Храни Лиаллон

Дождь закончился, однако и без того разношенные туфли пропитались водой, отчего при ходьбе в них хлюпало. «Хоть бы не развалились!» — забеспокоился Рик. Пусть обувь сшита из прочной воловьей кожи, однако не могла носиться вечность. Новая пара не появилась с тех пор, как ступня перестала расти, хорошо, что раньше Рик почти всё лето разгуливал босиком. Хотелось пожелать долгих лет жизни Болману, который шил простенькую, но крепкую обувь, однако тот умер пару лет назад, отчего жителям Дымной Дратвы стало туго. В городе туфли, даже из грубой кожи, стоили неимоверно дорого, порой тем, кто работал в замке, перепадали с чужой ноги. Иногда появлялись заезжие торговцы. Рику не привыкать ступать босыми ногами по земле, однако здесь, в лесу, легко пораниться, вдобавок могла укусить ядовитая змея. Нет, не тогда, когда уже на полпути к цели. Главное — не заблудиться. Хорошо бы выйти к деревне и спросить у кого-нибудь из крестьян, где замок. Повезло, что Дымная Дратва находилась почти у межи с землями Лорьяна Балмьяра и отделялась Тленным полем. — Так и в Пертию попасть можно, — сказал Рик коню. Тот, конечно, не понял человеческую речь. Поэтому важно знать направление, в котором двигался. Только куда там? Даже если бы в руки попала карта, Рик не смог бы ничего разобрать. Он не умел читать, как и писать. Грамота крестьянскому пареньку ни к чему. Но главное — научился считать и даже складывать числа, несложные, однако он не казначей при дворе князя. Трен отнять, трен добавить — вот и вся наука. Лесная трава радовала зеленью, листочки поблёскивали влагой. Рик внимательно смотрел под ноги, чтобы не упустить из вида ягоды, а то и грибы. Хотя нет, о последних стоит забыть: сварить не в чем, пожарить тоже нельзя — отсыревший хворост не загорится. Но в эту пору растёт малина. Заметно порадовали кусты, шипастые, однако Рик нахмурился, заметив, что ягод, сочных, ярких, много — настолько, что ветки клонились к земле. Выходит, никто их не собирает, ближайшее поселение далеко. Это плохо. Голод дал знать о себе урчанием в животе и изжогой. Рот наполнился слюной, когда Рик сорвал первую ягоду и отправил в рот. Сладко. От блаженства он закрыл глаза. Мелкие косточки застревали между зубами, но это не умалило ощущения. Вторую ягоду он покатал языком во рту, прежде чем надкусил. Сок брызнул на нёбо. Рик сорвал третью, четвёртую… Набрав пригоршню, затолкал в рот и прожевал. Вспомнился отвар, который готовила мать в лихорадку. Засушенные ягоды уступали свежим, однако зимой они становились настоящим праздником, и Рик, кашлявший и хлюпавший носом, желал, чтобы выздоровление затянулось. Лучше не вспоминать, иначе даст слабину и вернётся домой — туда, где жизни не будет. Даже если Жерт и мать умолчат об убийстве, селяне вспомнят мужелюбие и, скорее всего, поиздеваются. Этого совсем не хотелось. «Вспомнить хотя бы отца… Дана. Он бил маму, мучил меня, но при этом его уважали. Что, если бы он никого не трогал, но жил с мужчиной? Наверняка бы постарались изгнать из села!» — подивился Рик людской несправедливости. Чем больше ел, тем меньше малина доставляла удовольствия. Она не умалила изжогу, а только усилила, к тому же появилось неприятное чувство тошноты. Всё, хватит. — Спасибо, Дверма, за источник пищи, за то, что не позволила помереть с голоду! — послал Рик обращение богине. Некогда его мать благодарила старых богов, Дан восхвалял