Храни Лиаллон

«Тот не воин, кто без единого шрама», — вспомнил Эрм присказку. В памяти всплыло невесть кем придуманное мнение, дескать, рубцы красят мужчину. Даже не нужно расстёгивать ворот, чтобы доказать: Эрм — воин. На лице есть шрам. Только девицы — да и иные холёные мужчины — брезгливо морщили личики, когда смотрели на него. В такие моменты хотелось снять повязку и выставить напоказ пустую глазницу с ввалившимися веками и следами швов. Не стоило этого делать. Сильнее брезгливых и испуганных взглядов Эрм не любил жалостливые. Порой на него глядели, словно на тощего чахоточного калеку-нищего, просившего подаяние в городах или на дорогах. Глядели, но боялись подойти, будто могли подцепить вшей или коросту. Поэтому Эрм частенько предпочитал покупать любовь. Прожжённым шлюхам было не привыкать к его уродству, они и не на такое насмотрелись. Встречались и такие, которым под веверным угаром было всё равно, с кем трахаться. Попадались и те, кто в первую очередь видел в Эрме надёжного сильного мужчину. Таких тот ценил. Рик не испугался, не посмотрел с жалостью, но поверил, что Эрм — прекрасный воин. Лучше бы выбрал один из двух первых вариантов, посожалел Эрм, лёжа на соломенной подстилке. Шуршание в углу дало понять — вылезла крыса, чтобы полакомиться объедками или крошками чёрствого хлеба. Только странное место выбрала — не кухню, но тюрьму. Эрм сгрыз и без того небольшую горбушку и съел варёные овощи все, до самого дна. Даже крохотного кусочка мяса не попалось, и до этого голодный желудок вновь заурчал, словно просил его заполнить. Крыса опять запищала, и Эрм посмотрел в угол. Если его начнут морить голодом, он начнёт есть крыс. И окончательно превратится в животное. Крик, похожий на рычание, заставил вздрогнуть. Одно животное уже есть, будет два. Эрм одуреет от желания случаться и отринет любые рамки, будет насиловать всех, кого приведут… Не будет, сильного человека не сломать. Вигр был слаб если не телом, то духом, поэтому обезумел. — Уймись! — осадил его стражник. Ответом стал грохот. Очевидно, Вигр поколотил оковами по решётке. Эрм не удержался и, опираясь на правую — левую берёг — руку, поднялся. Кожа щиколоток зачесалась. Наверняка покраснела, но ведь никто не снимет кандалы, как ни проси. У камеры напротив послышалась возня. Один из стражников, скорее всего, юный и неумный, просунул руку, чтобы ударить Вигра в живот, но громко вскрикнул. Эрм не понял, откуда треск, к тому же вскрик сменился душераздирающим воплем. Лишь подойдя, всё понял: Вигр просто-напросто перехватил руку и сломал о прутья. Эрм припал лицом к решётке, чтобы увидеть, чем всё закончится. Он не сомневался — Вигру не поздоровится. Хоть какое-то зрелище в этой тоске. Мысль оборвалась точно так же, как появилась. Он — проклятье! — рад увидеть, как ломятся тюремщики в камеру, как Вигр с криком, похожим на рык, бросается на прутья. Вспомнился диковинный зверь, которого довелось увидеть в Крызьме. Огромный рыжий, с чёрными полосками, похожий на кота, только куда крупнее, тот метался в клетке, пытался когтями достать до зеваки. Из пасти капала слюна, а в маленьких раскосых глазах… Нет, даже не злоба и ярость, а отчаяние. «Тигр, наверное. Да, тигр!» — вспомнил Эрм название зверя, привезённого из далёкого края, созвучное с именем пленника. Вдобавок Вигр тряс дверь, поэтому один из тюремщиков долго возился с замком. Несчастного со сломанной рукой увели, и теперь приглушённый крик доносился откуда-то сверху. Эрм приметил вооружённых дубинками стражей. Будут бить, как пить дать, догадался он. Не было сомнений, что Вигра не убьют, но живого места не оставят — тому придётся не один день отлёживаться, чтобы прийти в себя. Не убьют, потому что второго такого зверя в этом поганом месте нет. Эрм попытался разглядеть, что творится в камере, где находился Вигр, но не смог, только слышал брань, удары и рёв, который вскоре сменил тональность и стал походить на скулёж. После и он стих, а звуки ударов не прекратились. — Фрежер, хватит! Он… — раздался