***
Всё же насколько приятно смыть с себя грязь и пот, хоть и ледяной водой, бившей прямо из-под земли! Рик сидел на бережке и плескался, когда услышал шаги. Он дёрнулся и съёжился. — Эк, ст’снит’льний к’кой! — хохотнул перт. — В’т, я з’лу пр’нёс. Вс’ко св’жее б’дет. — Он поставил глиняный горшочек на землю. Моется, значит, даже золу запаривает. Чистоплотность охотника порадовала Рика. — Спасибо, и так не знаю, как отблагодарить за доброту! — Он встал во весь рост и улыбнулся. После опустил голову и поёжился, поймав пристальный взгляд карих глаз. Перт бесстыдно осмотрел его с головы до ног, и хмыкнул. Рик отвернулся. Надо же, рассматривал его пах. Неудивительно, вряд ли охотнику часто доводилось развлекаться с кем-то в постели. «На безрыбье и рыбу раком!» — вспомнилась переделанная присказка. Ну что ж, не привыкать. Разом больше, разом меньше — разницы никакой. — З’йца я в’потрошил. — Перт набрал воды в котелок. — С т’бя — п’чистить ов’щи! Теперь женской работой вынуждает заниматься. Видать, решил, что Рик — девица. Тот возражать не стал, наоборот, захотел помочь. Костерок разжёг, но этого ой как мало. Да и вдвоём готовить куда легче, чем одному. Казалось, желудок скрутился в трубочку и голодно ныл, давая понять, что нужно бы чем-то заполнить пустое нутро. — Я скоро, — пообещал Рик и зачерпнул пригоршню золы. Так делала мать: заливала золу кипящей водой. Было ощущение, будто Рик не уходил и оказался на берегу реки. Пока лето, можно было дать волю, ведь зимой быть чистым куда труднее. Смоченная водой тряпка — вот и всё удовольствие. А уж о том, чтобы вымыть волосы, приходилось мечтать до поздней весны. Поэтому Рик наклонил голову и щедро плеснул зольного месива на макушку, затем потёр. Проклятые кудри так запутались, что приходилось драть их пальцами, и это заняло немало времени. Наверняка вода вскипела, пока он возился с шевелюрой. «Состричь бы наголо!» — позлился Рик. Здесь, в лесу, возни с лысиной куда меньше. — Н’ взд’май! — раздался окрик. Проклятье, следит за ним, что ли? Рик вздрогнул и повернулся. Так и есть: перт стоял, скрестив руки. Ворот грубой камизы разошёлся и обнажил кусок груди, поросший тёмными волосами. — Д’лго в’зишься, в’да к’пит! Рик тряхнул головой и отжал пряди. — Это труднее, чем я думал, — признался он. — Л’дно, п’могу, — решил перт и подошёл к нему. — Сп’ну п’тру. Спину? Он и так слишком близко — до неприличия. Рик закрыл глаза и закусил губу. Перт откинул его волосы с шеи, довольно ласково. Очевидно, набрал пригоршню золы, потому что начал размазывать, довольно сильно. Но приятно. Кровь разбежалась по уставшим мышцам. Сильные руки спустились ниже — к пояснице, затем… — Не надо! — взмолился Рик, когда почувствовал прикосновение к ягодицам. — Дальше сам справлюсь. — К’к зн’ешь. — Лесуг поставил горшок на землю и удалился. Тем лучше. Не стоило думать, будто кругом одни мужеложцы. Вдруг перт не имел в виду ничего плохого. Он ведь не юнец и поди видал не одно голое тело, даже сам тряс перед Риком яйцами. Стыда явно начисто лишён. Только как же он оказался на этих землях? Гадать пустое, ответ в его записях, только Рику не суждено об этом узнать. «Но ведь… Проклятье, он умеет и читать, и писать — делать то, что не дозволено простолюдину!» — осенила догадка. Вряд ли в Пертии обучали крестьян грамоте, получается, Лесуг — выходец из знатного сословия. Тогда почему живёт