Храни Лиаллон

Эрм даже не почувствовал боли, только вздрогнул от удара топором по плахе. Он не позволил себе зажмуриться и видел, как палец упал на пол, а из изувеченной кисти потекла кровь, которую принялось впитывать дерево, будто жадный ненасытный кровопийца. Культя заныла позже, когда к ране прикоснулась тряпица. Когда изувеченный палец окунули в кипящее бузиновое масло, Эрм не смог сдержать крик. — Тоже мне, лиаллонец, — уколол палач, — ревёт, будто баба. Эрм даже слёз не почувствовал. Только когда капля скатилась с лица и расплылась мокрым пятнышком на рубахе, понял это. — Рад за тебя. Бесчувственным куда легче… живётся! — последнее слово он выдохнул. Палач недобро взглянул на него и сжал губы. — Радуйся, что я не приказал тебя кастрировать. За мужеложство! — вмешался Амейк Шейервейский и припал к кружке. Напившись, добавил: — Думаю, достаточно утех с Вигром! Знал, значит, ублюдочная тварь. — Тебе самому хуй нужен только для того, чтобы ссать! При мочеизнурении не до баб, я уверен! — Эрм решился это озвучить. Всё равно Амейк не отдаст приказ убить его, пока не получит вожделенный кусок земли Лорьяна Балмьяра. Тот засмеялся, отпил и поперхнулся. Подскочивший слуга постучал по спине. — Как всё банально! Ты пытаешься вывести меня из себя. Зря! — Амейк поцокал языком. — Замечу, из тебя вышел бы прекрасный лекарь. Вон как определил, чем я болен. Не по той стезе пошёл, ой не по той! — покачал он головой. — Хотя… — поднял вверх палец. Крупный изумруд сверкнул в свете свечи, — не обязательно, что культя заживёт так, как надо. Сначала начнёт гнить, потом заражение крови, постоянная лихорадка и бред… И смерть! — вытаращил глаза. Теперь боль стала сильной — почти невыносимой, повязка полностью пропиталась сукровицей и намертво прилипла к ране. Ничего, это можно пережить, рассудил Эрм, и не такое случалось. Одного пальца лишился — осталось девять. Те, что на ногах, — не в счёт. Амейк протянул палачу шкатулочку, резную, инкрустированную перламутром. С почестями намеревался доставить «подарок» Лорьяну Балмьяру — да с такими, что кого угодно может хватить сердечный приступ. Эрм молча понаблюдал, как кусок его плоти уложили на вишнёвый бархат. Чтобы кровь была незаметной. — Красиво лежит, — сделал вывод князь, когда получил шкатулку назад. Он поднялся со стула и подошёл к пленнику. — Полюбуйся. Мало что в жизни бывает столь омерзительно-прекрасным, — улыбнулся он. Он был прав — гнилые пеньки зубов и дорогая одежда представляли собой гадкое зрелище. — Если доведёшь моего отца до смерти, земли точно не получишь! — позлорадствовал Эрм и хрипло рассмеялся. В лицо князю, а не глядя в шкатулку. От нового приступа боли смех сменился протяжным стоном — палач не зевал и сжал сильными пальцами культю. Болел мизинец, ой как болел. Болеть будет и тогда, когда — если — рана заживёт. В лазарет угодило довольно много раненых в ту войну. Эрм наслушался и плача, и стонов, и жалоб несчастных, у кого невыносимо болела та конечность, которой не было. Фантомная боль — так называл лекарь, он же утверждал, что она у калек — на всю жизнь. Можно с ней свыкнуться, но в покое она не оставит. — Паладина — до смерти? — Амейк сделал вид, будто удивился. — Как хорошо, что мой сын не подался в Лиаллон, хотя лелеял мечту. Вырос, поумнел и… — махнул рукой, — понял, что отстаивать нужно в первую очередь своё, а не целовать Великокняжескую за… туфли и расшаркиваться. Да и… Женщин там нет. Вот скажи: ты потому на парнишку полез, что старые привычки взяли верх? Эрма разобрал смех — отнюдь не от веселья. — Я не смог не воспользоваться тем, что сынок грязного предателя влюбился в меня, — солгал он. — И ведь помогло: настолько сильно влюбился, что отправился на выручку. Ему претило порочить Рика, даже во благо. Однако лучше позор, чем правда. Только князь не поверил, Эрм это понял по его усмешке и хитрому прищуру глаз. — Отличная игра! Я даже в столице таких актёров не видал, даже при дворе Великого князя не сыскать подобное чудо! — Амейк отставил шкатулку и захлопал в ладони. — Хотя… — он нахмурился, — я бы тоже покрывал собственного сыночка — единственного! От