чей-то голос. Эрм отстранился от решётки. — Отмучился, — шепнул он. Ему не было жаль Вигра, но и ненависти к нему не питал, хотя, по всей видимости, должен — за унижение, за насмешки тюремщиков. Но не мог. Облегчение — да, появилось. Зверь не будет мучить заключённых, заслуженно или волей судьбы угодивших в тюрьму. Эрм вновь переключил внимание на то, что творилось у камеры. Двое стражников выволокли тело за ноги. По полу протянулась дорожка крови, волосы Вигра, и без того много лет не знавшие расчёски и сбившиеся в колтуны, слиплись, а лицо… Даже видавший всякое Эрм отшатнулся: трудно было предположить, что кровавое месиво с вдавленным в череп носом и ошмётками мяса некогда было лицом, пусть даже изуродованным. Когда появился Бурт, тюремщики бросили тело и выпрямились. Тот окинул взглядом то, что осталось от Вигра, и проворчал: — Значит, так. Слушаем меня, молокососы: перт подох, потому что окончательно тронулся умом и начал биться мордой о стену. Его давно следовало прибить, но князь… — он некоторое время стоял молча, сощурив глаза, — будет ой как недоволен. Если кто-то проболтается, то он прикажет спустить со всех шкуру и не станет разбираться, кто его избивал, а кто в это время шлюх ебал. Я ясно выражаюсь? Эрм отпрянул. Вот как, получается. Вигр — перт, которого угораздило оказаться в плену у Шейервейского. Как именно, задаваться вопросом не было смысла: наверняка отголоски той войны. Вероятно, покинул войско и попытался спрятаться на этих землях. Возможно, люди Амейка нашли его, раненого и беспомощного. Но зачем сохранили жизнь? Какая князю с этого выгода? Эрм знал: выкуп можно стребовать, если пленник недавно угодил; сейчас, спустя столько времени, это бессмысленно. Никому не нужен обезумевший зверь, даже людям, породившим его. Тюремщики одинаково невнятно промычали, дескать, поняли приказ, и потащили тело. Бурт повернул голову и посмотрел на Эрма, затем подошёл к камере. — Повезло тебе. Князь приказал отдать Вигру на потеху. Других таких, увы… — поцокал языком, — нет, поэтому спи спокойно. — Он покачал головой и почесал коротко стриженный затылок, затем посмотрел исподлобья и добавил: — Чуешь, что ли? Умеешь смерть призывать? Глупое предположение, крайне нелепое, задумался Эрм и сжал пальцами прутья, невзирая на боль в изувеченном мизинце. — Может быть, — он усмехнулся, — потому что хотел, чтобы он сдох. Потому что он не человек, а зверь. Потому что… — Жаль, князь не приказал укоротить язык! — раздалось с угла. — Заткнись! — рявкнул Бурт и повернулся к пленнику. — Действительно, помалкивай. Вигр-то в своё время… пиздел много. И допизделся до того, что пришлось его заткнуть. Силён, собака, был, не позволял рот открыть. Пришлось подцепить верхнюю губу и кинжальчиком… И то он вертелся, поэтому морда такая порезанная… была! Славным, судя по рассказу, воином был, догадался Эрм, бесстрашным. Но жизнь повернулась к Вигру жопой. — Мне нечего терять. Как и ему, — проговорил он. — Есть. Взвоешь, если сыночка приволокут сюда. Так что мой тебе — последний — совет: сиди тихо и не смерди, иначе… — Бурт запнулся, его кадык дёрнулся, глаза недобро сверкнули. Эрм отпрянул. Умеет же надавить на больное, сукин сын. Отыскивает слабое место — и бьёт. Впрочем, Бурт не был ему отвратителен. Как и Вигр, хотя уж кто-кто, а последнего полагалось ненавидеть — за то, что был в числе тех, кому стало мало собственных земель, и вторгся в Кнеху; за то, что не сумел сохранить рассудок и превратился в животное, грязное, похотливое. За то, что врага, даже бывшего, должен ненавидеть. Но Эрм не мог. Он отвернулся, чтобы Бурт не видел, как он закусил губу. Только не хватало вспылить. «Не попадёт. Рик выдержит, выдюжит, ведь он — моя плоть и кровь!» — хотелось закричать, но Эрм знал: с ним могут сотворить то, что с Вигром. Если он умрёт, то Амейк будет носом рыть землю, ползать на брюхе, пока не найдёт Рика. Эрм медленно, насколько позволяла цепь на ногах, развернулся и пошёл к соломенной подстилке. Лучше забыться хоть на короткое время.

