Храни Лиаллон

Рик уставился на руки, отнюдь не холёные, морщинистые, с пятнами, какие появлялись с возрастом, но не жалкие старческие, а сильные, с толстыми костяшками. — Смотри мне в глаза! — потребовал Лорьян Балмьяр. От этого голоса кровь будто застыла в жилах. От пронзительного взгляда голубых глаз захотелось спрятаться под одеяло. — Говоришь, убийца ты. Рик медленно кивнул. Не выдержал, рассказал паладину всё. Почти всё. Признаться в том, что спал с Эрмом, не смог. Но и духа не хватило сообщить главное. — Я не хотел… Я не смог… Испугался, потому что Дан… отец — левша, а Эрм не предусмотрел этого! — оправдался Рик. — Эрм, — глухо повторил Балмьяр, облизал губы и поправил отворот на белоснежном рукаве. — Фамильярничаешь. — Значение последнего слова Рик не знал, но понял: его дед заподозрил неладное. Тот вскинул голову и, глядя прямо в лицо, выпалил: — Говорил, всадил меч в Эрдана Дэерона, — ухмыльнулся. — Видишь ли, юноша, ты не учёл одного, когда пытался схитрить: лучше меня моего сына никто не знает. Эрмьерн никогда ни при каких обстоятельствах не расстался бы с оружием. То, что он сохранил меч Лиаллона, говорит само за себя. И вдруг он оказался в твоих руках. Как это понимать? Рика бросило в пот. Скорее всего, лихорадил, и жар начал спадать. Не мог же страх на него так подействовать. Почему — не мог? Ведь для Лорьяна Балмьяра он чужое отребье, беглый крестьянин. — Он мне его подарил, — вырвалась правда до того, как Рик придумал ответ. — Я пришёл на тот проклятый берег, потому что… — «Не хотел остаться рядом с матерью, которая всю жизнь мне лгала!» — попросилось наружу, — не смог принять такой подарок. Ведь мог, ничтожество, солгать, что Эрм купался, поэтому оставил оружие на берегу. Ответ простой и правдивый. — Да-а? — протянул паладин. — Хм, странно, — он нахмурился и задумчиво почесал бороду, — более чем странно… — Лорьян замолчал и некоторое время смотрел куда-то в сторону. Рик выдохнул. Вроде поверил. — Проклятье, как же надоело тянуть всю правду по ниточкам. Неужели нельзя отдать сразу моток? — Недобрый взгляд, ой недобрый! Пусть Рик не ждал, что дед примет его с распростёртыми объятиями, но хотел, чтобы тот покинул его, оставил одного. Увы, Балмьяр никуда не спешил. Опять пронзительный взгляд и вопрос: — Что заставило его подарить оружие, которым никто не станет разбрасываться направо и налево? Одного желания стать рыцарем мало, а мой сын — не тот, кто от любви к первой попавшейся подстилке потеряет голову! Обидно — почти до слёз — прозвучало. Рик жадно хватал ртом воздух и не мог надышаться — настолько сильно спёрло дыхание. «Как? Откуда?» — вертелись в голове короткие вопросы. Паладин догадался? — Видишь ли, мальчик, Пракьефт не за красивые глаза и не за добрый нрав служит у меня много лет. Он видал всякое и умеет отличить зад, который частенько используют не только для того, чтобы срать! — Балмьяр подошёл к столу, встал к собеседнику задом и упёрся ладонями в столешницу. — Такой юный, а… Треклятый лекарь, который вместо того чтобы штопать рану, заглядывает в чужую жопу. Поганый ком подкатил к горлу. «Давай, разрыдайся!» — упрекнул себя Рик и натянул одеяло до подбородка. — Мужелюб! — закончил он вслух. — Жалкий трус, который молча глазел, когда вязали Эрма, которому духу не хватило появиться в князевом замке и во всём признаться! — рассмеялся неожиданно даже для себя. Только то был горький смех. Ком в горле никуда не делся. — Даже не обижусь, потому что это правда. Краем глаза Рик заметил, что Лорьян резко развернулся. Смех не стихал, хотя весело не было, и прервался только ощутимой пощёчиной, сменился громким стоном — из-за резкого движения плечо точно опять стрела пронзила. Рик уставился на ноги Балмьяра, затянутые в тёмно-коричневые шоссы из плотной ткани. Он был готов смотреть на что угодно, кроме лица, боялся заглянуть в ясные голубые глаза, которые смотрели на него с презрением. В довершение ко всему по щеке скатилась слеза — от боли, а не от обиды, но Лорьян Балмьяр мог всё понять по-своему. Подстилка, мужелюб… Иного поведения от того, кто уподобился девице, ждать нельзя, вдобавок Рика не красило, что Эрм из-за него оказался за решёткой. Как ни странно, паладин молчал — словно внезапно превратился в каменное изваяние. Он даже на стук в дверь не отозвался. Даже не вздрогнул, когда в комнатушку ворвался воин. Окованные железом сапоги громко бряцали, когда он ступал по железному полу. — Паладин, один заговорил, — задыхаясь, доложил вошедший, чьей осанке и той лёгкости, с какой он носил доспехи, Рик позавидовал. — Разве это так срочно? — отмахнулся Балмьяр. — Разве тебе Проклор не сказал, что приказано не беспокоить?! Воин ссутулился и втянул шею в плечи. Затем резко выпрямился — надо полагать, вспомнил что-то важное — и добавил: — Простите, не послушал