Храни Лиаллон

Рик с ужасом посмотрел в небо. Давно наступило утро, вопреки ожиданию ясное, разве что прохладный ветер обдувал лицо. Он упрекнул себя за то, что ему вздумалось слезть с лошади, точнее, сползти, чтобы разогнать застоявшуюся кровь в ногах. Вдобавок он отбил зад от езды без седла. Мало того, что Рик просто-напросто свалился — к счастью, не задел стрелу — так ещё и лошадка оказалась норовистой и наотрез отказалась подойти к валуну, чтобы всадник без трудностей влез на её спину. В довершение ко всему она оказалась не Волком. Рик при свете дня вообще не понял, как и почему принял кобылу за знакомого ему жеребца. Мало того, что та была более низкорослой — это оправдало, что Рик вскочил ночью без особых трудностей, — так ещё и бока были подозрительно раздутыми. «Носит жеребёнка!» — осенило Рика. Кроме масти, ничего общего с Волком не оказалось. Вдобавок упрямство не красило кобылу. Та несколько раз остановилась, чтобы пощипать траву, сочную, ярко-зелёную. Рику приходилось то и дело топтаться, бесконечно оглядываться и стонать от боли в плече при любом неловком движении. Хотелось пить, и он аккуратно срывал травинки и слизывал росинки. Ноги подкашивались, когда доносились голоса — хоть крик птицы, хоть жужжание насекомого, хоть шорох ползшего в траве гада. Утром он набрёл на дорогу. Искушение снедало: любой проложенный путь всегда приводил к какой-то цели, но Рик знал: первым делом его будут искать именно на проторенном множеством лошадиных копыт, людских сапог и колёс повозок пути. Поэтому он свернул, чтобы не оказаться на виду. В то, что чужие люди помогут, верилось слабо. Подобных перту нет и не будет. «Прости, что не смог отблагодарить. Вряд ли смогу, потому что не знаю, что со мной станет. Возможно, упаду без сил, и стервятники начнут жрать моё тело заживо. Даже если выживу и доберусь до цели, то придётся думать, как не сдохнуть. Ведь не найду твою хижину, даже если захочу!» — Рика осенило, что он говорит это вслух. Кобыла фыркнула в ответ на человеческую речь. Тем не менее послушно последовала за новым хозяином и не попыталась бежать. Хотя толку не было. Рик не в состоянии взобраться без помощи. О том, чтобы сделать это с одной здоровой рукой, даже мечтать не стоило. Трудно было себе представить, как воины выдирали из ран угодившие в них арбалетные болты и стрелы. Рик застонал, когда всего лишь прикоснулся к древку, чтобы переломить надвое. Остриё пошевелилось и разбередило рану. Жалок. Дан прав, лучше бы родился девочкой, уверился Рик. Как ни странно, плакать не хотелось. Хотелось прилечь под ласковыми лучами и поспать. Он обрадовался, когда на пути оказалась берёзовая рощица. Шелест листьев убаюкивал, и глаза после бессонной ночи слипались. Дотянуть бы, тогда усядется под деревом и поспит… Проклятье, вот этого делать не стоило, даже если ноги гудели от усталости, а тело точно выковали из железа, поэтому его так тянуло к земле. Рик остановился и утёр взмокший лоб, откинул упавшие на лицо волосы, огляделся вокруг. Впереди — роща, позади — бескрайнее поле и кромка леса. Вдали виднелся холм. Странно, что за ним не пустилась погоня. Рик, вверивший себя ногам лошади, сомневался, что ночные преследователи — дураки. Повезло? В везение слабо верилось. Возможно, чужаки решили, что он поехал по дороге или Лесуг их отвлёк. «Живи, молю! Ты сильный, ты выдержишь», — мысленно попросил Рик. Ноги заплетались, будто он выпил добротного самогона, по телу разлилась слабость. Дотянуть бы до рощи, чтобы укрыться под деревьями, терзала измученную невзгодами душу мысль. Ещё и лошадь эта клятая едва плелась. И то благо, что послушно шла, будто покорная жена за мужем, и не взбрыкивала. По дороге в рощицу Рик споткнулся о камень и упал на колени. Ком подкатил к горлу от досадной обиды, но он сдержал слёзы. Потому что мужчина, в конце-то концов, а не избалованная княжна. Обида сменилась