Храни Лиаллон

Вот и всё, Лесуг покинул путника, оставил в лесу. Ведь не зря говорят, что он порой бросает заблудившихся, чтобы те не зевали и пытались выбраться сами. Но Волчак… Лежавший на земле пёс поднял голову и посмотрел на Рика, будто почувствовал мысли. — Что будем делать, если твой хозяин не вернётся? Пойдёшь со мной? — Волчак негромко рыкнул в ответ на этот вопрос. — Ладно, верю. Он вернётся. Рик погладил пса за ухом и прислушался. Где-то дятел долбил дерево, но не более того. Даже топора не было слышно. Лесуг беседует с дровосеками, наверное, рассудил Рик и поднялся. Пора учиться подмечать мелочи самому. Только как подметить, если, кроме травы, опавшей хвои и шишек, ничего нет? Ну и листва ещё, и куст с волчьими ягодами, которые ни в коем случае нельзя есть, и раздавленный мухомор. Рик резко встал. Раздавленный мухомор? На той стороне, где не ступала нога ни его, ни перта? Странно, хотя не исключено, что на гриб наступило какое-то животное, но никаких следов не было. Отметины хорошо видны на песке. Здесь же, на земле, густо усыпанной прелой листвой и хвоей, тому, кто не обучен навыкам следопыта, мелочи разглядеть трудно. Да и охотник ничего не заподозрил. Уж кто, а он точно учуял бы неладное. Успокоенный Рик сел и скрестил ноги. От безделья он разгрёб небольшую кучку земли. Как ожидал, наткнулся на гриб — да не на один, а на целое семейство лисичек. Можно насобирать. Пригодится. Рик вынул кинжал и срезал гриб, затем второй, третий, раскопал ещё одну кучку… — П’йдём, — внезапно окликнули его. Рик вздрогнул и непроизвольно сжал рукоять кинжала. Внезапный испуг быстро сменился радостью, что попутчик вернулся, живой и невредимый. — Я-а… Я тут грибов насобирал! — скороговоркой выпалил он и вытянулся. Перт посмотрел на его руку с зажатым в ней кинжалом, затем на кучку грибов. — Р’збир’ешься в гр’бах, — одобрительно кивнул он. — Ну ещё бы! — Рик улыбнулся. — Я же не изнеженный князев сыночек, а простой крестьянин. — Эт’ х’рошо. В д’ревню м’ н’ п’йдём. Пр’годится. От слов охотника стало не по себе. Скорее всего, что-то не так, догадался Рик, развязал котомку и затолкал в неё грибы. — Почему? — спросил он вслух. — П’йдём, п’ д’роге об’сню. Лучше бы не говорил ничего, не кормил обещаниями — и сердце тогда бы не трепетало от страха. Рик закусил губу и с трудом удержался, чтобы не вцепиться в крепкое предплечье и не попытаться вытрясти всё. Ничего хорошего перт не разузнал, это чувствовалось по словам, по тону, каким было сказано. Волчак будто чуял неладное, поэтому сновал между хозяином и его гостем. Впрочем, так лучше, нужно отойти на безопасное расстояние, и когда никто не сможет побеспокоить — поговорить. «Лошадь бы!» — мелькнула мысль. Увы, непонятно, как Волк приветил бы нового всадника. — Кстати, где он сейчас? — задал вопрос Рик сам себе. Перт повернулся к нему. — Кт’? — Мой конь. — Н’шёл вр’мя, — отмахнулся охотник и быстрым шагом обогнул многовековой дуб с толстенным стволом. — Кст’ти, пр’красная л’шадь. — Это конь того лиаллонца, о котором я рассказывал, — поведал Рик, чтобы отвлечься. Если повезёт, спутник расскажет о том, что удалось разнюхать. — Он не дался людям Амейка Шейервейского и пришёл к месту, откуда увели его хозяина. — Ам’йк! — прошипел перт и резко остановился. — К’кой с’м, т’ких л’дей подобр’л. Гн’лых, п’длых! Ж’вотное т’ких ч’ют! Н’ уд’вил. Он