Храни Лиаллон

Вот он, лес, наполненный шорохами, чириканьем птиц и приятным запахом прелой листвы. Он казался Рику каким-то другим княжеством, не Кнехой. Смазывали ощущение только человеческая речь и собачий лай. Именно собачий. Волчак — Рик рассудил, что пса звать именно так из-за серого окраса и поджатого между задними лапами хвоста — порой рычал, лаял, скулил и всячески пытался привлечь внимание хозяина. Очевидно, тому приходилось редко беседовать с людьми, как правило, слушателями в таком случае становились животные. — Б’ла у м’ня с’ка. Ух, р’жая кр’савица! Сб’гала п’рой, с’м п’нимаешь з’чем, — рассказывал перт, чьё имя Рик не удосужился спросить. — В’дать, в’лком оттр’хана. Ух, кр’сивый пр’плод п’лучился! В’лчатки д’ и т’лько! Ж’лко б’ло их д’вить, т’лько з’чем мне ст’я в’лков? Ост’вил ’дного, с’мого кр’сивого и кр’пного. Волчак, поняв, что речь шла о нём, лизнул хозяйскую руку. Рик едва поспевал за охотником, у которого не закрывался рот, и наслушался о прелестях жизни в лесу. Перт любил это место, да и сам походил на Лесуга, обросший, в кожаной одежде, с застрявшими в волосках веточками и верным волком. Считалось, что Хранитель леса помогал только достойным путникам. Но Рик себя таковым не считал. Был бы достойным, не опустился бы до того, чтобы лечь с родным, как он считал, отцом. Ведь сам сбрасывал одежду и подставлял зад, кроме первого раза, никто не заставлял. С Эрмом и вовсе получилось всё по доброй воле, к тому же так хорошо никогда не было. Рик урвал в ту ночь кусочек счастья, шаткого, призрачного, которое оказалось мороком и развеялось как дым, разбитое тяжёлой правдой. Никому не нужна ёбанная правда, от которой тошнит, которая рушит мечты, видения. Дан пытался бить ею в лицо, говорил, Рик — слабак, недостойный Лиаллона. Но тот продолжал грезить. Пока проклятущая истина, куда более тяжёлая, не разбила мечты вдребезги. Лиаллон породил подонка, подобного Эрдану Дэерону. Более сильные заматеревшие воины издевались над новенькими. Рик слышал об этом, но не верил… и продолжал мечтать. — Т’ отк’да и з’чем сб’жал? — задал вопрос Лесуг. Рик мысленно обозвал так охотника, которому иное имя не подошло. — Не от хорошей жизни, — уклончиво ответил он и шмыгнул носом. — П’нимаю, н’ ты н’ пр’извод’шь вп’чатление д’рака. Зн’л же, чт’ м’жешь п’гибнуть. И я пр’метил тв’его к’ня. Т’кие у кр’стьян н’ водятся! — Лесуг повернул голову к собеседнику и зло зыркнул тёмными глазами. — Ну вот, не хватало, чтобы в конокрадстве обвинили! — Рик остановился и утёр вспотевший лоб, заодно убрал прилипшие к лицу кудри. За коня, которого нет. Хорошо, если найдётся, но Рик сомневался. Везение когда-нибудь должно закончиться, в отличие от леса. Казалось, будто охотник нарочно ведёт в самые дебри. Лесуг так может сделать, если путник ему чем-то не понравился. — Н’кто н’ в чём т’бя не обв’няет, — произнёс он, — н’ я х’тел бы зн’ть, кт’ ты т’кой и п’чему уб’жал. Рик вздохнул. Похоже, начало темнеть, или они с охотником забрели в непроходимую чащу. — Мы выберемся к вечеру? — сменил он тему. — Т’ как д’маешь? — Лесуг раскатисто расхохотался. Рик вздрогнул — настолько неожиданно прозвучал смех. Ни дать ни взять хозяин леса смеялся, такой же дикий, как местность вокруг, как шнырявшие под ногами зверушки, как вековые деревья. Понятно — нет, не выберется. Сгинет, одинокий и беспомощный, а тело пожрёт голодное зверьё — хотя бы Волчак. Не верилось, что тот — полупёс, ведь на волка походил куда сильнее, чем на собаку. Опять отчаяние — то самое, едкое, заставлявшее опускать руки. «Убежать?» — мелькнула мысль. Только Волчак догонит, лапы у него быстрые, а зубы — крепкие. Как знать? Может, он и вовсе оборотень. В голову полезли недобрые мысли, в придачу