радостью, когда он ступил под тень деревьев. «Отдохнуть!» — навязчиво преследовала мысль. И будь что будет. Измученному телу нужен сон. Идти станет легче, когда Рик перестанет падать без сил. Авось повезёт, и на него не набредут те, что пришли по его душу — он не сомневался, что всё именно так — ночью. Если придут, значит, суждено ему подохнуть, будто поганой собаке. Рик прошёлся вглубь рощицы, привязал поводья к берёзе и сел в траву, мягкую, сочную, затем устроился на правом боку, чтобы ничто не могло задеть левое плечо. Он ещё раз попытался переломить древко, но даже на это сил не осталось, лишний раз только причинил себе боль. Рик бросил бесполезное занятие и смежил отяжелевшие веки. И тут же поднял голову, когда послышались голоса. Проклятье, его нашли. Голова болела, плечо нещадно дёргало, от незначительного усилия тело покрылось по́том. В рощице стало куда темнее, чем было до того, как Рик лёг. Всё-таки забылся. Снов не видел, но так лучше: мог привидеться кошмар. Нужно подняться, попытаться влезть на кобылу и бежать прочь — хоть куда-нибудь, хоть попытаться. «Пятеро, нет, уже четверо», — вспоминал Рик, поднимаясь. Нога скользнула, и он плюхнулся на собственный зад. Натёртый конским хребтом, тот заныл, в придачу недавние утехи с пертом дали о себе знать. Вдох-выдох, Рик успокоился. Подняться удалось без особого труда, только… — Нет, — шепнул он. Сердце замерло, когда он увидел обрывки поводьев. Получается, кобыла сорвалась и ускакала. Даже пытаться бежать не стоит, всё равно далеко уйти не получится. Отчего-то было трудно дышать, точно Рик не удирать собрался, а нёс непосильный груз. Одежда прилипла к телу от пота. А ведь голоса стали громче, можно различить отдельные слова, вдобавок ещё не так стемнело, чтобы надеяться, будто люди, которые пришли по душу Рика Фравого, ничего и никого не заметят. «Разве гонялись бы они за беглым крестьянином? — задался тот вопросом. — Боги, что же с тобой сделали, Эрм?» Ноги сами понесли Рика прочь — да куда угодно, лишь бы совесть успокоилась, лишь бы утешить себя, что не жалкий слабак, но сын и внук лиаллонца-паладина. Что хотя бы делает вид, будто борется. Но сил хватило ровно на то, чтобы сделать несколько шагов. Рик упёрся рукой в дерево и перевёл дыхание. — Я должен был закричать, пасть на колени и признаться, что я виновен. Твоя жертва напрасна, я… Прости… Эрм… Отец, прости! — последние слова Рик шепнул, упёрся лбом в ствол и крепко зажмурился. Хорошо, если стрела, пущенная в спину, оборвёт жизнь. Но ведь не оборвёт. Его, беглого крестьянина-убийцу, доставят в замок живым. — Я говорил, раненого нагнать — плёвое дело! — хохотнул кто-то. — Тому дикарю в шкурах повезло: подох, как его волк! Рик вздрогнул, отчего потревоженное плечо разнылось, но не повернул головы, только вслушался в тяжёлые шаги ног, обутых в подбитые железом сапоги, и в топот лошадиных копыт. — Вот он, конокрад ёбанный. Попался наконец-то! Конокрад? Рик открыл глаза. И тут же зажмурился, когда яркая вспышка света осветила его лицо. Факел? — Ну-ка, поднимайся! — Тычок в бок. Оказалось, Рик лежал на земле. Правая рука занемела от неудобной позы. Проклятье, не разобрать, где сон, а где явь. Вероятно, началась лихорадка, и Рик бредит. Ведь вечер, а не ночь. Рик сморгнул слёзы — не плакал, но яркий огонь раздражал глаза — и попытался понять, что происходит. — Поднимайся, кому говорю! — На этот раз вспышка огня, мелькнувшая перед глазами, не была такой ослепляющей. Придётся встать. Ведь это — сон, не иначе. — Так я и думал. Молоденький. Такие, как правило, сбегают. Наслушаются, намечтаются — и воруют лошадей, — вздох. — Чей будешь, а? Только не вздумай врать. Если доберёмся до твоей семейки, то мало не покажется. Придётся… пристыдить за то, что воспитали конокрада. Рик, опираясь на руку, медленно сел. Левую было поднёс, чтобы протереть глаза и понять, что происходит, но