сделал несколько вдохов и направился дальше, к берёзе, затем, не стесняясь попутчика, завозился со штанами. Рик отвернулся — ради сомнительного приличия. Перт знал, каков Амейк Шейервейский, небось, не понаслышке. В голосе слышалась неприкрытая ненависть. «Кто же ты такой? Пока я понял, что воин, но этого мало, мало!» — размышлял Рик, откровенно жалея, что не умеет читать. — Эрм это знал, поэтому взял вину на себя! — зачем-то выпалил он. — Г’вори т’ше! — Охотник закончил справлять нужду и подошёл к собеседнику. Тот вздрогнул, когда большая пятерня легла на плечо. — Сд’лся тв’й л’аллонец. Др’вос’ки п’ведали, чт’в д’ревне — н’ п’стоялом дв’ре — п’селились ч’жаки, к’торые в’нюх’вают, н’ п’являлся л’ п’рень, м’лодой, кудр’вый. С’гвир сгл’пил и спр’сил у м’ня, н’ встр’чался л’ мне в л’су. К’нечно, я н’чего и н’кого н’ вид’л! Он улыбнулся. Вот как всё обернулось, пригорюнился Рик. Эрм по доброй воле не сказал бы, кто настоящий убийца. Стало быть, его пытали, сломали. Одним богам известно, что сотворили с ним. А ведь Рик должен быть на его месте, он настоящий убийца. От осознания того, что мучили невиновного, стало совсем дурно. Как знать? Возможно, Эрма убьют, и на его сыне всю жизнь будет висеть груз вины за то, что не сознался, струсил, убежал. — Что же с ним сделали? — шепнул Рик. — Жив ли он? — Н’ знаю. Ск’рее вс’го н’т. Он б’льше н’ нуж’н. Не успел, опоздал. Отец едва нашёлся — и очень скоро умер, и виноват в этом его сын. Если бы хватило смелости признаться, тогда было бы всё иначе. Но как можно поверить в чужую смерть, если тела не видел? Дан Фравый мёртв, если бы кто-то заявил, что это не так, Рик рассмеялся бы лгуну в лицо, потому что сам лишил его жизни, сам обмывал его тело, сам плюнул на могилу. Перт резко свернул, миновал заросли кустов, буйно росших у ручья. Рика осенило. — Ты что, собрался назад?! — взвизгнул он. Охотник остановился. — Н’ да. Т’бе н’т см’сла п’являться у ег’ отца. — Волчак пролаял, видать, согласился с хозяином. Перт развернулся и зло уставился на попутчика. Густые брови хмурились, глаза были недобро сощурены. — Т’к и б’ть, п’живи у м’ня, п’ка вс’ н’ ул’жется. Рика затрясло. Сдаться, когда половина пути проделана? Стать любовником охотника его не пугало, не привыкать, однако он знал, что сомнения сведут с ума. Что, если Эрм жив? — Нет, — отказал он, — я дойду до цели, — откуда-то взялась решительность в голосе, — хочешь того или нет. В любом случае его отец должен узнать, что потерял сына. Только простит ли Лорьян Балмьяр того, из-за кого погиб его сын? Рик остановился в нерешительности. Хотелось исчезнуть, раствориться — да хоть сквозь землю провалиться! Он устал, будто постарел на полсотни лет сразу. — П’редумал? — похоже, перт понял причину замешательства. — Нет! — Рик это сказал не подумав. — Будь что будет. Даже если Балмьяр сгноит меня в тюрьме, то… — ком подкатил к горлу, — проклятый князь получит своё… И я… — не выдержал, и слеза покатилась по щеке, — тоже! — последнее слово он шепнул. Перт подошёл к нему совсем близко, положил руку на плечо и довольно сильно сжал. — К’к зн’ешь, т’лько утри с’пли. — Рик послушно вытер щёки. Его не волновало то, что руки после того, как собирал грибы, он не сполоснул. Явно на коже размазал грязные следы. — Ид’м. — Куда? — К Л’рьяну Б’лмьяру. Слёзы мгновенно высохли. Значит, перт решил его проводить, обрадовался