Аренна, воителя. Когда на трон сел новый князь, принявший чужую веру, они позабылись. Рик взялся за поводья и обошёл густо росший кустарник, кривясь от едкой тошноты. Поговаривали, будто Великий князь, овдовев, попросил руки пертки, её же семья воспротивилась браку с «грязным язычником». Свадьба состоялась, и старых богов прогнали прочь. «У нас много прекрасных девушек здесь, в Кнехе. Зачем жениться на напыщенной заморской княжне?» — понедоумевал Рик. Возможно, когда-нибудь поймёт, как мужчины знатного рода избирают для себя невест. Пока — увы… Сейчас же он, наивный, а то и вовсе урождённый дурак, не понимал, зачем брать в жёны нелюбимую женщину, а потом изменять с хорошенькими крестьяночками. Амейк Шейервейский так делал — присылал своих прихвостней в Дымную Дратву, и те уводили красивых девушек. Рик был мал, но помнил, как селяне называли одну из них «князевой подстилкой». Та, впрочем, вышла замуж за плотника из соседнего села и уехала. «Жаль мужика! Будет князева выблядка растить!» — ругался пьяный Дан. «Зато семья не пропадёт с голоду. Оброк князь с них возьмёт самый маленький, мальца не оставит!» — вторила мужу Дафья. Эрдан посмотрел на неё осоловелым взглядом и зло добавил: «А вам, блядям, лишь бы собственную пизду у тёплого местечка пристроить! Что же вы, бабы, все продажные такие?!» Дафья долго умоляла мужа успокоиться, не ругаться при ребёнке, за что получила удар кулаком прямо в большой живот. Потом ещё. Дан бил долго, пока на подоле камизы не выступила кровь. Маленький Рик вжался в стену и закусил палец, когда почувствовал на себе чужой взгляд. Подошла его очередь… Но Дан только приказал: «Беги за Памерой. Быстро!» Никогда ещё Рик не испытывал такого облегчения, несмотря на то, что выскочил в одной рубашке, надетой на голое тело, и в сапогах. Снег набился в голенища, но он упорно шёл к дому повитухи, недоумевая, за что перепало той девушке. Ведь не хотела уходить, плакала, целовала подбитые металлом сапоги, но всё было бесполезно. Её увезли. Потом она вернулась, осунувшаяся, растерявшая красоту, в семью. Рик тряхнул головой, отгоняя воспоминания прочь. Добрая Памера в ту ночь оставила его в своём доме, жарко натопленном. Он с удовольствием поил ягнёнка, которого на зиму повитуха забрала в жилище, из рожка. Было не страшно, хотя остался один. Рик тогда понял, что значит безмятежность, что можно не бояться кулака. Он так и уснул с ягнёнком в обнимку. Тот тыкался в его грудь, видно, искал сосок, потом успокоился. Наутро разбудила Памера. Рик поднял голову и не сразу спросонья понял, что за мягкий комок под ним. «Приспал! Говорила же: не надо его брать в постель! — запричитала повитуха и покачала головой. Затем впервые назвала полным именем: — Рикьяр!» Было стыдно, Рик плакал, уверял, что не хотел. Слёзы капали на рубашку, из носа текло. Памера явно нажалуется отцу, а тот… Нет, лучше не думать. По крайней мере, Рик готов терпеть побои. Лучше, когда готов к наказанию. Он успокоился и только шмыгал носом, когда повитуха сунула в руку кусок хлеба с маслом, села и обняла, убрала кудри, тогда ещё мягкие, со лба и ласково произнесла: «Брось, я того… в сердцах накричала. — Она покосилась в сторону трупика, поросшего нежной вьющейся шёрсткой. — Думала, какая ярка вырастет! Иные, вон, не забирают, оставляют в сарае в такой-то холод, хотя знают — замёрзнет насмерть. И совесть ведь не мучает. Так что… — Памера