голод вновь дал о себе знать, и Рик, ссутулившись, едва поспел за дикарём-охотником. — В’ше нос, п’чти пр’шли. — Глаза на затылке, что ли? Живой человек не смог бы, не повернув головы, разглядеть чувства на лице шедшего позади. Ёлки, заметил Рик, много елей. Лесуг голыми руками раздвинул лапы, позволил проскочить Волчаку, затем влез сам. Рик было поспешил за ним, но ветки выпрямились и сошлись, иглы больно царапнули лицо. Самое главное — веки сомкнулись, глаза уцелели. Рик неприлично выругался, но всё же стал продираться через хвою. Пришлось то и дело отцеплять ветки от одежды, которой хуже стать не могло. У Лесуга ловко вышло, и это укрепило мысль, что он не человек. — Ха, иные хотят попасть в сказку… — Рик ойкнул и сунул уколотый палец в рот. — Я не хофел, но попал. — Чт’ ты б’рмочешь? — гаркнул перт. — Посп’ши! Вот этого как раз было делать нельзя. Казалось, ветки нарочно не пускали, то и дело цеплялись за одежду и кудри. Несколько волосков пришлось выдрать, и они опутали иголки. Охотник помогать не собирался и стоял, будто превратился в деревянного идола. Только пёс дал понять, что живой, и нетерпеливо гавкнул. Рик несколько раз неприлично выругался, пока выбрался. Паутина налипла на лицо, полезла в рот, и он сплюнул. Подняв голову, застыл. Сердце, казалось, остановилось здесь, на поляне, окружённой ельником. Рик крепко зажмурился, затем открыл глаза. Ошибки не было: на поляне стоял деревянный идол, у подножия разлёгся Волчак. Старое бревно поросло мхом, ствол — в трещинах и дырах, проеденных насекомыми. Рик уставился на изваяние. Ошибки быть не могло: вместо лица — медвежья морда, в руках — рог. Бог благоволил охотникам и селянам, собиравшим грибы. Капище, старое и забытое, судя по высокой траве. Считалось, что охотники не превратятся в жертв, если оставят требу. Рик подошёл к идолу и вгляделся в вырезанные глаза. Странно, что Охотничий бог привёл его в это место, ведь к подножию положить нечего. — Спасибо, Лесорог, — Рик слабо улыбнулся и заломил пальцы, — что не бросил. Выходит, счёл достойным! — Он посмотрел вниз на лежавшего Волчака, присел и погладил собачью голову. Пёс уставился на него таким взглядом, будто счёл за дурака. — Ох, уж эти яз’чники! П’дыхать, буд’те, но д’ревяш’кам дань отд’дите! — выругался охотник. Рик повернул голову. Тот, присев у ручья, плеснул пригоршню воды в лицо. Получается, обычный живой человек, а не Хранитель леса. Значит, не в сказке, но тем лучше. Рик последовал примеру спутника и едва не побежал к ручью, бухнулся на колени и склонился над водой. Отражение в наступавшей тьме оказалось трудно разглядеть, но он был уверен — тот ещё вид. Он смочил ладони и умылся. Кожу защипало. Царапин, по-видимому, немало. Рик жадно выпил, краем глаза заметив подбитые мехом сапоги. Ни дать ни взять Лесуг, хотя и перт-иноверец. От ледяной прохлады в горле запершило, зато стало куда легче, когда жажда, многократно усиленная рвотой, была утолена. Казалось, крови стало легче бежать по жилам. Рик поднялся уже легко — почти вскочил. «Как его звать-то?» — мелькнула мысль. Какая разница? Имя испортит впечатление об охотнике, проявившем благосклонность к заблудившемуся путнику. Пусть останется известным только перту. — П’йдём, н’много ост’лось, — проговорил тот. — Уже дорога? — Рик обрадовался. Охотник закатил глаза. — Н’ д’рога. М’й дом бл’зко. — Дом? Рик так не договаривался. Что ему надо, перту этому? — Н’ ночь гл’дя с’брался п’ дороге, п’лной р’збойников, тащ’ться? Лесуг был прав, только боязно — настолько, что коленки подрагивали, а ягодицы невольно сжимались. Вряд ли охотнику частенько выпадало счастье кого-то трахнуть. Возможно, польстился на молоденького паренька. С другой стороны, ночевать в