услышанного сердце ушло в пятки. Даже культя враз перестала болеть. — Не смолчала всё-таки сука! — прошипел Эрм. — Зря ты так о матери своего сына! — Амейк уселся на стул и жестом приказал подлить вина. — Любая заговорит, когда к горлышку крохи, недавно появившейся на свет, приставят клинок. Что, думаешь, я такой дурак, что не отдам приказ расспросить вдову Дана Фравого? Или как там его… — Эрдана Дэерона, — процедил Эрм сквозь зубы и опустил голову. Это было невыносимо. Надежда, что Рик благополучно доберётся до дедушки, пропала. Наверняка люди князя рыскали по землям Лорьяна Балмьяра, выдавали себя за странствующих купцов или обычных искателей приключений. В любом случае Рик в опасности. — Неважно. Наследничек жалок, насколько мне известно, вдобавок сынок крестьянки, опущенный отчимом — да-да, и это она поведала! Неважно, главное — не рассказала, кто настоящий убийца, рассудил Эрм. «Хотя кто её знает, суку?» — додумал он и поднял голову. — Зря ты решил, что он жалок, — улыбнулся он сухими потресканными губами. — Рик — мой сын, — и замолчал, чтобы не сказать лишнее. На этот раз князь осушил кувшин. Он пил долго, шумно глотал. Эрм облизал сухим языком губы. — Ладно. — Стук. Князь поставил кувшин на стол. — Когда поймают, обязательно позволю поглядеть, как Вигр развлекается с твоим сыночком. Хотя тот наверняка будет не против, наоборот, ещё и доволен останется, — засмеялся. — Впрочем, уведите. Не в карцер, а в камеру напротив той, где сидит Вигр. Как знать? Может, в скором времени предстоит развлечение! Ноги Эрма не слушались, будто были не его конечностями, но деревянными протезами. Рик, его Рик, возможно, угодит в это страшное место. Не угодит, выстоит. Ведь он — его плоть и кровь. С этими мыслями Эрм безропотно отправился за стражей. Он знал — теперь время будет тянуться ещё медленнее. Тем не менее, так предпочтительнее. Надежда, что Рика обошла стороной беда, — лучшее, что можно себе представить в забытой всеми богами тюрьме. Стражники негромко переговаривались, порой похохатывали и не обращали на пленника — в этот раз Эрма поместили в самую обычную камеру — никакого внимания. Нужно отвлечься, решил тот и прислушался к беседе. Не исключено, получится разузнать что-нибудь важное — да хотя бы выведать, что в мире делается! — Твальтцы подозрительно близко строят крепости на Западе. Как пить дать, Великий князь, будь он неладен, что-то замышляет! Ещё и пертка эта… Княгиня! Наверняка решил брать Твальту. — Ну это ты зря-а! Князь же не дурак приблудный, чтобы не знать: маскарайцы разбили в Твальте крепость. Нашим лиаллонцам до их Твиллона — как от одного бздёха подпрыгнуть до неба. — Зря ты так к Лиаллону, Кужер! — вмешался кто-то третий. — Перты пытались схитрить и оставили один отряд в засаде? Пытались! Наши рыцари разбили оба и выиграли ту битву! Да и — слыхали? — на других землях… Эрм улыбнулся. Хоть кто-то оценил заслугу — в том числе и его — Лиаллона. — Да ну! Поживёшь с моё — увидишь, что их «заслуги» на самом деле — с залупу заячью. Что мы, хуже машем мечами? Не способны защитить замок? Ещё как способны! — в голосе говорившего слышалась откровенная зависть. — Мы не тухнем в крепости, где нет баб, не подставляем жопы друг другу. Думаешь, лиаллонец — так и не ебётся? Ещё как ебётся, но хуй не в пизду суёт, а в жопу. Или свою подставляет. Для меня лиаллонец… Хохот не позволил расслышать последнее слово. — Вот-вот, взять хотя бы нашего одноглазого красавца! — начал кто-то вторить. — Гляжу, не больно-то переживал после утех с Вигром! Рычание дало понять — упомянутое имя подействовало на Эрмова насильника, точно приманка на дичь. — Выходит, понравилось! — стражники откровенно разошлись и вовсю гоготали. Это было трудно вынести, в придачу боль в культе прибавила злости. Эрм придвинулся к решётке и уткнулся лбом в прутья. — Где же ваши хвалёные бабы, если здесь принято развлекаться зрелищами, — хрипло хохотнул он и облизал пересохшие — ему снова не дали воды — губы. — Где же ваша благодарность за то, что, пока вы трусливо отсиживались, мы били пертов на Тленном поле? Да вы… Да вам меч нужен только