обняла мальчонку, — утри сопли и не реви. Съедим его. Может, так лучше: давненько не ела молочных ягнят. Знаешь, как вкусно?» Рик не знал. И не хотел знать. Оказалось вкусно. Не будь он голоден, то не уплетал бы за обе щеки нежное розовое мясо. Ближе к вечеру Памера решила отвести мальца домой. Рик вздрогнул, когда до него донеслось блеяние, жалобное. Он был по-детски уверен, что овца-мать плакала, потеряв чадо. И чувствовал себя злодеем, который мало того, что убил, так ещё и съел беспомощного малыша. Во рту стало горько. Памера охнула, когда Рика вывернуло наизнанку. …Его долго рвало, в животе жгло словно огнём. Лучше бы не ел клятые ягоды. Даже когда желудок опустел, остались позывы. Рик охнул и сел. Ведь один-одиношенек, не считая коня. Так и сдохнет в этом лесу, не дойдёт до цели. Голова кружилась, пот тёк ручьём. — Волк! — позвал Рик. Куда там? Конь охотно щипал траву, и от мысли о том, что он ест, опять подкатила тошнота. Хотелось сполоснуть рот водой, чтобы перебить неприятный кислый привкус, но фляга осталась в седельной сумке. Вдох-выдох — и Рик поднялся. «От этого ещё никто не умер», — упрекнул он сам себя и на нетвёрдых ногах побрёл к лошади. Дойти до цели не позволил новый приступ. Рик упёрся руками в ствол дерева и согнулся. На этот раз рвало желудочным соком, в горле жгло. Лучше бы прилечь, но не на сырую же землю. Рик опёрся спиной о ствол и бессильно сполз. — От… Дан был прав. Я ничтожество, — слёзы покатились по щекам, — никуда не годное. Одежда намокла, но подняться не осталось сил. Тучи давно разошлись, солнечные лучи пробились сквозь густые кроны. Наверняка стояла духота, но отчего-то было холодно. Главное, чтобы не жар. Только простудиться не хватало в летний зной-то! Нужно подняться и двигаться дальше, хотя ой как не хочется. Крепким сном в сырости всё равно не забыться, так еще и легко стать добычей. Веки словно налились свинцом, не было сил их поднять, но Рик сжал руки в кулаки и всё же разлепил их, медленно перекатился на бок, встал на четвереньки и вскинул голову. И вздрогнул, когда услышал лошадиное ржание. Мгновение — и конь понёсся, быстро, точно спущенный из арбалета болт. Учуял опасность? Страх придал сил, сердце заколотилось, и Рик вскочил на ноги, ладонью нащупал рукоять кинжала. Толку-то, если применить как надо не сможет? Но ведь однажды убил. Даже не однажды. Если первый раз получилось случайно, то второй — нет. Он был не в себе, обезумел, однако мечтал об этом и выплёскивал всю ненависть, накопившуюся с годами. И ведь совесть не замучила. Ветви кустов затрещали, отчего ноги подкосились. Неужели хищник? Рукоять врезалась в ладонь до боли — настолько сильно Рик её сжал. Неравная борьба будет, подсказало чутьё. Когда листва раздвинулась и показалась серая удлинённая морда, желание сражаться пропало, сменилось жаждой сохранить собственную шкуру. Рик поискал взглядом ветку, на которой можно повиснуть, подтянуться руками и в конце концов влезть. Волки не лазают по деревьям. Только бесполезно всё: стволы казались гладкими, будто река зимой. Ещё и зверь вышел из кустов, оскалил пасть и зарычал. Глаза налились кровью. От вида волчьей морды стало не по себе, хотелось броситься прочь, но ноги не слушались. Рик даже не смог закричать, будто превратился в каменное изваяние. «Почему не нападает?» — мелькнула мысль. Видимо, волк не голоден и появился, чтобы отогнать чужака, посмевшего