за его здоровье! Рику не хотелось прикасаться к большим рукам, влажным и липким. У отца сильно потели ладони. Но тем лучше: раз выдалась возможность не глядеть в ненавистное лицо, то так тому и быть. Вдобавок выпал шанс увидеть Эрма. Рик не чаял, что сегодня получится, ведь пока мать оправляется от родов, домашние дела на нём, потому что девочек в семье нет. Ко всему прочему, он не испортит хороший вечер, выясняя правду. Которая ничего не изменит, только причинит новую боль всем домочадцам. Ведь Рик не покинет мать, не уйдёт. Отец его не пожалеет, не поймёт его муки от осознания, что он — перт-полукровка, наоборот, потом будет издеваться и тыкать этим в лицо. Тогда кому нужна эта правда? — Спасибо! — Рик зажал монеты в кулаке и незаметно отёр руку о подол коричневой заплатанной камизы, в которую успел переодеться и то потому, что сохла во дворе, а не лежала в ларе. — Только я поставил в печь кашу для Памеры, а молоко в сарае. Надоил недавно. — Разберусь. Памеру не обижу, не ссы, — грубо отозвался отец и вошёл в дом. Рик просиял. Матери не до него, а отец, если он таков и есть, а не отчим, сам отпустил его. Он погладил лобастую голову подбежавшего Гоя и понёсся что было мочи.***
Сильный попался противник, не зря Шейервейский взял его к себе и, судя по одежде и обилию заказанной еды, облизыванию Граком, то и дело предлагавшим всё самое лучшее — и пиво неразбавленное, получал хорошее жалованье. Судя по шрамам на мускулистой груди, крепким умелым кулакам — и отрабатывал с лихвой. Эрм выдохся, то и дело парируя очередной удар. Он не всегда успевал и получил несколько тычков в солнечное сплетение. Только привычка к боли не позволила согнуться в три погибели, разве что сдержаться не всегда удавалось — и шипение вырывалось из побитой груди. Достойный противник, немолодой, но крепкий, любящий носить чёрные волосы распущенными. И это стало его ошибкой — очелье соскользнуло, и пряди закрыли серые глаза, спрятали даже некогда сломанный нос. Противник размахнулся, но, не видя цели, промазал, и Эрм перехватил его предплечье и заломил. Тот бесполезно попытался пнуть босой пяткой, но удар оказался что соломинкой в дверь. Эрм понял — не сдастся — и вывернул предплечье. Противник беспомощно пытался достать его свободной рукой, бил ногами, но всё же рухнул на колени. — Победа! — взвизгнул Грак, подскочил к Эрму и поднял его руку вверх. — Чистая игра, за пределы ринга не вышел! Посетители радостно заголосили, Марма улыбнулась, нарочно выставив голую ногу из выреза юбки. Из кучки одетых в доспехи, украшенных мечом, увитым розой, отделился пухлый приземистый человек в бархатном тёмно-зелёном плаще. Сборщик податей, догадался Эрм. Немудрено, что тот появился незадолго до дня Двермы, когда крестьяне собирали наибольший урожай. Тот подошёл к нему и посмотрел снизу вверх. Эрм стёр пот с груди и замер. Стоять только в брэ ему было неуютно. — Нужно что-то? Я свободный путешественник, поэтому брать налог с выигрыша не позволю, — без обиняков заявил он. Толстяк хмыкнул. — Да вижу, что не крестьянин. Всех в Дымной Дратве знаю. Но Дроппей дал маху, а крепкие ребята всегда нужны князю. Если надумаешь — замолвлю словечко. — Он приподнялся на цыпочки и шепнул в самое ухо: — Амейк особо щедр к лиаллонцам, понимаешь, о чём я? Эрм отшатнулся. Щедр к лиаллонцам, значит. Да пусть хоть бросит к ногам гору золота, но нет! Амейк Шейервейский никак не помог в войне, наоборот, забрал людей у Лорьяна Балмьяра. Хоть и позволил строить дома на своих землях, но драл три шкуры, судя по обилию еды на сдвинутых столах. — Я подумаю, — уклончиво ответил он. — Некоторое время ещё буду здесь, поэтому дам ответ позднее. А ведь больше Эрма ничто здесь не держит. Пусть Эрдан растит кроху, а Рик… Проклятье, лучше уехать, пока всё не зашло слишком далеко, ведь паренёк вот-вот — и влюбится в него. Тот даже не потратил время, чтобы повиснуть на шее, а перешёл сразу к делу и самозабвенно страстно отсосал. Эрм не прочь бы развлечься, но… Из-за него погибла Дафья, как сказал её дедушка — из-за неразделённой любви. Она не смогла принять то, что поклонник всего лишь скрасил тоску. «Ты сама под меня полезла!» — грубо оправдался Эрм, когда получил упрёк, что порченная им девка никому не нужна. И обвинил Дафью за то, что ничего не сказала, что уберегла честь от посягательства