для того, чтобы рукоять совать себе в задницу и наслаждаться! Как ожидалось, тюремщики не смогли пропустить оскорбление мимо ушей. Грохот множества сапог звучал оглушительно. Эрм отпрянул от решётки — не хотелось, чтобы кто-то из мерзавцев ткнул чем-нибудь острым в единственный глаз. — Ерепенишься, выблядок лиаллонский! — вскрикнул шедший впереди. — Ну что с ним сделать? Вигр выеб в жопу, палец откромсали. Может, яйца… — Заткнись, Кужер, за самосуд князь нам самим яйца отчекрыжит. Эрм присмотрелся к Кужеру. Довольно молодой, с длинными светлыми — почти белыми — прядями. Красавчик, заметил он, с лица можно принять за девушку в доспехах, если бы не довольно грубый голос. Во всяком случае, Эрм бы с ним развлёкся в иной обстановке — не в тюрьме, но на постоялом дворе. Увы, красота померкла — гнилое нутро у молодого тюремщика и злой взгляд светлых — в темноте не разобрать — серых или голубых глаз. — Давайте-ка к Вигру его опять! — кто это предложил, разглядеть не удалось. Кто-то стоявший позади. — А ну уймитесь! — Стук тяжёлых сапог и громкий крик дал понять — пришёл Бурт. Эрм успел запомнить его голос. — Что на этот раз?! Тюремщики расступились. — Буйный, что ещё?! — огрызнулся Кужер и поправил серо-зелёное очелье. — Несёт чушь. Уже одичал, видать! Бурт нахмурился и почесал подбородок. — Чушь несут все, потому что терять нечего. — Он пристально взглянул на пленника. — Вы что, дети, чтобы обращать внимание на выходки какого-то заключённого?! Князь вполне внятно приказал — не трогать! Если до кого-то не дошло и кому-то хочется оказаться по ту сторону решётки — возражать не стану! «Разумный человек», — рассудил Эрм и по старой привычке попытался сжать прутья решётки всеми десятью пальцами. И тут же зашипел, когда то, что осталось от и без того изувеченного мизинца, прошлось по металлу. — Ну, а ты… — Бурт посмотрел прямо в лицо Эрма, — помалкивай лучше. Князь приказал не убивать, а это, знаешь ли, понятие растяжимое. Слепые, как правило, остаются в живых. Вот, оказывается, какая она — скрытая угроза, плохо завуалированный — это слово Эрм мог выговорить без труда — намёк на то, что он может лишиться второго глаза. — Если твои ублюдки не будут распускать язык, то… — прохрипел он. И вскрикнул: Кужер ударил по левой руке — явно метил в искалеченное топором место. Эрм прижал ладонь к груди, баюкая. — Ладно, постараюсь, но не обещаю. — Ох, Балмьяр! — Бурт покачал головой. — Балмьярчик, — поправил Эрм, — пока мой отец жив, я Балмьярчик. Возможно, не переживёт ни он, ни отец. Возможно, Рику впору стать Балмьяром. Главное, чтобы не попался. И ведь Дафью не попрекнуть, хотя и не оправдать, потому что старший сын — тоже плоть от её плоти, как и младший, недавно появившийся на свет кроха. — Ладно! — Бурт повернулся к подчинённым. — А вы что встали?! Ну-ка разойтись! Небольшая кучка разбрелась по углам. Он повернулся к Эрму. — Ладно, прощу и прикажу не обделять жратвой, чтобы не подох с голода. — Бурт развернулся и направился к выходу. Когда стук сапог стих, Кужер повернул голову в сторону камеры и спросил: — Это правда, что в деревне говорят? Ну-у… Что ты того паренька ёб? — хохотнул он. — Если так, то… Эрм не собирался ни лгать, ни говорить правду. Он вообще не собирался ничего говорить, поэтому развернулся и пошёл к соломенной подстилке. Хотелось закрыть уши, чтобы не слышать неприятных обзывательств. Громкий смех резал по ушам, отчего хотелось оглохнуть. — Балмьяру радости-то: сынок — мужеёб, внук — мужелюб! На его месте я бы не отдавал земли. Как думаешь, с чего вдруг сынок не вернулся к папеньке под крылышко? Эрм откинулся на солому и вытянул ноги, чтобы не слышать нелепых похабных предположений. За короткое время он превратился в «Лиаллонскую подстилку» и «Балмьяров позор», а Рик — «в яблочко от яблоньки». «Говорите-говорите! Рано или поздно ваши языки отсохнут или превратятся в обрубки, подобно тому, что остался во рту Вигра!» — послал он мысленное пророчество. Резкая боль в культе утихла. Ноющая — не в счёт. К боли не привыкать, к любой. Эрм устроился удобнее и закрыл глаза, чтобы хоть ненадолго забыться тяжёлым сном.