забраться в его лес. От утешительной мысли Рик попятился задом, будто рак. Но ведь никто не рождался с глазами на затылке, иначе разглядел бы корень, за который зацепилась пятка. Проклятье! Кинжал выпал из рук. Хорошо ещё, что листва мягкая, только сухая ветка больно впилась в спину, когда Рик свалился. Всё, теперь конец. Он поднял голову и поджал ноги, когда увидал волка у ступней. Тот перестал скалиться и обнюхал туфли. Рик замер. Может, хоть так сойдёт за неживой валун. Не сойдёт, ведь волки ходят стаями, мелькнула мысль. Остальные уже наверняка пришли, треск веток дал это понять. Рик зажмурился, надеясь, что смерть будет не слишком мучительной. В паху стало мокро. Проклятье, только этого не хватало… — В’лчак, фу! — Человеческий голос? — Т’к, что т’т у н’с? Т’к-та-ак! — Так и есть, человек. Рик открыл глаза и проводил взглядом уходившего зверя. — Ты ещё отк’да вз’лся? Говор странный, не кнехский. Бывало, Дан передразнивал жителей соседней страны. Языки были схожи, но те будто глотали целые куски слов. Перт? Ну и как ответить, когда в грудь нацелено остриё стрелы? Рик попытался разглядеть лучника, но взгляд упорно не желал переводиться на лицо. «Неужели я забрёл в Пертию?» — мелькнула мысль. — Отв’чай! — прикрикнул незнакомец. Рик сглотнул, хотя слюны не было. — Я-а-а… — промямлил он и сел. Пожалуй, стоит объясниться. Вдруг тогда лучник оставит его в живых, — убежал! Руки с зажатым в них луком опустились, наконец появилась возможность разглядеть незнакомца. Похоже, охотник, мелькнула догадка, одежда сшита из кожи. Рик взглянул на лицо, заросшее длинной тёмно-русой бородой, на голове — такого же оттенка волосы, перехваченные на лбу зелёным очельем. Густые брови сошлись над переносицей. Морщины на лбу разгладились. Гнев отступил, по-видимому. — Убеж’л, зн’чит, — проговорил перт. — Чт’то в посл’днее вр’мя мн’го б’глых. Волк уселся у его ног и высунул язык. Охотник погладил лобастую голову. Стало быть, не такой сухарь, как показалось сначала, рассудил Рик, сел и взглянул на одежду. Постыдное пятно между ног. Обоссался от страха. Теперь перт наверняка посмеётся над ним. Рик поднялся на ноги и спешно отвернулся. — Прошу, отпустите меня, — тихо проговорил он и пошёл куда глаза глядят. — Ст’ять! — Охотник, наверное, вскинул лук. — П’ка не объясн’шься, ник’да не п’йдёшь! — Рик зажмурился. — Отк’да пр’несло? Пов’рнись! Посмеяться, наверное, решил. Мокрое, пахнущее мочой пятно ведь не спрятать. Хорош Рик будет, когда заявится в таком виде к Балмьяру, ведь желтизну не отстирать. Он послушался. Охотник не то ничего не заметил, не то сделал вид, будто ничего не заметил, но терпеливо дожидался ответа. — Я из Кнехи, с земель Амейка Шейервейского, сбежал, — пояснил Рик и сцепил пальцы. — Умоляю, отпустите, я всего лишь крестьянин! — В’жу, — коротко ответил перт, — что н’ воин. — Он убрал лук и спрятал стрелу в висевший за спиной колчан. — Т’лько ты в Кн’хе, а не в П’ртии. — Рик облегчённо вздохнул. Со слов ясно, что не забрался слишком далеко. — М’льчишка с’всем! Г’дал, кто д’бычу расп’гал сег’дня. Мальчишка, съехидничал про себя Рик, который успел убить человека, который предавался плотским утехам с родным отцом — даже с двумя. — Вы отпустите меня? — прозвучало с надеждой. Сердце заколотилось уже от радости. — Иди, — проговорил охотник. Рик улыбнулся самой счастливой улыбкой. Всего-то одно слово могло принести огромную