***

Вечером похолодало. Наступила пора после праздника Двермы, когда шли непрерывные дожди. Главное, чтобы не полило ночью и путники смогли спокойно заночевать у костра. Благо набрали достаточно хвороста. — Дрова горят дольше, — заметил Рик и отвернулся, чтобы не смотреть случайному любовнику в лицо. Зад после соития немного саднило, и это напомнило, что всё — не сон. Перт цыкнул. — З’будь. Чт’бы с’греться, хв’тит м’ртвого д’рева. Рик повертел в руке ветку, на которую нанизал грибы. То, что нужно, рассудил он. Лисички точно съёжились, уменьшились, но главное — не сгорели. — Но тогда не сможем поспать, — возразил Рик. — Придётся подбрасывать хворост. Перт посмотрел на него, будто на ребёнка несмышлёного. — Б’дем сп’ть п’оч’рёдно, — заявил он и отправил в рот гриб. Прожевав, добавил: — К’гда н’жно — р’збужу. Вот как, выходит, Рику придётся бодрствовать половину ночи, стеречь чужой сон. По-видимому, так воины-лиаллонцы несут стражу, и это сравнение порадовало его. Иной бы подосадовал, что вместо того чтобы спать, приходится сидеть и клевать носом, но Рик был счастлив. В кои-то веки он почувствовал себя тем, кем хотел стать — рыцарем в кольчуге, в сюрко с изображением красного кинжала. — Храни Лиаллон, — шепнул он и закусил губу, поймав недобрый взгляд перта. Утром они выйдут из леса. И распрощаются. Рик не увидит больше ни заросшее лицо, ни тело, сильное, исполосованное рубцами. Было боязно остаться одному, но просить сопроводить до самого замка он не осмеливался. Охотник и так сделал для него слишком много. Если бы Волчака опять не унесло невесть куда. Хотелось запустить пальцы в густую шерсть и взглянуть ещё раз в глаза… Янтарные? На это Рик не обратил внимания, хотя стоило: такую преданность он видел впервые. — Могу я первую половину ночи… — несмело предложил он. — Н’т. Спи, — сухо возразил перт. — Мн’ вс’ р’вно н’ хоч’тся. — Ладно! — Рику тоже не хотелось спать, но он улёгся прямо на земле и уставился на огонь, надеясь, что тот убаюкает его; подложил ладонь под голову и с недовольством отметил, что волосы неприятно сбились. Тот ещё вид, наверное. Хорошо, если Лорьян Балмьяр выслушает грязного оборванца. А если не подпустит к себе? Если прогонит? Останется только двигаться назад, к замку Амейка Шейервейского, чтобы сдаться, сознаться в содеянном, чтобы Эрма отпустили. Если тот жив, конечно. Рик вздрогнул и сел. Перт удивлённо посмотрел на него. — Чт’ т’бе н’ймётся? — рявкнул он. Рик придумал ответ и принялся пальцами расчёсывать спутанные кудри. Неприятно, больно. Волосы всегда с трудом поддавались гребню, деревянному, выструганному Даном… Нет, лучше не вспоминать проклятого отчима, чей образ встал перед глазами. Похотливый взгляд пьяных глаз, раскрасневшееся лицо и недобрая ухмылка — в этом весь Дан Фравый. Рик непроизвольно отодвинулся, как делал всегда, когда человек, которого он считал отцом, шёл к нему с одной целью. — Чт’ т’кое? — участливо спросил перт. — Т’ др’жишь. — Холодно, — солгал Рик. — Н’ х’лодно. Поймал на вранье. Рик поднёс к лицу ладони. Так и есть: кончики пальцев подрагивали. — Ладно. Вспомнил… его, — признался он и замолчал. Поймав недоумённый взгляд, пояснил: — От…ца. Он подох, но словно не желает отпустить. Мстит, поди. — Оп’ть в’ши яз’ческие бр’дни. Н’ м’гут м’ртвые мст’ть. Мст’т т’бе тв’я с’весть, п’тому чт’ т’ д’брый м’льчишка. Др’гой б’ ж’л и р’довался, чт’ н’шёлся д’рак, к’торый вз’л на с’бя в’ну. Перт подкинул хворост и зевнул. Солгал, догадался Рик, хочет спать, но не признаётся. Поневоле появилась мысль, отчего порой жизнь