пертов. Чтобы подарить её Эрму. Но Рик — не девица и не невинен, погорюет и бросится в объятия того, с кем спал раньше, мелькнула мысль, поэтому лучше уехать, пока далеко не зашло. В первую очередь будет лучше для самого Эрма, ведь тот… Проклятье, невольно, но отомстил Эрдану. Не думал ведь, что тощий кудрявый юноша — плоть и кровь заклятого врага, отбрасывал эту мысль, потому что тот не походил на отца — ну нисколько. В мать, получается, уродился. А ведь он здесь. «Блядь!» — мысленно выругался Эрм, поймав взгляд голубых глаз. Лучше бы не приходил, не смотрел так, с восхищением. Нет, подошёл, положил руку на плечо и, растягивая гласные, сказал: — По-оздра-авля-аю! — И повис, обдав запахом спиртного. Ещё и выпил. Ну что с ним делать-то? Сам себя позорит! Эрм оторвал его руки и оттолкнул от себя. Кудри качнулись в такт голове. — Ты что творишь? — зло спросил он под хохот толпы. Кто-то выкрикнул неприличное словечко в адрес Рика, кто-то засвистел, а некто посоветовал Эрму не теряться. — У меня… братишка! — Рик посмотрел осоловелым взглядом, и Эрму ничего не осталось, кроме как подхватить его под руки. — Думаю, возражать не будешь, если отведу его проспаться, — обратился он к Граку. — Спущусь потом. — Ась? — ответил тот и кивнул, при этом ехидно усмехнувшись и погладив бороду. Эрм взял подсвечник со стола и удалился. Рик не сопротивлялся, когда его поволокли наверх, не возражал, когда втолкнули в тёмную крохотную комнату, кроватью в которой служил только набитый соломой матрац. На полу валялось тонкое шерстяное одеяло. Наспех сколоченный ларь служил для хранения вещей, а для нужд предназначалось ведро, от которого дурно пахло — не споласкивает никто, как видно. Эрм бережно опустил Рика на матрац, затем не менее осторожно уложил. — Поспи, мальчик. — Рик послушно закрыл глаза и сунул руку под голову. Эрм погладил волнистые пряди, нежно — по-отечески, что ли, и поднялся. — Свечи должно хватить, ведро сам знаешь где. Воду принесу. С этими словами он вышел и запер комнату на засов. Нужно ещё одеться и забрать выигрыш у Грака. Эрм в который раз пригубил пиво. Надираться не хотелось. Кто знает, что на уме у собутыльников? Князевы прихвостни громко смеялись и чествовали победителя. Ларис, так представился сборщик податей, то и дело хлопал по плечу. И это раздражало. Уйти бы спать, но куда? Комнату занял Рик. Эрм нарочно тянул время, чтобы селянам, насмешливо смотревшим на него, не давать пищу для размышлений. Нет ничего плохого, что он уступил постель пьяному юнцу, мог бы сам пристроиться рядом. Но ведь наутро поползут слухи, мерзкие, гадкие, липкие — настолько, что паренёк от них долго не отмоется и наверняка получит хорошую взбучку. Это неудивительно, зная Эрдана. Странно, что у того уродился такой сын, несколько наивный, лелеющий светлую мечту, нежно любящий мать и новорождённого братишку, ведь глаза сияли, когда Рик сообщил о пополнении семьи. Возможно, это и есть возмездие, что сын ненавистного человека привязался к Эрму — настолько, что не счёл зазорным ублажить ртом — отсосать, проще говоря. Можно было бы бросить Эрдану в лицо, дескать, сынок — шлюха мужского пола, поведать всё до мельчайших подробностей, в том числе и о том, что у юнца далеко не первый, но язык не повернулся. Потому что Рик не сделал Эрму ничего плохого. Ему жить в Дратве. Эрм в очередной раз чокнулся и отвернулся. Он не заметил, как на колени Лариса уселась Марма, чей запах духов, смешанный с потом, призванный возбуждать, вызвал только отвращение. Из выреза выглядывало белое бедро, достаточно привлекательное. Да и сама шлюха была недурна собой, но от неё воротило. Иное дело — Рик. Ему не нужны уловки, Эрм то и дело думал о том, как вздёрнуть его задом кверху и войти в тугую, растянутую пальцами плоть; толкнуться, провести ладонями вдоль позвоночника, легонько шлёпнуть по упругим ягодицам. Проклятье, не стоило пить. Спиртное не умалило, но раззадорило кровь, отчего член натянул брэ и чувствительная головка ощутимо потёрлась о льняную ткань. Пойти бы подрочить или окунуться, мелькнула мысль. Первый вариант отпал сам собой — посетителей было как никогда много, и самоудовлетворяющийся мужчина обязательно породит насмешки, если, не ровен час, кому-то припрёт отлить за углом. Осталось второе. Эрму нравилось то место, которое выбрал для