Рик и поплёлся за ним следом. Хорошо, если бы до самого конца, но на такое счастье рассчитывать он не мог. И без того не знал, как и чем отблагодарить человека, внезапно появившегося в его жизни. Хотя нет, лжёт себе. Знал. Вряд ли в жизни одинокого жителя леса часто происходили постельные утехи. Наверняка тот не гнушался отношениями с мужчинами, ведь сам признался, что некогда был воином. В войсках женщинам не место. Понятно, что бойцы утешали друг друга. Конечно, и среди них бывали исключения, иные могли подолгу терпеть и помогать себе рукой снять напряжение. Перт шёл в сторону, противоположную той, которой они шли ранее. Лес стал гуще, порой раздавался далёкий рык, и охотник держал лук наготове, чтобы в любой момент выстрелить. Но чаще натыкались на мелких зверушек, сигавших под ногами. Однажды Рик с криком отпрыгнул, когда в его ногу едва не вонзилась стрела. Он ошарашенно уставился на охотника. — Гл’ди, к’да ст’паешь! — прикрикнул тот. Рик взглянул под ноги и всё понял: он наступил на хвост гадюки. Ещё бы мгновение — и та бы укусила его. — Отл’чно, с’дим в’ вр’мя пр’вала! Перт подошёл, наклонился и поднял змею. — Съедим?! — Рик брезгливо скривил лицо, хотя тварь уродливой нельзя было назвать. Коричневая чешуя с причудливым рисунком выглядела красиво, разве что треугольная голова с торчавшей в ней стрелой стала безобразной. — Н’ да! — Перт отрезал голову, вернул стрелу в колчан и взял змею за хвост. Кровь полилась на землю. — Т’ же н’ кн’жич, чт’бы бр’зговать, а бр’згуешь. К’жу б’ в’делать, но н’ см’гу. Оч’нь вк’сное м’со! «Отравить меня решил?» — мелькнула мысль, но Рик перечить не стал. Змея так змея, выбирать не приходится. И то хорошо, что сейчас лето, а не зима. Меткость охотника его поразила. Стрела угодила всего в пару дюймов от его ноги. — Спасибо, — шепнул он и улыбнулся, — что не позволил мне сдохнуть в лесу. — Н’ за чт’, — сухо ответил перт и как ни в чём не бывало направился дальше. Оставляя позади себя следы змеиной крови. — Из л’са в’йдем к в’черу, т’лько у оп’шки н’чевать н’ с’ветую. К’стёр д’леко в’дать. Вот как, значит. Скоро они покинут лес, к которому Рик успел привыкнуть. Скоро они расстанутся, и он не увидит ни заросшего лесного жителя, ни Волчака. Последнего не было видно — наверняка убежал, чтобы поймать зверушку и полакомиться. Только зачем охотник помогает ему? Рику нечего дать взамен, кроме собственного тела, но и то он не взял, хотя мог этой ночью. Денег у беглого крестьянского паренька быть не могло. Коня и того лишился. Тогда что? Когда они остановились у ручья, чтобы набрать воды в опустевшую флягу, Рик решился задать этот вопрос. — К’к д’маешь, у м’ня ч’сто б’вают г’сти? — раздражённо ответил перт, покусал нижнюю губу и посмотрел вверх на кроны шумевших листвой от ветра деревьев, затем добавил: — Мн’ т’скливо, — признался он в конце концов, — п’рой н’столько, чт’ х’чется в’ть вм’сте с В’лчаком, — вздохнул и сменил тему: — Л’чше д’ржаться п’ближе к р’чью. В’да вс’гда н’жна. Сморгнул. Неужели слёзы? Рик было присмотрелся к собеседнику, но тот отвернулся и уже молча, быстрым шагом продолжил путь. Не верилось в то, что охотник мог расчувствоваться. Но ведь наверняка хлебнул немало горя, поэтому ушёл в самую глушь и стал отшельником. По пути попался ещё один ручей. Он впадал в тот, вдоль которого шли путники. Пришлось прошлёпать по воде. — Вот