лесу, полном диких зверей, не прельщало. Вдобавок клятая изжога опять дала о себе знать, хуже всего то, что живот разболелся. Рик потоптался с ноги на ногу. — Н-но-о… — промычал он и закусил нижнюю губу, затем высоко поднял подбородок и уже уверенно добавил: — Мне нечем расплатиться. Охотник одновременно и рассмеялся, и фыркнул, будто медведь, на которого походил. — Глуп’й м’льчишка. Руки ц’лы? — От вопроса Рик поднёс ладони, грязные, с облупившейся кожей, к лицу и стал разглядывать. — Зн’чит, есть ч’м р’сплатиться. Ст’пай з’ мной. — Лесуг развернулся пошёл по бережку ручья. Всё-таки не оставил выбора. Хотя выбор и без того был невелик. Будь что будет, рассудил Рик, не невинен уже. Главное, перт ему не противен, а остальное можно стерпеть. Как знать? Может, даже понравится. Волчак гавкнул и понёсся к хозяину, обогнал и скрылся в деревьях. Рику пришлось почти бежать — настолько быстро шёл охотник. Несмотря на то, что образ жителя лесов развеялся, хотелось перта-иноверца называть именно так. Тому подходит. Скорее всего, волосы растут не только на голове и лице, но и… Воображение нарисовало голое тело с обильно поросшей грудью и ногами. И в паху… Рик покраснел от собственных мыслей. Желал отвлечься, но представил себе срамоту. Вдобавок совсем мало времени прошло с той поры, как он предавался утехам с… Нет, этот позор лучше не вспоминать. Трахался с Эрмом, отцом по крови, которого желал вытащить из передряги, а теперь думал, как выглядит Лесуг без одежды. Наверняка и член соразмерен крупному носу, а головка — под стать кончику — мясистая и розовая. Только этого не хватало! «Подстилка, шлюха, блядь!» — прозвучали — не в ушах — в голове оскорбления Дана. Он был прав, Рик такой и есть. Вообразил себе невесть что… — Да чт’ ты тащ’шься как ч’репаха?! — выругался Лесуг и свернул от ручья в деревья. Рик не раз видел черепах, коричневых, в жёлтые пятнышки. Как правило, они водились у реки. Маленьким он любил с ними играться. Затем будто повывелись — всё чаще на берегу стали появляться чужаки, которые собирали их мешками и увозили. После и крестьяне занялись подобным промыслом, а Рику однажды удалось подслушать разговор, дескать, из Пертии в Кнеху пришла мода на черепаховые гребни и утварь, в частности, тарелочки. Богатые дамочки и их мужья отваливали деньги за такую роскошь, а мастера скупали панцири по хорошей цене. Мода на гребни прошла, но после Рик редко видел черепашек. Ведь уничтожить намного легче, чем создать. Не из всей кладки вылуплялись детёныши, а после — далеко не все выживали. В одном Рик был не согласен с пертом: черепахи двигались достаточно быстро. Порой он не успевал взять в руки животное, как то улепётывало по берегу к воде, затем уплывало. Ясное дело, появился страх к людям. Поэтому Рик пошёл… как убегающая от опасности черепаха, быстрым шагом, нагнал Лесуга и побрёл уже куда медленнее. Пса не было видно. Уже дома, наверное. Плечи широкие, мускулистые, заметил Рик. Кожа скорее загорелая, чем смуглая, с выступающими венами. Охотник — далеко не слабак, что немудрено: в лесу одному выжить ещё уметь нужно. — Почему вы один и здесь? — задал вопрос Рик, чтобы занять себя разговором. Перт повернул голову. Орлиный нос добавил профилю мужественности. — К’кое т’бе д’ло? — огрызнулся охотник и продолжил путь. Он обогнул заросли густого кустарника, росшего у ручья, и остановился. — Пр’шли. Рик охнул. Невысокий домишко, обнесённый плетнём, стоял у самого ключа, который дал жизнь ручью. Вода с журчанием вытекала из земли, а дом… Всё-таки Лесуг. Именно так представлялось жилище хозяина лесов — сколоченное из брёвен, поросшее мхом. На крыше росла трава. — Сказочно, — ахнул Рик. Охотник покачал головой. — М’льчишка вс’-таки! — Он