радость. Он развернулся и едва ли не бегом понёсся, уходя прочь из леса. Если повезёт, Волк найдётся, а если нет… Ничего, как-нибудь пешком выберется. — Ст’й! — Ну вот, опять. Что на этот раз понадобилось перту? Рик остановился как вкопанный. — Ор’жие п’дбери! — пробасил охотник. Точно, кинжал. Только куда он упал? Рик оглядел землю вокруг. Листья, ветки, мох, кое-где — грибы. Действительно, как говорят, словно сквозь землю провалился. Теперь придётся разгребать мусор, чтобы найти. Охотник вздохнул. Рик услышал позади тяжёлые шаги и шелест листьев. — На, — проговорил перт. — Зря сб’жал. П’д н’сом н’чего н’ в’дишь. — Пальцы невольно сжались на рукояти. Поднял и сунул в руку, значит. — Л’дно, ст’пай з’ мн’й. В’веду из л’са на б’льшую дор’гу. Дойд’шь д’ как’й-н’будь д’ревни. Гл’дишь, и осяд’шь там. Лучше представить себе невозможно, хотя доверять незнакомцам не следовало. Однако что взять с нищего крестьянского паренька, у которого даже лошади не осталось? Только собственное тело. Рик мотнул головой, отгоняя прочь мысль. Грязный, оборванный, обоссанный — тот ещё красавец. Впрочем, бывают и добрые люди, даже перты. Хотя бы вспомнить Дана, который спал с молоденьким пасынком и однажды предал Лиаллон и Кнеху в целом и перебежал бы к пертам, если бы те не проиграли войну. Охотник свистнул, призывая идти. Его волк залаял в ответ и двинулся за хозяином. Цепочку замыкал Рик, едва переставлявший всё ещё подрагивавшие ноги.

***

Сквозь дым, ветра стон шепчи, умирая, В огне ты сгорая: «Храни Лиаллон!» Прозвучало гулко в тишине. По всей вероятности, ночь. Подозрительно тихо, даже тюремщик, стоявший у камеры напротив, прислонился к стене и задремал. Он вздрогнул и рявкнул: — А ну, заткнись! Эрм хрипло рассмеялся. Наверное, тронулся рассудком за короткое время, иного объяснения, откуда взялось непонятное веселье, не было и быть не могло. — Что, если не заткнусь? — Эрм подёргал прутья решётки. Бесполезно. Пусть он не слабак, но выломать ему не под силу. — Что сделаешь? Убить нет приказа. К Вигру засадишь? Как бы он тебе не засадил по самое горло через жопу! Он знал, кому и что сказать, ведь беседовал с тем самым ублюдком, у которого длинный подбородок. Факелы не могли отразить чувства тюремщика. Лицо в полумраке казалось тёмным, вместо глаз — провалы. — Ну, держись, сукин сын! — Разозлился всё-таки. И, безусловно, побагровел. — Уймись, Тиш! Мало ли кто чего несёт? Видать, уже началось безумие! — раздался басовитый голос откуда-то из угла. — Балмьяру радости будет, когда получит такого сыночка! — за словами последовал хохот. Не получит, скорее всего. Сколько времени прошло уже? Неделя? Месяц? Год? Хорошо бы сделать насечки на стене, только ведь окна нет, не видно, что делается снаружи в мире, отличном от этого. Зато Эрм узнал имя молодого ублюдка. Тиш, нелепо и смешно звучит. Вот кто отброс, а не несчастные, заключённые в камерах. Кто-то громко рассмеялся, кто-то засвистел. Не спали, выходит. Возможно, день. Тиш не послушался более старшего, судя по голосу, тюремщика. Он подошёл к камере и встал напротив Эрма — настолько близко, что тот почувствовал его дыхание. — Повтори ещё раз! — Длинный подбородок трясся от злости. — Хорошо. Ты будешь скулить, как течная сука, когда твою жопу разорвёт большой хуй. И это при всём том, что тебя трахали твои же соратники! — Эрм отодвинулся, когда Тиш просунул руки через прутья и попытался схватить