так образуются реки, — пробормотал Рик, глядя на уже довольно сильный поток воды. — Чт’? — уточнил перт. — Ничего, мысли вслух. — М’сли всл’х, — эхом повторил охотник и остановился. — Пр’вал. Вс’ р’вно к оп’шке пр’дём т’лько к веч’ру. Рик кивнул. Ноги гудели, хотелось плюхнуться на траву, что он и сделал. И ойкнул — земля оказалась слишком твёрдой, отчего копчик резко разболелся. Он скрестил ноги. «Пожевать бы чего», — подумал он. Даже змею он был согласен проглотить вместе с чешуёй. — П’ищу хв’рост, — вздохнул перт и положил добычу, уже обескровленную, на пень. Рику стало стыдно. Мало того, что он гость, так ещё и ведёт себя, будто изнеженный княжич, а не простой крестьянин, и отдыхает тогда, когда охотник, поди, устал не меньше его самого. — Я сам поищу, — вскочил он, — а ты пока… Огниво? Перт посмотрел на него, будто на дитя неразумное. — К’нечно, вз’л. Ид’м. Рик был рад заняться хоть чем-то, лишь бы не бездельничать. Искру удалось высечь довольно быстро. Хвороста насобирали много — столько, чтобы хватило запечь змею. Рик следил за тем, чтобы сухие ветки прогорели до угольев. — Ид’м, п’кажу, как р’зать. — Тело змеи лежало на пне. Рик отодвинулся от костра и подсел к перту. Тот посмотрел на него и добавил: — Р’зрезаем т’к. — Остриё ножа было приставлено к хвосту. Перт неглубоко всадил лезвие и потянул к месту, где должна быть голова. Змеиное брюхо, куда более светлое, чем спина, расползлось. — К’гда-то я кр’вился, к’к ты, д’же т’гда, к’да мы с ещ’ одн’м в’ином з’блудились и отст’ли от отр’да. Виг’р см’ялся, н’ з’ставлял п’трошить. М’ня т’шнило, а он др’знил, г’ворил, чт’ в’ мн’ б’льше г’лубой кр’ви, ч’м пр’столюдной кр’сной, чт’ я п’шёл в отца… Рик сжал губы, чтобы не заговорить и не спугнуть рассказчика. Кое-что ему стало известно: перт — бастард от человека благородных кровей и простолюдинки. Хоть что-то о прошлом охотника прояснилось. Но кем был тот загадочный напарник — другом? любовником? — и как звучит его имя — Вигар? Вигер? Вигр? — Он погиб? — не удержался Рик. Перт исподлобья посмотрел на него. — Да. Уб’т ваш’м кн’зем. М’ п’пали в пл’н к Ш’йрвейск’му. М’ня он пр’дал к’к р’ба н’ р’дники, а Виг’ра ост’вил, чт’бы с его отца стр’бовать в’куп. Т’лько — ув’рен — у н’го н’чего н’ вышло. Мадв’й Кл’сн с’м отпр’вил с’на н’ в’йну, чт’бы изб’виться. — Почему? — удивился Рик. Охотник закусил губу и посмотрел в сторону. Видать, осознал, что разболтался. — У Мадв’я одни с’новья. — Вот в чём дело, Вигр опозорил доброе имя семьи, догадался Рик. В любом случае его отцу есть кому оставить наследство. — На, — протянул перт нож, — в’потроши и сн’ми шк’ру, а я п’ищу п’лку п’длиннее и пр’смотрю з’ к’стром. Ушёл от неприятного разговора, мелькнула мысль. Рику было не привыкать потрошить зверей, а змеиные внутренности оказалось вынуть достаточно легко. Он заглянул внутрь, в уже пустое брюхо, поскрёб ножом, отделяя мясо от плёнок, затем принялся за кожу. Хороша шкура, подумал он, прекрасный пояс мог получиться. Только перт прав: выделывать её нет времени, к сожалению. Рик отделял кожу. Порой ему приходилось помогать себе ножом, в конце концов шкура была содрана и свалилась на землю, причём целёхонькая. Перт в это время срезал сучки с найденной им длинной палки. — П’двесим — и п’жарим, — произнёс он и забрал у Рика мясо. Тот направился к ручью, чтобы сполоснуть грязные руки. Ну вот, ещё