вскрикнул. Позабыл о ране, и она напомнила о себе, больно, жестоко — до такой степени, что сдержать стон не получилось. — Как по мне, так стоит выяснить, откуда в плече мальчика стрела. — Заткнись, Льеферн! Говори, чей будешь! — Говоривший убрал факел и склонился над Риком. Тот уставился в большие, почти круглые глаза. Лоб и нос было трудно различить из-за шлема, но гладко выбритый тяжёлый подбородок и презрительно изогнутые тонкие — почти ниточкой — губы удалось рассмотреть. — Из Фравых я, — шепнул Рик и закусил губу. — Громче! — Рикьяр… — дыхание спёрло, когда Рик представился. Когда в глазах окончательно прояснилось, он сумел рассмотреть и сюрко, и вышитый на ней кинжал, — Фравый я. Он сам не знал, зачем представился. Когда вернулась способность думать, догадался: искали того, кто украл кобылу, очевидно, угнанную из табуна. Только обвинений в том, чего не совершал, не хватало. Так или иначе, Рик облегчённо вздохнул. Лиаллонцы, выходит. Люди Лорьяна Балмьяра, а не Амейка Шейервейского, появились здесь. Главное, чтобы поверили. Нужно что-то сказать, но, как назло, язык точно прирос к нёбу и не пошевелился. Рик попытался было, держась за больное плечо, подняться, но рухнул на колени. Он едва не взвыл — не от боли, но от отчаяния. — Стрела не наша, — вступился тот, кого назвали Лефьерном; тот, кого Рик был готов расцеловать. Он поозирался и, насчитав семерых человек в кольчугах, заговорил: — Я не крал лошадь, клянусь… — и рассмеялся оттого, что невольно солгал. Ведь украл, на самом деле украл. — Вернее, я украл её у тех, кто сам украл, небось… Ай! Допрашивавший воин просто-напросто дёрнул больную руку. Знает, как причинить боль, сукин сын, мелькнула мысль. — Что. Ты. Блядь. Несёшь?! Рик сам понял, что сказал откровенную чушь, неправдоподобную, как ни странно, истинную. — Я… Это правда… — Отчего-то стало так холодно, будто лето враз сменилось морозной зимой. Зубы клацнули. — Это не моё дело, Вискар, но попробуй мягче. Парень ранен, — вмешался Лефьерн. — Он же почти мальчишка! Вискар, значит. Тем лучше, что Рик знает имена. — Заткнись и не лезь, сосунок! — Видимо, Лефьерн молод, мелькнула догадка. — Я в его годы пертов резал, а ты — «мальчишка!» Тонкие губы презрительно скривились, Рик зажмурился, когда в лицо угодила слюна. Лучше не медлить, лучше рассказать сразу, решил он. — Я не отсюда родом. Сбежал, — проклятые непрошенные слёзы навернулись на глаза, — потому что нёс весточку вашему паладину… — всхлипнул, — о его сыне. Умоляю, поверьте или хотя бы передайте мои слова, если убьёте, что Эрмьерн Балмьярчик сейчас в плену у князя Амейка Шейервейского. — Рик на коленях подполз к Вискару и обнял его ноги. — Можете убить меня, но умоляю: передайте паладину мои слова! — Он склонил голову и поцеловал носок сапога. Вискар отставил ногу, но Рик был готов по-прежнему унижаться — да пусть хоть выебут его всемером, лишь бы сообщили военачальнику то, ради чего он пришёл. Он ещё несколько раз поцеловал второй сапог, шепча: «Умоляю», и делал бы это ещё долго, если бы его не взяли за волосы. Кто-то присвистнул, кто-то невнятно забормотал, но ясно стало одно — ничто сказанное не пролетело мимо ушей. — Сын? — Рик узнал голос Лефьерна. — У паладина — сын?! У него же до… — Заткнись! — рявкнул Вискар и отпустил волосы Рика, затем отошёл. — Придётся переть его в замок. — Пиздит! — вмешался третий собеседник, до этого молчавший. — Заткнись! — Вискар, похоже, поверил. — Да, нам возни прибавилось, но такими словечками просто так не разбрасываются. Если просто так, то… — он шумно взглянул. Глаза недобро сверкнули, и от этого взгляда Рик вздрогнул, — паладин сам с тебя шкуру спустит, уяснил? Тот слабо улыбнулся в ответ. Пусть спускает. Лишь бы поверил, что сын жив. Во всяком случае, Рик надеялся на это. Воины переглянулись, когда он широко улыбнулся и по щеке скатилась слеза. Слеза счастья.