***

Завтрак получился простым — всего лишь просо с кусочками вяленого мяса. Однако Рик давно ничего вкуснее не ел: перт добавил сухие ароматные травы. Было боязно: сказался вчерашний страх, однако голод всё же пересилил. — В’лчак! — позвал охотник пса. Тот не отозвался. — П’нятно, уб’жал, — вздохнул, — пр’дётся б’з н’го п’йти. Он отправил ложку каши в рот и прожевал. «Тем лучше, нам больше достанется», — решил Рик. Не то чтобы он жалел угощение, но могло статься, что ему удастся поесть нескоро, поэтому он старался набить желудок. Котелок быстро опустел. У дюжего перта была охота пожрать что надо, что неудивительно для его телосложения. Рик же жалел, что у людей нет возможности, как у иных грызунов, запихать запасы за щёки. И охотник, и его гость молча ели. Если первый был спокоен, то второй нетерпеливо ёрзал, сидя на шкурах. После завтрака Рик вымыл посуду в ручье. Если тарелки он всего лишь сполоснул, то котелок пришлось тереть песком — каша немного пригорела и пристала ко дну. Возня с посудой заняла прилично времени. Заняла бы больше, если бы Рика нетерпеливо не окликнули: — Ост’вь! П’спешим, я с’м в’мою. Даже этим не отблагодарить, взгрустнулось Рику. Он подобрал посуду, котелок и побрёл к дому, мельком взглянув на перта. Тот был полностью облачён в кожаную — небось сшитую им самим — одежду, грубую. От этого сходство с Лесугом только усилилось. На плече пристроен лук, за спиной — колчан. — А-а-а… Волчак? — несмело спросил Рик. — Н’йдёт д’рогу, н’ щ’нок. Не заблудится, не ребёнок, вспомнилось выражение, которое употребляли по отношению к людям. Вещей у Рика почти не было, кроме тех тряпок, в которых пришёл. Он поколебался, стоит ли их тащить, ведь любая одежда — даже драная — могла пригодиться, затем связал в узел и перекинул через плечо. Котомка воняла мочой и по́том, однако он рассчитывал найти реку и выстирать. Если повезёт, наймётся батраком и сумеет выпросить у доброй крестьянки нитку с иглой. Штопать он умел, мать научила. Та словно в воду глядела и постоянно повторяла: «Мы можем быть разлучены». Рик понимал это так, будто та готовилась к смерти. Об этом думать ему ой как не хотелось. «Девицу воспитываешь!» — однажды хохотнул Эрдан. Рик тогда не понял, что означает взгляд и почему отец смотрит на него так пристально — с головы до ног. Он чувствовал, когда тот пялился на место пониже спины. Лучше бы дальше не знал. Дафья в тот вечер ушла, чтобы помочь с шитьём свадебного котта для дочери своей соседки, а Рик остался. Он знал — матери ещё долго не будет, поэтому решил сам пришить заплатку к камизе. Он не обращал никакого внимания на отца, который опрокидывал в рот одну кружку с горькой настойкой за другой. Тот молчал. Только хруст квашеной капусты нарушал тишину. Рик увлёкся настолько, что оскорбительное «Девка!» прозвучало неожиданно — настолько, что он уколол палец. Игла впилась в ладонь, когда отец подошёл к нему, грубо завалил на шкуры и задрал подол длиннополой рубашки. Рик дёргался, молил отпустить и даже исхитрился и укусил здоровенную ладонь, но от удара в голову притих и дёрнулся только тогда, когда смоченный слюной палец грубо проник в его зад. «Не вертись, говорю!» — за криком последовал ещё один удар — на этот раз по уху, отчего в голове словно зазвенело. Рик понятия не имел, что могло происходить между мужчинами, однако был уверен — так не должно быть, это неправильно. Он не слышал, чтобы кто-то совал пальцы в чужой зад, хотя уже знал, что именно происходит между мужчиной и женщиной и как появляются