так перечёркивает судьбы. Охотнику бы семью и кучу ребятишек, но он добровольно возится с пареньком-отцеубийцей, трусливым вдобавок, никуда не годным, который оружие в руках не умел держать, не учил грамоту. Даже девицу никогда не познал, только зад подставил троим мужчинам. Эрма, воина, сломала судьба, перечеркнула мечты. Перта и вовсе забросила на чужбину. Рик вздрогнул. — Как тебя зовут? — спросил он, глядя в карие глаза. Перт нахмурился. — З’чем т’бе? — Хочу знать, с кем… Хохот, искренний, не позволил договорить. Насмеявшись, перт процедил: — М’льчик, я м’гу с’лгать. М’гу ск’зать, чт’ т’ уг’дал, к’гда н’звал Л’сугом. П’веришь? — Рик покачал головой. — Им’на — эт’ зв’ки. В’жнее др’гое: сч’таешь ч’ловека вр’гом или н’т. Тв’й от’ц н’звался в’мышленным, т’к? — Кивок в ответ. — И т’ н’сишь н’наст’ящее имя, т’к? — Верно, проклятье! Рик — не Фравый. Фамилию придумал себе Эрдан после предательства. Даже Дэероном не назваться. — Т’ осм’лишься пр’дставиться н’стоящим им’нем? Отв’ть. Есл’ н’т, то н’ тр’буй от ч’жих л’дей п’добного. Рик сглотнул. Отчего-то в горле запершило. Осмелится? — Рикьяр, — представился он и облизал губы, сухие, обветренные. Вспомнился недавний поцелуй с посторонним — почти незнакомцем, чьё имя не выяснил. — Д’льше! — Зачем перт требует подобное? Ведь знал Эрдана Дэерона! Неужели догадался, что что-то с именем Рика не так? — В’т в’дишь, м’лчишь, а от др’гих тр’буешь. Т’к н’льзя. Раз так, то пусть будет так. Имя ни к чему. Перт получил хоть толику награды, пусть и такой, грязной, после которой хотелось отмыться. — Хорошо, не буду, — пообещал Рик и добавил: — Но ложись ты. Я же вижу: зеваешь раз за разом. — В’т, — охотник поднял палец вверх, — м’ ст’новимся др’зьями. Т’ з’метил, ч’го я х’чу… — вздохнул, — н’ од’н р’з. Он улёгся и запрокинул руки за голову, затем закрыл глаза. Рик сунул в костёр хворостину и задумался. «Не один раз…» Стало быть, перт хотел его, но не трогал, пока он сам не предложил. Странное понятие дружбы, ой какое странное. Не только Рик подмечал всё, но и охотник. Тот ведь понял, что он — не тот, за кого себя выдаёт. Смелости признаться не хватит. Вряд ли осмелится сообщить Лорьяну Балмьяру, что он — его внук. Вскоре охотник захрапел. Ни голая земля, ни ночная прохлада — ничто не смогло помешать крепкому сну. Рик зябко поёжился и придвинулся ближе к костру. Он не отрываясь смотрел на языки пламени и думал, как возможно то, что так приковывает взгляд, может всё разрушить, изуродовать тело и жизнь в целом. Огонь точно был живым. Из костра выскочила искорка и угодила прямо в лоб. Рик зашипел и утёрся. Обожжённую кожу засаднило. А ведь это ещё мелочи, порой палачи сжигали людей заживо. Рик подтянул колени к подбородку и обхватил их руками. Так он и сидел, пока, к своему ужасу, не осознал, что не может пошевелить конечностями. Костёр отчего-то разросся, откуда-то раздался стон, натужный, хриплый. Наверняка человек, горевший в огне, наглотался копоти, обожжённая глотка не позволила закричать. — Смерть убийце! — раздался крик. Рик повернул голову. Дыхание спёрло, когда он увидел, кто это прокричал. Пусть лицо потемнело. Пусть на месте глаза была рана, из которой сочилась не кровь, но мутная жижа, но жидкие слипшиеся волосёнки не перепутать ни с чьими, как и бороду. Разве что тело, казалось, распухло. Дан Фравый, проклятье, он же Эрдан Дэерон, не умер, точнее, будто восстал из мёртвых. Даже одежда та, в которой его похоронили, разве что жутко грязная. Он отвёл взгляд от костра и взглянул на пасынка. — Уходи… Рик! Ты… Не поможешь! — прохрипел