кое-какой опыт, подумал он и взглянул на собственное отражение. Вид был ужасным: грязное лицо, сбившиеся волосы… И взгляд — не затравленный, как раньше, а уверенный, отчего на мгновение показалось, что вода отразила Эрма, разве что помолодевшего и без повязки на глазу. Ничего удивительно, ведь Рик — плоть от его плоти. Только понял бы Эрм того, кто некогда сражался на вражеской стороне? Пожалел бы несчастного Вигра, которого Амейк Шейервейский попытался продать собственному отцу? Рик, появившийся на свет после войны, искренне пожалел перта, которого всплывшее прошлое лишило привычной сноровки: сначала тот едва не упустил змеиное мясо, когда мыл в ручье, и если бы не ловкий Рик, то пришлось бы обедать кучкой грибов. В конце концов тушка была натёрта какими-то сорванными листочками, нанизана на палку и водружена над костром. Охотник уставился на неё и замер. Рик улёгся на земле и сел только тогда, когда подбежал заблудившийся Волчак. Очевидно, тот унюхал следы. Перт отмер, когда верный волкопёс подошёл к нему и лизнул обросшее лицо, и погладил густую серую шерсть, на которой — Рик приметил это только сейчас — кое-где были рыжие подпалины. — Прости, что заставил вспомнить прошлое, — решился Рик и придвинулся к охотнику. — Знаешь, как я тебя понимаю? Самому бы выкинуть из головы то, что случилось, но оно не уходит, — решился он на признание. Перт посмотрел на него и отвернулся. Похоже, он был не в настроении продолжать беседу и только поворачивал ветку, чтобы мясо прожарилось со всех сторон. Пахло вкусно. Даже из собачьей — волчьей? — пасти капала слюна. Рик не думал, что будет раз за разом сглатывать и предвкушать, как будет есть змею. — М’жно в’мочить в м’локе, — внезапно посоветовал перт, — п’льчики обл’жешь. Рик улыбнулся. — Спасибо. Это пригодится, когда… Проклятье, ведь он не задумывался, чем займётся после того, как покинет Лорьяна Балмьяра. В чудеса он не верил. Не верил и в то, что отец Эрма признает то, что он его внук. Хорошо, если удастся целёхоньким добраться до замка. Это в сказках всё легко, в жизни-то ой как трудно. Хватит того, что охотник вызвался помочь, бескорыстно — совсем как в легенде… Рик вздрогнул, когда перт снял с огня ветку. Мясо ещё шипело, когда тот надрезал. Потом ещё раз провёл лезвием — и отделил кусок от тушки, затем нанизал на ветку. Волк разочарованно заскулил, когда лакомство перекочевало в чужие руки. — Н’ обожг’сь, — предупредил перт. Поздно: голодный Рик надкусил и вскрикул: десну обожгло. Кусок шмякнулся на землю. — К’сор’кий! Но В’лчаку р’дость. Даже пёс был умнее юнца. Он обнюхал мясо и улёгся в ожидании, когда остынет. Когда Рик получил следующую порцию, замер в ожидании. Потерять и этот кусок ему не хотелось. Краем глаза он отметил, что охотник взял себе хвостовую часть. И это тронуло. Тот оставил для себя самый плохой кусок. «Ну почему людям обязательно нужно грызться? Неужели нельзя жить мирно? Зачем понадобилась та война?» — задавал он себе вопросы, вгрызаясь в мякоть. Не то с голода, не то из-за необычности трапезы, но ему было необычайно вкусно. Если бы не кости, которые приходилось выплёвывать к вящей радости Волчака. Тот, казалось, мог жрать что угодно и сколько угодно. После того как путники наелись, костёр был залит водой. Перт поднялся, повернулся к Рику и произнёс: — Х’чу оп’лоснуться. Жди. И, никого не стесняясь, принялся