купания, красивое, достойное кисти живописца. Жаль только, что было не до любования. Оба раза отвлёк Рик. И этим — проклятье! — оно полюбилось куда сильнее. На том и решено. Эрм поднялся и было полез в поясную сумку, когда вспомнил, что его угостил Ларис, поэтому передумал и пошёл к двери. Кто-то спал за столом, кто-то невнятно бормотал. Кучка пьяниц в углу затянула песню — известную, похабную. Хозяин проводил постояльца сонным взглядом, Грака же не было видно. На пороге Эрм втянул в себя воздух, потом ещё. И ещё. Делал это так, будто не мог надышаться после запахов спиртного и немытых тел. Ночная прохлада несколько отрезвила его. Как ни странно, тумана не было, полная луна осветила долину, а сверчки радовали слух. Член опал, и Эрм достал его и наконец сумел справить нужду прямо на деревянную стену. Тем лучше, теперь можно искупаться. За короткое время Эрм выучил дорогу к берегу и у ворот уверенно свернул. Ветки кустов цеплялись за одежду. Ну и пусть. Главное, видно, как река поблёскивает от лучей, дорожку луны на воде. Это красиво — в самый раз для свидания. Дафья любила посиделки в ночи, мечтала вслух о том, как станет носить красивые платья, забудет, что такое тяжёлая работа, и нарожает кучу ребятишек, кудрявых и миловидных — темноволосых, как она сама, или русых, как Эрм. Тот же не собирался связывать себя с ней узами брака. И просто желал её тело, стройное и изящное, с налитой грудью и мягким округлым задом. Берег был другим, но луна так же красиво проложила дорожку, когда Дафья откинулась на песок и позволила Эрму любить себя, «забыв» сообщить, что тот у неё — первый. Воспоминания улетучились. Эрм встал как вкопанный, заметив длинную тень, отбрасываемую сидевшим на берегу человеком. Он всмотрелся. Ветер колыхнул кудри. Рик? Но как здесь оказался? Что — проклятье! — за игры?! Сынок Эрдана будто следил, во всяком случае, вцепился, не желал отпускать. Глупости, успокоил себя Эрм, наверняка проснулся и начал стучать в дверь, требуя выпустить, а кто-то сердобольный послушался. Покинуть постоялый двор незаметно несложно — это при таком столпотворении-то. Рик вздрогнул, когда услышал шаги, попытался вскочить, но, вероятно, не протрезвев до конца, плюхнулся на песок и уставился на ноги. — Что ты здесь делаешь?! — Эрм присел рядом с ним на корточки и, схватив за плечо, развернул лицом к себе, чтобы прояснить всё раз и навсегда. — Хорошо, ты покинул комнату, но ответь: какого хуя ошиваешься здесь?! — Он почувствовал мелкую дрожь. Рик замёрз, очевидно, хотя холодно не было. Ответа не последовало, и Эрм не выдержал и прижал его к груди — сильно, наверняка так сына бы обнял, если бы породил. — Пойми, мальчик, не нужно за мной бегать. Я уеду, а ты останешься. Зачем портить себе жизнь? Над тобой ведь сегодня посмеивались. Представляешь, что было бы, если бы я в комнате остался? — Трахнули бы меня, наверное! — Рик крепко прижался к сильному телу — настолько, будто просил защиты у кого-то родного. У отца, например. — Глупости не неси, — пожурил его Эрм, поглаживая волнистые волосы. — Почему домой не пошёл? Он не ожидал, что Рика начнёт трясти сильнее — не от холода, а от страха, что ли. — Потому что он скорее всего напился, — выговорил тот в плечо, обдав тёплым дыханием. — Мать родила и не может… — всхлипнул он. — А когда напивается, то… меня… — Эрм почувствовал, что камиза стала мокрой. Расплакался, значит. — Это он в ту ночь спал со мной, когда вы всё увидели и поняли… Здесь… На берегу… Рик отстранился и утёр глаза и нос тылом ладони. Вот оно что, значит. Паренёк не по доброй воле ложился в постель с… С кем? Неужели?.. — Кто он? — уточнил Эрм. Рик не сразу ответил, долго всхлипывал и вытирал рукавом слёзы, сморкался в подол камизы, прежде чем выдавил: — Отец. Он трахает меня, когда пьяный, когда мать не может ему дать. Потому она скидывала много раз детей, что он бил её, а после — заваливал и грубо драл. Он даже меня не стеснялся, — всхлип, — а когда я вырос, то… Продолжать не стоило, Эрм всё понял. И пожалел, что не убил Эрдана, что не всадил подло меч в спину. Но уж постарается это сделать — за Рика, ни в чём не повинного парнишку; за собственную изувеченную жизнь. И не посмотрит, что в семье есть кроха, которому нужен отец. Ведь выблядок, не погнушавшийся совершить соитие, чудовищное, кровосмесительное, жизни не заслужил.