человек, горевший в огне. Не было нужды поворачиваться, чтобы догадаться, кто горит, но Рик уставился на огонь, поднял голову. На посеребрённые сединой кудри попала искра, и они загорелись. — Не уйдёшь. Не сможешь, — голос Дана Фравого остался таким же, каким был при жизни. Он подошёл к пасынку, и тот скривился — смрад, шедший от гниющего тела, был невыносимым. Смердят все покойники, это Рик знал. Небось и он станет безобразным, когда умрёт. Он вздрогнул, когда вспухшая рука погладила его волосы. Хотелось оттолкнуть её, и Рик отдёрнул голову и завалился на бок. Он понял, почему не мог пошевелиться — верёвки опутали его тело. Хотелось заплакать, но слёз не было. Рик корчился в бесполезной попытке вырваться, но притих, когда ощутил удар по голове. Мерзкие липкие руки толкнули его в спину, опрокидывая лицом вниз. В рот попала земля. Хотелось сплюнуть её, но не вышло — тяжёлое тело придавило Рика, острые камни впились в грудную клетку. От мерзкого запаха затошнило. — Смотри, Эрмьерн. Смотри, как я ебу твоего сына! — проговорил Дан прямо в затылок, сдирая с пасынка штаны. Только дыхания не ощущалось, как раньше. И тело холодное и склизкое… Рик пискнул и дёрнулся, непроизвольно сжал ягодицы, когда что-то — наверняка то, что было членом — скользнуло между ними. Удар по голове, потом ещё… Всё было, как раньше. Рик уткнулся носом в землю. Уж лучше запах травы и сырости, чем гниения, от которого тошнит. Он невольно расслабился, зная, что его ждёт. Надругательство, не первое. Но последнее, ведь в живых Дан его не оставит. Эрм громко кричал — наверняка от боли и безысходности, откуда-то раздался скулёж. Эрдан бесполезно тыкал в зад членом, таким же холодным и склизким, как его тело, когда внезапно отяжелел. Мгновение — и точно кто-то отпихнул его от Рика. Тот приподнял голову и с удивлением уставился на уже знакомые меховые сапоги, голенища которых были перевязаны верёвками. Вот как, значит. Перт пришёл на помощь. «Спаси Эрма!» — хотелось закричать, но из глотки, набитой землёй, вырвался только хрип. Краем глаза Рик заметил, что Дан Фравый лежит лицом вниз, а в спину воткнута стрела. Рик поднял голову и посмотрел на своего спасителя. Тот пристроил лук за плечом и укоризненно посмотрел на него. — Т’ п’чему сп’шь? П’днимайся, В’лчак пр’нёс в’сть: ч’жаки р’дом! — рявкнул перт. От болезненного тычка в бок Рик застонал. И открыл глаза. Костёр почти догорел, только угольки тлели в полумраке. Перт затаптывал их, Волчак негромко рычал. — Вст’вай же, п’моги! — Рик вздрогнул от окрика, резко вскочил и пошатнулся на затёкших ногах. В ступнях закололо, но он не обратил внимания и бросился на помощь. Вдвоём они быстро управились — и лес теперь скудно освещался только звёздами и неярким месяцем, слышалось дыхание перта, шумное. Рик ощущал, как сильно и часто бьётся его сердце. — Что случилось? — шёпотом спросил он. — В л’су ч’жие. С’ди т’хо, — шикнул перт. Куда там? Сердце готово выскочить из груди, в придачу мочевой пузырь именно сейчас дал о себе знать. Время словно остановилось. Дрожь прошла, сердце стало биться ровнее и не так часто, и Рик утешил себя, что опасность миновала, если она вообще была. Все могли ошибиться, даже собаки, у которых исключительный нюх. Но перт, похоже, так не считал, иначе бы успокоился и сел — да произнёс бы хоть слово. Но он молчал, с тетивы готова сорваться стрела. Да и оскал Волчака белел в темноте. Не миновала опасность. Волкопсу не показалось. Это Рик понял, когда услышал лошадиное ржание и заметил огонёк, промелькнувший между деревьями.