раздеваться. Рик заметил, как лук и колчан встали у дерева, а на землю одна за другой свалились вещи. Шальная мысль пришла ему в голову. Лучше почувствовать себя шлюхой, но не неблагодарной скотиной, подумал он и повернулся к Волчаку. — Сторожи! — приказал и направился в сторону ручья. Охотник умывал лицо. Для этого ему пришлось присесть, и Рик покачал головой при виде рубцов. Перт если и заметил его, то не обратил никакого внимания. Но вздрогнул, когда рука коснулась спины. — Т’ чт’ тв’ришь? — Он резко встал и повернулся. Рик потоптался и вжал голову плечи — от гневного взгляда стало не по себе. — Я-а… — Он покусал нижнюю губу и заставил себя смотреть на собеседника. Юлить ни к чему, куда честнее сказать, чего хочет. — Понимаешь, я тронут твоей заботой, поэтому… — всё-таки замялся. Вдох-выдох, — отблагодарить хочу, только и всего. Щёки запылали, в висках застучало. Перт отпрянул. — Т’лько и вс’го, — эхом повторил он. — Я пр’сил пл’ту?! Зол, это заметно по недоброму прищуру и поджатым губам, спрятанными под усами. — Так это не плата, а благодарность. Это разные вещи! — бегло затараторил Рик. — Плата — это твоё желание, благодарность — моё. Он сам удивился, как твёрдо у него получилось это сказать. Он даже глаза не отвёл и продолжил упорно смотреть в лицо перта. — П’том что? Упр’к, к’к утр’м? — резким тоном спросил тот. — Нет, что ты. Я был обижен, потому что думал — ты взял меня обманом. Но теперь-то я сам готов! — Рик запнулся. Вдох-выдох — и он продолжил: — Проклятье, взрослый же дядька, а разницы не знаешь! Вероятно, он выглядел, будто вертихвостка, которая надувает губы и разговаривает таким плаксивым тоном, что мужчина не может устоять и даёт ей желаемое. Получив, та быстро перестаёт обижаться. — Зн’ю я вс’, д’раков юн’х, — возразил перт. — Т’лько ж’леть б’дешь. Рик не был в этом уверен. Ему было мерзко, когда Дан Фравый прикасался к нему. Но о ночи с Эрмом он не жалел. Было стыдно от осознания, что он трахался с родным отцом, но вспоминал как лучшее, что произошло в жизни, хотя знал, что подобное не повторится, даже если они ещё раз встретятся. — Не буду, — пообещал Рик. Перт шумно сглотнул — наверняка обдумывал предложение. Рик смотрел в его лицо и ждал. Ждал, что тот оттолкнёт и обзовёт шлюхой, подстилкой, блядью в конце концов; ждал и того, что окажется на земле лицом вниз, и большой член будет раз за разом входить в неподготовленный и оттого саднивший зад. Но охотник протянул руку, погладил затылок и запустил пальцы в кудри. Рик не сопротивлялся, когда он склонил голову и коснулся губ, лишь открыл рот, готовый ответить на поцелуй. Он ожидал, что губы окажутся твёрдыми, что жёсткая щетина полезет в рот, но ошибся. Охотник целовал осторожно, но умело, а борода оказалась мягкой. Рик приоткрыл рот и позволил просунуть язык. Второй рукой перт обхватил его талию и притянул к себе, первой поглаживал затылок, случайно — возможно, намеренно — задевал родимое пятно, отчего по телу пробегали мурашки, а в паху отдавалось сладким нытьём. — М’льчик, — шепнул перт, когда оторвался от губ, и погладил плечи Рика, затем притянул к себе и крепко прижал к груди. — В’дь б’дет б’льно, я б’льшой. Он возбуждён, Рик почувствовал через ткань штанов, насколько горяч член. И не просто горячий, но и… Только всё не всегда от размера зависит, он уверился, когда познал двоих мужчин. Член Дана