за грудки. — Давай, открой камеру! Вам ведь нравится сначала обездвижить, а потом только издеваться! Трусы ёбанные! Он отошёл к углу. Из глубины камеры заметил, что на полу появилось две человеческие тени. Напарник Тиша подошёл к решётке. — Уймись, — так и есть — бас, — иначе придётся наплевать на приказ князя и опять засадить тебя к Вигру. Ты этого хочешь? Эрм не хотел, но и сдаваться не собирался. Раздалось нечленораздельное мычание. Очевидно, Вигр подал голос в предвкушении утех. — Да что тянуть? Лучше сразу! — подал голос Тиш. — Зад-то ещё не зажил, яйца синие. Будет намно-ого больнее, чем в прошлый раз! Теперь ясно, что прошло времени не год, не месяц и даже не неделя, а совсем мало, рассудил Эрм. Он привык и к тянущей боли внизу живота, и ко всё ещё саднившему заду, и к покалыванию в мошонке. — Не терпится взглянуть? — хохотнул он. — Не только девки, но и мужики не клюют? Так утешился бы с напарником! Опять хохот из камер, даже женщина хрипло рассмеялась. Эрму было нечего бояться. Времени подумать ему предоставили более чем достаточно. Эрдан Дэерон мёртв, у отца будет Рик, а он… Он никому не нужен. Незачем больше жить. Пусть убивают, даже пытают. Жадный ублюдочный князь не получит земли. Эрм слабо улыбнулся, когда зазвенели ключи и заскрежетал замок. Не выдержали оба тюремщика. Проржавевшая дверь с трудом открылась, и они вошли. Вспомнилась девица, которая бросилась на меч. Тело давно уволокли, лужу крови отмыли, но тёмное пятно осталось… — Двигай! — приказал Тиш и дёрнул заключённого за предплечье. Мечи так и остались в ножнах. Второй тюремщик зашёл за спину. Понятно, Тиш пойдёт впереди. Эрм согнул руки, прижал к груди и понуро ссутулился. Он знал, что в такой позе жалко выглядит, но именно этого добивался. Главное, выждать нужный момент. Он подошёл к Тишу совсем близко. Тот не успел сделать шаг, когда через голову на шею накинули цепь и дёрнули. Эрм подтянул его к себе и свёл запястья на затылке. Тиш задёргался и захрипел. Второй тюремщик не собирался дожидаться чужой смерти. Удар в темя оглушил настолько, что Эрм ослабил хватку и рухнул на колени с поднятыми вверх руками — цепь соскользнула с шеи Тиша на плечи. Кровь стекла за шиворот. Сильно, значит, саданул. Тиш перекинул цепочку через голову, развернулся и изо всей силы двинул кулаком в лицо. Хорошо, что попал не в нос, не в зубы, а в скулу. Ничего не сломал, ничего не выбил, только синяком наградил. Голова кружилась, но Эрму не хотелось доставлять мерзавцам удовольствие и становиться на четвереньки. Он с трудом удержал себя на коленях. — Беги наверх, пусть кто-нибудь доложит князю, что заключённый взбрыкнул, — пробасил тюремщик. Тиш развернулся и быстрым шагом удалился, даже не стал перечить. Очевидно, боялся, что вторая подобная попытка закончится смертью. Его напарник взял Эрма за волосы и потянул вниз, вынуждая разогнуть шею и смотреть на себя снизу вверх. Наверное, нарочно взялся за окровавленные пряди, чтобы причинить лишнюю боль. — Князь хорошо с тобой обошёлся, выблядок. Теперь не жди! — Эрм как ни силился, но не сумел разглядеть лица собеседника, только длинные чёрные пряди свисали со лба. — Выблядок — это ты, рождённый от шлюхи, у которой в пизде за день перебывала сотня хуёв! — отпарировал он. В темноте мелькнул металл, когда рука взметнулась вверх. Наручем, значит, бил. Эрм не собирался уворачиваться. В забытье время не так стянется.