почти дикарём? Всякое могло быть. Несладко ему пришлось, судя по шрамам. Скорее всего, был вынужден покинуть родину, возможно — предал соратников, как некогда Эрдан Дэерон. Разве что в отличие от последнего, неприязни не вызывал, скорее наоборот — сочувствие. Рик размазал остатки золы по телу, затем сполоснул горшок, набрал воды и стал себя поливать. Мышцы спины дёрнулись от ледяного потока, по телу пробежала дрожь, но приятная. «Вытереться бы!» — подумалось Рику. Но нечем, придётся обсыхать и напяливать на себя грязные вонючие тряпки. Казалось, усилия сойдут на нет, когда он наденет старьё, которое постирать нет возможности. Но некуда деваться, и так придётся думать, где разжиться одеждой, ведь лето однажды закончится. Охотиться Рик не приучен, выделывать шкуры — тоже. Значит, умрёт от холода, если до этого не подохнет от голода. «Тряпка!» — прозвучало в ушах оскорбление. Дан словно не помер. Поговаривали, будто дух убиенного порой преследовал убийцу. Сейчас Рик был готов поверить в это. Он тряхнул головой, чтобы вода поскорее стекла, и оделся. Слюны появилось не просто много, а очень много — настолько, что Рик едва успевал сглатывать. Пока варился бульон, он чистил овощи. От котелка шёл дивный мясной аромат. Морковка готова, осталось нарезать её соломкой, как это делала мать… — В’ин, — хохотнул перт. Рик непонимающе уставился на него. — К’нжалом ч’стишь, к’к в’ин. Вот оно что. Ведь даже не заметил, чем именно снимает кожуру. Вряд ли этим оружием кого-то убили, небось Жерт выковал и хранил для себя или не успел продать. Возможно, заказчику оно не понравилось. Даже если убили, то… Не убийце же брезговать. Рик поднёс дощечку к котлу и бросил нарезанные овощи. От лука защипало глаза. Перт накрыл котелок крышкой и пошевелил уголья, чтобы затухающий огонь окончательно не погас. Скорее бы сварился, мысленно взмолился Рик и опять сглотнул слюну под ехидный смешок охотника. — Ск’ро, — утешил тот, обошёл кострище и уселся на корточки, затем уставился на пламя. — П’думал, т’бе л’чше вар’ное, х’тя вк’снее, ’сли з’печь. Рик вздрогнул и посмотрел на собеседника — прямо на крючковатый нос. — Ты слишком много знаешь обо мне, — заметил он. — Появился, когда я книгу взял, хотя видеть этого не мог; догадался, что я хочу состричь волосы. Кто ты, Лесуг? Он настолько свыкся с данным охотнику именем, что казалось, будто тот всю жизнь носил именно это, а не иное. Тот оторвался от созерцания языков пламени, густые чёрные брови поползли вверх. — К’к? Л’шуг? — расхохотался он и покачал головой. — Гл’по, но… Мн’ нр’вится! Лежавший у плетня пёс поднял голову. Наверное, его хозяин редко смеялся — настолько, что удивил даже собаку. Рика поразил громогласный искренний хохот. Нравится. Значит, имя другое, пертское. Лучше не знать какое, ведь больше не доведётся побывать в этом лесу. Охотник, приютивший на ночь и готовивший то, что может принять больной желудок гостя, но не то, что любил сам… Будто Лесуг, который счёл Рика достойным. В жизни должна случиться хоть одна сказка, лучше в неё поверить, чем выпытывать никому не нужную правду. Лучше думать, что некогда приснился сон, добрый, подаривший надежду и уверенность, что достоин куда большего, чем имеет. — Н’т, я об’чный ох’тник-п’рт. — Вот и всё, сказка развеялась, будто дым над костром. — Я б’ сд’х, ’сли бы н’ п’дмеч’л всё. Возможно, не признаётся. Всё возможно, только