***

Эрм понял, что снаружи ночь. Тюремщик, подпиравший стену, клевал носом, стояла тишина. Все спали. Он научился в неволе определять время суток. Поживёт здесь лет с десяток, тогда начнёт казаться, будто иной жизни никогда не знал, будто родился в тюрьме, здесь же и вырос. Здесь же состарится и превратится в зверя. Нет, пожалуй, он неправ. Зверь, рождённый и выросший в клетке, стремится на свободу. Пусть в неволе всегда есть какой-никакой, но кусок хлеба, чёрствого, пахнущего плесенью, и глоток затхлой воды. Пусть не страшен ни дождь, ни лютый мороз, да и соломенная подстилка довольно мягкая, но в крови живых заложено — быть свободными, стремиться к ней. Свободным рождён, Не сломлен в неволе. «Храни Лиаллон!» — Несёт ветер в поле. Кто духом силён, Жить в клетке не сможет, Тому Лиаллон Богатства дороже. Эрм ехидно усмехнулся, когда тюремщик поднял голову и открыл глаза. Всё правильно: нельзя спать на посту. — Был бы лиаллонцем — понёс бы наказание, — заметил он. — Болтаешь много, — прозвучало сонно. — Не боишься без языка остаться? — Вигр не боялся. — …и остался, — хохотнул тюремщик, но с места не сдвинулся вопреки обещанию. — Ведь выл, как волк, по ночам. Знаешь, что мы с ним делали? Рассказать? — Эрм промолчал, хотя не хотел этого знать. Точнее, он знал. — Ух, такой он был крепкий. То, что ты видел, — жалкая тень того Вигра. Нам было за радость положить этого бугая снизу, — рассмеялся — настолько зло, что хохот точно резанул уши. — Знаешь, у меня-то никого не было, у иных ребят — семьи и дети. Но всё туда же, подмять под себя гору мышц мало кто отказывался! «Ну ещё бы, ведь вы, ублюдки, сначала его обездвижили, а потом только оттрахали!» — взнегодовал Эрм. — …в рот вставляли такую штуку, — тюремщик сложил пальцы, давая понять, как именно выглядел предмет, — чтобы не покусал, и трахали в рот. И ржали, будто лошади, когда хрен задевал обрубок языка. От крови, правда, отмывались… — Зря это делали. Не отмоетесь. Кровь, окропившая тело из-за подлости и обмана, не отмывается! — Не стоило злиться, проклятье! Куда сильнее злит холодный, нарочито безразличный тон. Тюремщик не выдержал и подошёл к камере, встал настолько близко, что Эрм при желании мог бы ткнуть пальцем в его глаз. — Можно подумать, вы, лиаллонцы, иначе проливали чужую кровь. Не-ет. Кровь, она одинаково красная у всех, даже у гадов. Тебе ли не знать, как погиб Валдьяр, принц Пертии? Его отряд разбит лиаллонцами там, в Пертии. — Он погиб в честном сражении, — вступился Эрм. — Ни один отец, ни один брат не потерпит, если сестру и дочь возьмут, а потом вернут, будто непригодный товар! Это оскорбление! Вспомнилась юность и рассказы о княжне. У проклятых иноверцев-пертов было принято расторгать браки. Валдьяр, получив приданое в виде земель у границы с Пертией и Твальтой, вернул жену домой, к князю, причём беременную, и обвинил в том, что та неверна. Роды, насколько знал Эрм, та не пережила, погибло и дитя. Тюремщик поцокал языком. — Брось эти россказни про опороченную честь княжны. Великий князь даже дочь не пожалел, чтобы убрать старшего принца с пути. Он знал, что вторые, близнецы, рождённые в один день и час, начнут грызть друг другу глотки, и Пертия ослабнет. Предусмотрительный гад был, дальновидный! Как думаешь, к чему готовятся лиаллонцы? У папеньки спросишь, если доживёшь, конечно, — отмахнулся и пошёл на старое место. Эрм отошёл и упёрся лбом в стену. Возможно, он был юн и наивен, поэтому верил в россказни. Много позднее заподозрил, что княжну убил её отец, не желая, чтобы пертский выблядок затесался в его семью. Только вон как вышло: его сын женился на пертке, сестре принцев-близнецов. Странные прихоти судьбы, ой какие странные. Зато Шейервейские всё предусмотрели. Они не стали рисковать людьми ради сомнительной победы, чтобы в случае, если перты вторгнутся на их земли, дать отпор. Эрм