Фравого нельзя было назвать большим, но Рик испытывал боль. У Эрма куда больше, но та ночь оказалась незабываемо сладкой. Рик тогда понял: страсть для него — не пустой звук, он может испытывать её. — Я не невинен, — напомнил он и погладил спину перта, ощущая под пальцами твёрдые рубцы. Тот сел на землю и увлёк его, вынудил лечь рядом и припал к губам. Рик ответил — уже куда смелее. Губы охотника оказались мягкими, порой волоски бороды лезли в рот. Пахло по́том, но противно не было — мужественный запах будоражил кровь, отчего в висках стучало, а в паху разлилась истома. Перт отстранился и завозился с пряжкой ремня, которым была перепоясана рубашка Рика. Заметив выпуклость на штанах, хмыкнул и сжал на ней ладонь. Рик дёрнулся — настолько приятным оказалось трение грубой ткани о чувствительную кожу головки. — Стр’стный, — заметил охотник. — Вот т’к я л’блю — добр’вольно, а н’ бр’ть с’лой или обм’ном. — Когда ремень оказался на земле, дёрнул завязку штанов. — Пр’подними з’д. Рик охотно послушался — и прохладный ветерок обдал разгорячённые чресла. Перт задрал его рубашку и один за другим поцеловал соски. Приятно, проклятье. Рик шумно вздохнул, когда борода пощекотала голую кожу. Так у него было впервые, и он наслаждался этим ощущением. Перт, очевидно, не считал зазорным одаривать лаской любовников. Он обхватил губами сосок, короткими отрывистыми движениями — так, будто котёнок лакал из миски — проложил языком дорожку ко второму, потерзал губами. Рукой он обхватил ствол Рика, довольно сильно сжал и принялся надрачивать. В такой ласке охотник уступил Эрму. Тот обращался с чужим членом куда нежнее. Пальцы же первого были шершавыми — настолько, что, казалось, нежная кожа вот-вот засаднит. — Стой! — Рик поднял голову и взглянул в карие глаза. — Я… Позволь помыться, — попросил он и сел. Перт убрал руку и сжал губы. — Х’рошо. — По тону, каким это было сказано, Рик понял — он не доволен помехой. Ну и пусть. Рик поднялся и отбросил сползшие до щиколоток штаны. Они ни к чему. Краем глаза он поймал любопытный взгляд Волчака и подошёл к кромке воды, затем присел и задрал рубашку. От холодной воды ягодицы непроизвольно сжались, когда он обмывал между ними. К возбуждённому члену прикасаться не решился, был уверен — перт не одарит ласками ртом, как Эрм. Просить о подобном Рик не осмелился бы. Он застал любовника стоявшим и наглаживавшим собственный член. Рик понял — каждый ласкает любовника так, как самого себя. Движения руки были быстрыми, пальцы с силой сжимали ствол, порой натягивали крайнюю плоть на розовую головку. Судя по всему, перту доставляло удовольствие давить так, что венки, увивавшие член, набухали от притока крови. — Кр’сивый з’д, — заметил охотник. — Иди с’да. Рик послушался, подошёл к нему и прижался всем телом, ощущая голой кожей бедра горячее естество. Перт запустил пальцы в волосы на затылке, задел родимое пятно… Порочное место, отметил про себя Рик, эта отметина богов, порочное, но такое сладкое. Он закрыл глаза и ответил на — который уже по счёту — поцелуй, погладил грудь любовника, легонько сдавил соски пальцами… Тот перехватил его руки. Очевидно, не любил такие ласки. Рик понимал — уточнять глупо именно в этот момент, хотя был немного разочарован. Вскоре всё стало понятно, когда любовник подвёл его к дереву и надавил между лопаток, вынуждая наклониться и упереться руками