сказочность смазалась. Ну и пусть. Перт подцепил палочкой крышку и всыпал какие-то травы: коренья, листья и даже засушенные цветы. Будто зелье варил, а не суп. Теперь запах стоял такой, что даже Волчак не выдержал и подошёл к котлу. И это было странно, если учесть, что во дворике валялись кости — наверняка охотник угостил любимца заячьими потрохами. — Что ты добавил? — обеспокоился Рик. Карие глаза весело сверкнули. — Пр’правы, — пояснил охотник. — Мы, п’рты, оч’нь их л’бим. Р’стут в л’бом л’су. Вы, кн’хи, т’пчете их н’гами. М’лочь, а н’сколько м’няется вк’с. Если бы Рик хоть что-то знал о пертах, то, возможно, сказка бы для него стала явью. Сейчас ему казалось, будто он вовлечён в обряд зельеварения. Не может простое блюдо так вкусно пахнуть, ой не может! Рик сидел на бревне, скрестив ноги и устроив руки на бедре. Всего-то из приправ он знал укроп, ну и соль, которая бывала в его семье очень редко, но с которой вкус пищи менялся. Главное, не переборщить, иначе есть потом нельзя. Ничто так не тянулось, как ожидание. Хотелось подпрыгнуть, когда перт наконец снял крышку и опустил большую деревянную ложку, зачерпнул и, подув, попробовал. — Г’тово, — заключил он и поднёс ложку ко рту Рика. Будто ребёнку маленькому. Тот открыл рот и отхлебнул. Горячее варево обожгло десну. Ну и пусть. Прекрасный вкус не испортить такой мелочью. Тепло разлилось по внутренностям, захотелось ещё. — Как вкусно, м-м-м, — заурчал Рик, будто довольный кот. Охотник улыбнулся. Давно стемнело, но Рик не мог припомнить подобную ночь — в лесу, у костра. Этот вкус он никогда не забудет. Как и странного перта, которому сам дал имя, удивительно подходящее. Более того, тому понравилось. Рик едва не вырвал миску из рук охотника. Горячая капля попала на ногу, мгновенно пропитала ткань и обожгла колено. Он с трудом удержался, чтобы не дёрнуться и окунул ложку. Перт, казалось, не был голоден, во всяком случае, неспешно ел. Рик же прихлёбывал, стонал от удовольствия. Миска быстро опустела, и он, никого не стесняясь, зачерпнул из котелка ещё. Добавка далась куда тяжелее, куски зайчатины показались жёсткими, но Рик ел, чтобы набить желудок. Ел и ёжился от пристального взгляда. — Почему не ешь? — спросил он. — Вкусно же! — Для т’бя вк’сно, п’тому чт’ вп’рвые, — заключил перт. — Еда — не п’стельные ут’хи. Пр’едается. Рик сник. Ну вот, начались намёки. Лесуг почувствовал, что он из тех, с кем можно позабавиться, скоротать долгую ночь? Что он грязный, прогнивший насквозь мужелюб, который?.. Нет, об Эрме лучше не думать. Не проспать бы, встать на рассвете и найти дорогу к замку, а там уже пробиться к Лорьяну Балмьяру. — Н’ х’чешь — н’ ешь, — произнёс перт. — В’лчак д’ест. Действительно, насытился. Рик поставил тарелку у бревна — у волчьей морды. Лесуг прав, лучше не переедать, опять может стошнить, и все усилия пройдут напрасно. Перт отставил посуду и поднялся. Рик последовал его примеру — после ужина глаза начали слипаться. Он пошёл к дому. Отчего-то ноги подкашивались, будто он враз опьянел. Может, приправы странные? — Чем ты?.. — он не успел закончить вопрос. Перт взял его под руку, втолкнул в дом, подвёл к лежанке и усадил. — Эт’ вс’го лишь пр’правы, — оправдался он. Крышка ларя скрипнула. Рик удобно устроился на шкурах, прижался к стене и крепко закрыл глаза, проваливаясь в сон.***