повернулся лицом к гостю и добавил: — Ст’пай в д’м, а я взгл’ну н’ силки. М’жет, уж’н в н’х уг’дил. От упоминания еды в пустом животе заурчало, где-то под рёбрами отозвалось болью. Хорошо бы поесть мясного бульона, подумалось Рику, с корешками и куском хлеба. Он печь не умел. Это всегда было заботой Дафьи. От воспоминаний о душистом хлебе захотелось домой, обнять мать, попросить прощения и вымолить, чтобы та не выдала его. Нет, сначала нужно вызволить Эрма, а потом можно и домой. Как знать, вдруг мать, потерявшая сына, закроет на всё глаза и примет с распростёртыми объятиями. С толками и пересудами Рик как-нибудь справится, не впервой. Из раздумий вывел скулёж. Волчак поскрёб когтями деревянную дверь. Вероятно, захотел внутрь. Рик направился к дому и отодвинул деревянный засов, затем вошёл. Костерок бы разжечь, ведь скоро ночь. Найти бы трут, у охотника наверняка есть. Дрова под тентом лежат не просто так, как и кострище из камней во дворе. — Эй, где трут? — крикнул Рик. Охотник, похоже, его не услышал или уже был далеко, чтобы ответить. Нечего делать, придётся порыться, благо скарб небогатый, а из мебели и вовсе стол, плетёный ларь и наспех сколоченный стул. Ни скамьи, ни кровати, только шкуры в углу. Очевидно, Лесуг на них спал. Полок тоже немного. На одной из них — нехитрая, вырезанная из дерева кухонная утварь. Никакого уюта, отметил Рик, что неудивительно: мало кто из женщин согласится жить в лесу. «Неужели он не ходит в деревни? Быть такого не может!» — задумался Рик, распахнул шире начавшую закрываться дверь и подпёр найденной в углу колодой. Затем откинул крышку ларя. Так и есть: рубашка, которую он достал, выткана и сшита женщиной. Скорее всего, местные знают о странном жителе леса, Лесуг выменивает шкуры и мясо на вещи. Кроме груды барахла, в ларе ничего не нашлось, и Рик захлопнул крышку, сунул руку в мешок и выудил свеклу. Это лишний раз подтвердило догадку: огорода здесь нет. Похоже, деревня недалеко: овощи выглядели довольно свежими. Трут в мешке уж точно не мог храниться, и Рик принялся одну за другой осматривать полки. Он снял кожаный мешочек и сунул ладонь внутрь. Похоже, нашёл искомое. Рик от радости подпрыгнул. Хорошо, что охотник выше его, поэтому потолок делал под себя, иначе бы треснулся головой. Что-то упало на пол. Рик нагнулся и подобрал предмет, прямоугольный, тонкий, на ощупь сделанный из кожи, причём тиснёной… Нащупал и ремешок. Любопытство заело, и он выскочил во двор, затем повертел предмет в руках. Неужели книга? У Керма он видел что-то подобное. Тот не раз открывал её и что-то с деловитым видом записывал, то и дело макая гусиное перо в склянку с чёрной жижей. Рик повозился с ремешком и открыл. Да, книга, самая настоящая, с бумажными листами, испещрёнными расплывшимися записами. Стало быть, перт непрост. Он умел читать и писать. «Кто же ты такой?» — задумался Рик и захлопнул книгу. Он и на родном-то языке не смог бы прочесть, не то что на пертском, хотя они были схожи. Он посмотрел на верхушки вековых елей. Те покачивались. Очевидно, ветер сильный. Ко всему прочему шелест листвы нарушал тишину, и журчание ручейка… И плеск, громкий. И шаги… Возвращается, поди. Рик вздрогнул, когда из-за угла выскочил перт, и понёсся к нему. От неожиданности он попятился. Охотник, куда более крепкий, чем он, тщедушный юноша, быстро нагнал его и схватил за запястье той руки, в которой была зажата книга. Глаза, тёмные, сверкнули от злости, брови сошлись у переносицы. Значит, взято не предназначенное для чужих глаз. Это дал понять и рывок — настолько сильный, что Рик испугался, не вывихнуто ли плечо. Он ойкнул и выронил книгу. Та с негромким шлепком свалилась в траву, а он сам оказался совсем близко к перту — настолько, что чувствовалось учащённое дыхание. Тот мылся, капли воды одна за другой срывались с бороды, текли по голой шее и плечам. Тёмные волоски, которыми обильно поросла грудь, намокли и слиплись. — Чт’ ты пр’читал?! — гневно выпалил Лесуг. Рика едва не затрясло. Что, если он убьёт его? В обуянное гневом лицо он страшился смотреть и опустил голову. Лучше бы этого не делал. Чего доброго, перт решит, будто он засматривается на его достоинство. Рик не смог не заметить полоску волос, тянущихся от груди к пупку, затем там же начинавших рост и становившихся всё гуще и гуще, длиннее. Живот плоский, отметил он про себя. Если бы не уродливый шрам, какой-то рваный, то Лесуга можно было бы назвать великолепным. Воин, судя по всему. Шрам — украшение, а не уродство, пристыдил себя Рик и поднял голову. — Ничего, я-а-а… — Опять рывок. Перту не терпелось получить ответ. На этот раз тот потянул собеседника на себя, отчего тела соприкоснулись. — Да я читать не умею! — не выдержал Рик, чувствуя, как щёки полыхают. Ведь не смог не заметить член, довольно внушительный, невзирая на то, что пребывал в спокойном, а не возбуждённом, состоянии. Крайняя плоть полностью закрыла головку. А вот яички, поджавшиеся от холода, показались маленькими, сморщенными. Перт ослабил хватку, хотя руку не убрал. — Лж’шь, — вышло похоже на шипение. — Тот, кт’ н’ умеет, н’ б’рёт. — Нет! — пискнул Рик. — Я и книги-то редко видел, не то что в руках держал, — голос дрогнул. Не хватало, чтобы перт решил, будто он пытается давить на жалость. Наконец тот отпустил его. Рик потёр нывшее запястье. — Лж’вый м’ленький тр’с! — Лесуг развернулся и встал спиной. Рик вытаращился. «Боги мои!» — ужаснулся он, завидев поперечные полосы. — Убир’йся отс’да, п’ка я д’брый. Вот как, секли плетями, значит, причём часто. Кожа изуродована, местами шрамы перечёркивали и крепкие ягодицы, и мощные бёдра, густо поросшие волосами. Что-то нечеловеческое было в облике. Рик был готов опять поверить — перед ним всё же Лесуг. Вдобавок тому какое-то звериное чутьё дало понять, что записи в чужих руках. Он было поплёлся со двора, когда осенило… Уйти — и не попытаться отстоять собственную честность? Разве это достойно рыцаря-лиаллонца, ко всему еще и Балмьярчика? — Послушай! — Рик в два шага нагнал перта. — Я всего лишь искал трут, чтобы разжечь костёр! — Он положил руку на плечо и тут же отдёрнул, осознав, что жест — неприличный. — И вообще: если ты так боишься, что кто-то прочтёт, то, может, не стоило тащить к себе в дом первого встречного чужака и уж тем более — оставлять записи на видном месте! Убил бы меня, скормил Волчаку! — В’лчак н’ жрёт п’даль! — огрызнулся Лесуг. Рик закусил губу, сильно — почти до крови. Падаль, со слов охотника. Обидно звучит. — Ладно, уйду! — Он выпрямил спину — ни дать ни взять юный воин-лиаллонец! — Тогда зачем ты притащил меня сюда? Перт пригладил мокрые волосы. — П’жалел. Юн’й, беспом’щный. — Краснота с лица пропала, похоже, взял себя в руки. — С’м п’нимаешь, зд’сь р’дко б’вают л’ди. Вот оно что, истосковался по общению. «Ну и шёл бы в деревню к какой-нибудь местной шлюшке!» — задумался Рик и пошёл прочь. Со двора. Из леса вообще. Чтобы не видеть странного перта, не терпеть вспышки гнева. — Ост’вайся! — окликнул тот. Рик улыбнулся. Лесуг всего лишь склонен поддаваться гневу. Остаться? Теперь с радостью! Не нужно думать, чем поужинать и где устроиться на ночлег. Возможно, перт решил разговорить гостя, придержать у себя, но это не помешает насладиться как ужином, так и сном. Рик вошёл в дом, переступил через улёгшегося у двери Волчака и взял оставленный им же на столе мешочек с трутом. Нужно сначала разжечь костёр, а уж затем — последовать примеру хозяина и вымыться.