вздрогнул и выпрямился, когда его осенило. Тюремщик знал слишком много, ко всему еще и не молоденький… — Ты лиаллонец! — прозвучало оглушающе здесь, в подземелье. Пальцы сжались. Удар в стену. И резкая боль. Опять Эрм позабыл, что одного пальца у него нет. — Заткнись, слышишь? Дай поспать! — раздалось из соседней камеры. Эрм хрипло, сквозь боль рассмеялся. Он проклинал судьбу за то, что ему было не суждено пойти по стопам отца, а крепкий детина, подпиравший стену, выбрал иную дорогу, причём ту, которой идти легче. Тюремщики громко разговаривали, каждый одновременно пытался вставить слово, отчего Эрм затруднялся разобрать, о чём шла речь. Наверняка о нём. — Был, — поддакнул тюремщик. — Давай, бросайся словами о предательстве, обвини в дезр… — Дезертирстве! — Эрм улыбнулся. Лиаллон ничего не потерял, когда его покинул горе-боец, который известное, хотя и иноземное, слово не смог выговорить. — Похуй. Но чтобы ты знал, я покинул Лиаллон ещё до того, как началась война. Собственная шкура всегда дороже, чем сраные заветы. Поэтому я ни слову наставников не поверил. «Мы ценим каждую каплю крови, пролитую «во имя…» — передразнил тюремщик наставника. — Во имя чего? Родины? Князя? Да ни в жизнь я этого ублюдка защищать не стал бы! Эрм понял одно: его собеседник не был готов к тому, с чем столкнётся. Не был готов к унижению над новичками. Не был готов к раннему подъёму и чистке нужников. Не был готов к тому, чтобы отдать жизнь за то, чтобы Кнеха не досталась чужакам, в конце-то концов. Зато Эрм готов ко всему. Отчего-то на душе стало легко. Откуда-то появилась уверенность — Рик в безопасности. «Вот кто лиаллонец. Не побоялся убить, хотя мог бы дальше терпеть похоть Эрдана Дэерона. Ему не привыкать. Но им двигало желание спасти — не свою — мою шкуру!» — Эрм не на шутку возгордился сыном. Знать бы, кто породил Эрдана Дэерона. Увы, прошлое воинов осталось за стенами Лиаллона. Всё, что урвал Эрм из коротких отрывочных разговоров, — то, что предатель — бастард от человека знатной семьи и крестьянки. — Правильно сделал, — Эрм рассмеялся, — потому что девочкам, ревущим оттого, что чужие хуи порвали жопу, там не место. Вместо того чтобы отрастить кулаки, ты… — Заткнись! — прорычал кто-то с угла. — Иначе… — Я бы не стал вестись. Дураку же понятно: он нарывается на клинок, — проговорил бывший лиаллонец. — Забыли гнев князя? Плохо, — он поцокал языком, — очень плохо. Хватит того, что мы вынуждены тосковать здесь, вместо того чтобы спать сладким сном. Если этого не станет, то… Эрм из сбивчивой речи понял то, что убийство Вигра не прошло безнаказанным. Ему не хотелось знать, какой приказ отдал Амейк. Князь не поверил легенде, на ходу сочинённой Буртом. Он не дурак, в конце-то концов. Как бы мало ему ни осталось жить, но умом он не обделён. Как и тюремщик-лиаллонец. Эрм видел его впервые. И надеялся, что в последний раз. Надеялся и на то, что грязному дезертиру достанется смерть, нелёгкая, собачья. Потому что за таких соотечественников стыдно. Благодаря таким мерзавцам в Кнехе могут осесть чужаки, установить власть и заставить гордых уроженцев этих земель подчиниться. Они — хуже, чем враги. Если к Вигру и его загадочному соратнику-любовнику Эрм испытал хоть крупицу уважения — те сражались за собственные убеждения, — то к предателям, кроме отвращения, ничто не появилось в душе, даже ненависть. Эрм утёр лицо ладонями и взглянул на собственные пальцы, ещё раз рассмотрел обрубок. — Храни Лиаллон, Рик, плоть от моей плоти, — шепнул он и крепко зажмурился. Перед глазами встал образ кудрявого паренька. Тот с такой силой сжал рукоять меча, что костяшки пальцев побелели, а вены на руках вздулись. Рику, с виду тощему жалкому юнцу, подходит. Вот кто никогда не опозорит ни род Балмьяров, ни Кнеху, ни Лиаллон. Иначе быть не может. Потому что он — сын и внук Балмьяров, которого ничто не может сломать.