Эрм знал — погибнет. Мёртвые восстали, чтобы отомстить уцелевшему лиаллонцу, которого занесло на Тленное поле. Их пустые глазницы смотрелись провалами на черепе. Их было много. Лошадиные копыта взрывали землю, поднимали клубы пыли. — Давай, Волк! — Эрм похлопал коня по холке и развернул. Тот заржал и встал на дыбы, едва не сбросив всадника. Если бы Эрм не успел отпустить поводья и обнять лошадиную шею, то рухнул бы на землю и погиб, растоптанный множеством копыт. Волк ржал, пятился, но не думал разворачиваться, а ведь перты всё ближе — настолько, что земля трясётся и стоит оглушающий грохот. Эрм знал — не сбежит на своих двоих, слезать с коня — глупо, поэтому крепко держался в седле. «Ну же, миленький!» — мысленно молил он Волка. Тот не сдвинулся. Точно дал знать: «Посмотри!» Эрм пригляделся. Дыхание спёрло, когда он увидел, кто возглавляет отряд. Накидка была настолько грязной, что нереально различить кинжал, вышитый на ней, а лицо… Потемневшее, вспухшее. Вместо глаза — разодранное веко. Жидкая русая бородёнка… Эрдан Дэерон, проклятый предатель! Даже после смерти не успокоился и ведёт отряд таких же неупокоенных, как сам. Волк ржал, метался, но не слушался ни команд, ни поводьев. Эрму хотелось зажмурить единственный глаз и приготовиться к смерти, но и этого он сделать не смог. Точно кто-то вынуждал смотреть. Перты приблизились — настолько, что Эрм учуял запах, едкий, сладковатый. Так смердели разлагающиеся тела. Он вынул меч из ножен и было собрался погибнуть в неравном бою, когда… Эрдан Дэерон кубарем свалился с лошади. В груди торчала стрела, от него пошёл дым, и тряпка, грязная, рваная, укрывавшая грудь, затлела огнём. Кто-то выпустил горящую стрелу. Но кто? Эрм нашёл в себе силы повернуть голову. И увидеть, как человек, одетый в лёгкую кожаную кирасу, которую так любили пертские лучники, развернул вороного коня и ускакал. Напоследок тот обернулся. Ничем не примечательное лицо, отметил Эрм, заросшее тёмной бородой. Разве что нос крючковатый, запоминающийся. Дверь скрипнула, и Эрм вздрогнул, отчего тело отозвалось болью. Он так и уснул, привалившись лбом к стене. Усталость взяла своё, невзирая на положение, жалкое, неудобное. Хоть бы сон хороший привиделся, а не кошмар… Хотя нет, хороший. Неизвестный перт пришёл на выручку, предал своих же сородичей, наверное. «Храни тебя Лиаллон!» — послал ему молитву Эрм. Сон должен что-то означать. В карцер ворвался воздух — тюремно-затхлый, но свежий по сравнению с тем, что было. — Фу-у! — протянул тюремщик. — Ребята, он ещё и обосрался! — Н-да, придётся заставить его помыться. — Эрм узнал этот голос. Бурт, очевидно. — Вовремя пришли. Утром князь пожелал его видеть. Не тащить же его туда, обдристанного! Помыться? Да с радостью! Живот перестало крутить, понос прекратился. — Выходи! — рявкнул кто-то из стражей. Не нужно было родиться дураком, чтобы понять — он обращался к пленнику. Эрм медленно, насколько позволяли затёкшие конечности, развернулся, окинул взглядом людей в одинаковых кольчугах и не без облегчения покинул карцер. Раз выпал шанс размяться, то не стоило им пренебрегать. А уж вымыться — тем более. «Шейервейский будто на пир позвал!» — сравнил Эрм. Ещё и тряпки другие дадут, чтобы не оскорбить взор князя пропитанной дерьмом одеждой. Его мало волновало, о чём тот желает побеседовать. Куда сильнее занимало, что же означает кошмар и кто тот перт-лучник. Изредка, но Эрм видел вещие сны.