на свет дети — отец не стеснялся сына и заваливал Дафью, а Рик старательно делал вид, будто крепко спит. Когда между ягодицами протиснулось что-то довольно большое и горячее, он понял всё. Родной отец просто-напросто случался с ним, как кобель с сукой; покрывал, будто бык корову. — Н’ в’тай в обл’ках, л’ди н’ ум’ют л’тать, — выдернул из воспоминаний перт. Он прав, люди вынуждены ходить по земле, заключил Рик и обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на обитель охотника. Как знать? Может, тот на самом деле Лесуг. Перт быстрым шагом пошёл вперёд — знал, очевидно, что Рик не отстанет и припустит следом. Так и вышло: тот поспешил. Неприятные воспоминания улеглись назад, в глубины памяти. Пришлось глядеть под ноги, чтобы не зацепиться за корень, которых в лесу много, и почти бежать. Они миновали поляну с идолом, охотник свернул в сторону ручья и прошлёпал прямо по воде. Скорее всего, путь лежит в другую сторону, подумалось Рику. Обувь и паголенки отяжелели от воды, но ему было всё равно. Благо не зима, одежда просохнет. За ручьём начиналась чаща, порой приходилось раздвигать еловые лапы, чтобы пройти. Рик вздрагивал, когда с деревьев упархивали потревоженные птицы, однажды отпрянул, приметив куцый рысий хвост. Лесуг едва успел снять лук, как хищник скрылся в зарослях. — Эх, б’страя, — заметил он, — н’ н’ бойся. В ст’и они н’ сб’ваются. — Лук вернулся на плечо. — Гл’вное — н’ м’дведя н’ нап’роться. В’рнее, н’ м’вед’цу с м’двеж’тами. М’тери — он’ т’кие: б’дут з’щищать п’томство д’ см’рти! — Разные матери есть, — возразил Рик и поджал губы. Он сам не заметил, как прошёл вперёд. — Об’жен н’ св’ю, — заключил перт и быстро его нагнал. «В душу глядит?» — удивился Рик, но вопросов задавать не стал. — Н’ уб’регла от отца, н’ п’гибла, з’щищая д’тёныша. Бр’тья-с’стры есть? — В ответ на кивок охотник продолжил: — Зн’чит, мл’дшие. — Брат. Один. Совсем недавно появился на свет, — зачем-то пояснил Рик. — Остальные или рождались мёртвыми, или умирали. — Бил. — И на это короткое словцо Рик кивнул. — Зр’ об’жаешься. У л’дей н’ так, к’к у зв’рей. Ж’нщины пр’чутся з’ м’жскими сп’нами, а ты н’ м’льчик. Т’ в’рос, п’этому ей х’телось, чт’бы з’щитил. Иные матери сдували пылинки с выросших сыновей и едва ли не с кулаками набрасывались на обидчиков. Как правило, такие женщины не желали делить сына с другой женщиной. Это Рик знал, видел: к матери частенько наведывалась подруга, которая плакала и проклинала свекровь. Последняя в свою очередь не стеснялась прилюдно унизить невестку. — Я не обижаюсь, — солгал, точнее, сказал полуправду Рик. — Ей несладко пришлось, это да, а я… — он шмыгнул носом, — домой хочу. — Он расправил плечи и посмотрел прямо в карие глаза, затем твёрдо добавил: — Но не вернусь, пока не вызволю от… Эрма! — Проклятая оговорка, ведь перт подмечал любую мелочь! — Скажи, Лесуг, ты раньше разведчиком был? Тот усмехнулся — наверняка понял, что Рик сменил тему, чтобы прекратить неприятную беседу. Но ответа не последовало: охотник резко встал и прислушался, затем выдернул стрелу из колчана, вскинул лук и развернулся. Вскоре Рик понял, что именно заставило переполошиться — треск веток было ни с чем не спутать, но то — не звук человеческих шагов, скорее звериных лап. Еловые лапы зашевелились, из-под них показалась волчья морда. Рик испугался бы, если бы не узнал её. — В’лчак! — обрадовался перт и присел. Пёс подошёл к нему и лизнул большую руку. Рик умилился: такую верность он видел в первый раз. Он понял, что не сможет