в ствол. Рик закрыл глаза и расставил ноги, зная, что последует дальше. Охотник не заставил себя ждать. Рик почувствовал, как руки скользят вдоль спины, ощутил голой кожей дуновение ветерка. Значит, задрал рубашку, чтобы не мешала, догадался он и постарался расслабиться, когда пальцы, ласково погладившие позвоночник сверху вниз, пробрались к расщелине между ягодицами. Рик знал — вот-вот почувствует их внутри. Перт раздвинул половинки, затем убрал одну руку — наверняка послюнявил, потому что смазать было нечем. Так и вышло: один палец скользнул в него. — Н’ раз с м’жиком, — заключил перт. — Н’ с’лгал. — Он, видимо, не счёл нужным дать привыкнуть к одному пальцу и сунул второй. Рик прогнулся в надежде, что подушечки скользнут по тому месту, которое безошибочно отыскал Эрм, которое оказалось невероятно чувствительным. Но его снова ждало разочарование: не то перт ничего не понял, не то был не слишком опытен. Тот раздвигал пальцы и растягивал вход для отнюдь не маленького члена. Не он — проклятье! — не Эрм, в который раз сравнил Рик и ещё раз выгнул спину — так резко, что руки скользнули по стволу и оцарапались о шершавую кору. — К’к к’тёнок, — неожиданно прозвучало. Рик замер, вдоль позвоночника пробежал холодок. Его так назвал Эрм во время соития, теперь и перт. На мгновение почудилось, будто Рик вернулся туда — на берег реки. Всё сон — и кровная связь, и убийство, и пленение, и его побег. Есть только он и Эрм. Стоит обернуться — и он увидит русые, посеребрённые сединами кудри, и повязку на глазу; ощутит, как неспешно входит член в его зад… Но явь совсем иная. Да, любовник приставил член ко входу, только у Эрма не такой большой, его головка не распирала зад так сильно. Рик закусил губу. Ему было неприятно, хотя и не слишком больно, вдобавок перт не толкался резко, а входил довольно осторожно. Он знал — не получит удовольствия. Которое нужно научиться испытывать с кем угодно, но не с родным отцом. — Т’ к’к? — И голос не тот, с акцентом. — Н’ д’мал, чт’ ты т’кой т’сный. «Ну ещё бы, с таким-то елдаком в жопе!» — мысленно позлорадствовал Рик, не шевелясь и стараясь привыкнуть к новому для него ощущению. Его собственное возбуждение пропало. Он уставился вниз, на землю, в ожидании первого толчка. Его любовник медленно подался назад, затем также медленно — вперёд. Не больно, хотя и приятным не назвать. Рик царапал кору дерева, обламывал ногти. Перт пытался всё исправить: пощипывал ягодицы, поглаживал спину — до самой шеи со злополучным родимым пятном. Ведь понял, где чувствительная точка. Рик пошевелил ягодицами, насаживаясь на член — не из страсти, но чтобы поскорее всё закончилось. Перт подхватил его игру. Догадка о том, что постельные утехи случаются крайне редко, оказалась верной — он несколько раз толкнулся и хрипло вздохнул, затем резко — почти болезненно — вышел. Рик вздрогнул, когда довольно толстая головка скользнула в его теле в последний раз. Между ягодицами стало липко, хотя мерзостного чувства, которое оставалось после соития с Даном Фравым, не возникло. Он разогнулся и, стараясь избегать взгляда карих глаз, едва не побежал к ручью. — Я пр’дупр’ждал, — бросил ему в спину перт. Рик упал на колени у ручья, набрал пригоршню воды и умылся. Затем задумался. Стыдно ему не было, не было и мерзко. Всё могло быть по-другому, если бы не проклятое сравнение, которое всё испортило.