вспомнить лесного жителя без друга. Именно, не домашнего животного, но прежде всего — друга, верного и преданного. Он не удержался и погладил лобастую голову. Волчак не воспротивился ласке, только прижал уши. Его шерсть оказалась густой и довольно мягкой — не такой, как у обычных дворовых собак. — Замечательный пёс, — заметил он. Волчак рыкнул. Рик резко отпрянул, чтобы не стать укушенным. — Он сч’тает с’бя в’лком, — хохотнул охотник и выпрямился. Они встали лицом к лицу — настолько близко, что Рик ощутил чужое дыхание. Он поправил упавшие на лицо волосы, чтобы хоть так дать понять — в первую очередь себе — что время не остановилось, что нужно продолжать идти. — Л’аллон’ц — тв’й л’бовник? — зачем-то спросил перт. Рик опустил голову и уставился на изрядно поношенные туфли. Вот-вот порвутся, отвлёкся он, не желая отвечать. Не спасёт даже полуправда. — Мне не хочется это обсуждать, — уклонился он и повернул голову. — Зн’чит, пр’вда, н’ к’к х’чешь. — Перт взял собеседника за подбородок и приподнял голову, вынуждая смотреть себе в глаза. — Мн’ н’т д’ла до т’го, чт’ ты сп’шь с м’жиками. Я л’дей н’ за это ц’ню. Казалось, вот-вот — и они поцелуются. Самое ужасное, понял Рик, что ответил бы, если бы охотник прикоснулся к его губам. Чем он лучше в таком случае Мармы? — Пойдём, прошу, — шепнул он. Охотник убрал руку. — Т’ пр’в. Ид’м. — Даже Волчаку не понравилась заминка, и он пролаял. Перт поправил колчан и направился в сторону кустарника. — Ск’ро в’рубка. Рик бросился следом. — Вырубка? Стало быть, недалеко люди! — обрадовался он. — Есть д’ревня, — поддакнул перт, — н’ я бы об’шёл её — она т’к бл’зко от з’мель Ам’йка Ш’ерв’йского. В его словах был резон, хотя Рик сомневался, что погоня отправится так далеко за каким-то беглым крестьянским пареньком. Но если Эрм выдал его… Нет, он не мог так поступить, иначе бы вовсе не взял на себя вину. С другой стороны, изощрённые пытки могли сломать даже сильного воина, поэтому Рик мысленно поблагодарил попутчика. Сам он бросился бы в первое попавшееся село и молил жителей впустить на ночлег. Деревья стали реже, и до Рика донёсся стук топора. Почти подошли к вырубке, понял он. Перт дал знак жестом, чтобы он остановился. — Н’куда н’ ух’ди, б’дь зд’сь. М’ня м’стные ж’тели зн’ют. — Рику не хотелось остаться одному в лесной глуши. — В’лчак, охраняй! Полупёс подошёл к Рику, зачем-то обнюхал ноги и сел рядом. Тот погладил голову, поросшую серой шерстью, и проводил взглядом удалявшегося охотника. Тот двигался, будто был урождённым жителем лесов, хотя это было вовсе не так. Записи дали понять, что перт знает грамоту, значит, вырос в замке. Да и в облике, и в повадках было что-то благородное. Хотелось знать, кем он был, помимо того, что успел узнать Рик. Но лучше этого не выяснять, потому что правда может причинить боль, невыносимую, жгучую, за которую потом мучительно стыдно. Взять хотя бы то, как Рик таял от ласк Эрма, как выяснилось позднее, — родного отца. Но правда порой приносит облегчение. Дан Фравый, мучивший его ублюдок, — чужой по крови. Рик вдохнул, зажмурился и некоторое время постоял, чтобы буря негодования в его душе улеглась. Затем выбрал место, поросшее травой, и негромко свистнул. Волчак подошёл к нему. — Ну что, будем здесь ждать твоего хозяина? — улыбнулся Рик и погладил собачий загривок. Волчак гавкнул и устроился с уже знакомым, хотя ещё новым для него человеком. Рик поглаживал густую шерсть и много думал, чтобы хоть так отвлечься от мучительно медленно тянущегося времени ожидания.