его. Только… — он скосил глаза на Рика, — Вискар приказал позвать вас, потому что это важно. Он боится, что пленник может замолчать, хотя сдался, когда почти все пальцы сломали… Лорьян утёр ладони о тёмно-зелёную камизу. Похоже, его не волновало, что может испортить прекрасную ткань. — И на ногах? — уточнил он. — Н-нет… Н-не знаю! — замялся воин. — Не спросил. — Подождут, хотя… — Балмьяр посмотрел сверху вниз на лежавшего Рика. Тот закусил губу — настолько неприятно стало от взгляда. На этот раз — недоумённого. Паладина что-то смутило? На этот вопрос Рик вряд ли узнает ответ. Лорьян резко развернулся и направился к выходу. Даже шаг у него был тяжёлый, хотя он обулся в мягкие туфли. Привычка носить доспехи, точно одежду, никуда не делась. Дверь закрылась, и Рик со вздохом откинулся на подушки. Пусть он не ожидал тёплой встречи, но и такого унижения — тоже. Нельзя говорить правду, уверился он. Ведь Лорьян Балмьяр, безусловно, не желал, чтобы у него появился такой внук — трусливый лжец, едва ли не собственными руками запихнувший его сына за решётку. Всё же стоило признаться в родстве, тогда было бы легко объяснить, почему Эрм подарил меч. Только правда куда сильнее похожа на ложь, чем большая любовь к простому крестьянскому пареньку. Таких «внуков» может набраться много, ведь есть те, кто желал оказаться за надёжными стенами замка, где не страшны ни дождь, ни лютый мороз, а летом можно укрыться от жары. В придачу сытная еда, чистая одежда и хорошенькие служанки вроде Гвины… Пусть всё будет так. Пусть даже паладин убьёт, так и не узнав, кем Рик ему приходится, лишь бы помог вытащить Эрма. Как знать? Может, вообще не поверил, что у Шейервейского заточён его сын, ведь допрашивал, где и как Рик познакомился с Эрмом, цеплялся почти к каждому слову, если на его слух что-то прозвучало неправдоподобно. От взгляда не укрылось, как перекосилось лицо, когда Лорьян Балмьяр услыхал, что его сын — одноглазый. Окончательно убедило упоминание о волосах с проседью. «Я тоже рано поседел», — вздохнул тогда паладин. В тот миг он показался Рику беспомощным стариком, готовым расчувствоваться и пустить слезу. Возможно, так оно и было, только Балмьяр быстро пришёл в себя и не на шутку разозлился, услыхав подробности убийства Эрдана Дэерона и пленения Эрма. — Что же ты так не вовремя прилетела, стрела клятая? — Рик не выдержал и всхлипнул. — Я бы ушёл, но — видят боги! — не могу ступить и шага! Теперь можно покинуть замок, ведь самое главное сказано. По выражению лица, по углубившимся морщинам Рик видел, что паладин истосковался по сыну. Тем лучше, значит, вытащит. А Рик… Хорошо, если ему всего лишь позволят спокойно уйти. Это лучшее, что могло произойти. Потому что в замке, чей хозяин презирает, находиться невыносимо. Рик напрягся и повернулся на правый бок. Обыденное движение, дававшееся без труда, в этот раз отняло много сил. Тем лучше: чем больше слабость, тем сильнее тянет в сон. Самое хорошее — провести время в забытье. Не думал не гадал Рик, что однажды обрадуется лихорадке. Если бы не Гвина, то удалось бы уснуть. Мало того, что тело затекло от одного положения — Рик боялся пошевелиться и причинить себе боль, — так ещё и дрёма нагло прервалась стуком двери и звонким девичьим голоском. Рик никогда не мог понять, почему женщины думают, будто мужчины — отцы, мужья, братья, сыновья — всегда голодные. В этот раз Гвина принесла миску с дымившейся в ней кашей и свёрток. Она опять много говорила и пыталась убедить, что Рик — почти беспомощный младенец, на что тот возмутился и потребовал ложку. Гвина заупрямилась. Каша бы явно остыла, если бы двое продолжили спор. Помог, как ни странно, Дитрий, точнее, его ревность. Он едва ли не ворвался в комнату, помог раненому удобно усесться и твёрдо заявил: — Мастер Пракьефт велел гнать его прочь с постели и как можно больше нагружать. Говорит, так больные и раненые скорее поправляются, — с этими словами он отобрал ложку у Гвины и сунул в руку Рика, затем протянул миску. — Ешь давай. Комок каши упал на одеяло. Гвина негромко проворчала, дескать, нужно было ей самой покормить, но собрала крупинки. Рик не обратил на неё никакого внимания и поднёс ложку ко рту. Вкусно. Он закрыл глаза в блаженстве. Поправляется, видимо. Раз есть охота, значит, жить будет. — Скоро уйду… — он улыбнулся, — и начну новую жизнь. — Куда? — всполошилась Гвина и развернула ткань, затем протянула кусок хлеба, свежего, ароматного, Рику, второй — Дитрию. Тот взял и надкусил. — Волгьер тоже так говорил — помнишь, Дитр? — о том, что скоро покинет замок. А ведь как плох был! Но вечером ему стало легче, он даже наелся похлёбки. А ночью р-раз — и умер! — Бывает такое перед смертью, — подсказал молодой лекарь. — Только ведь прав оказался: покинул же, но вперёд ногами. Рик поперхнулся — настолько неприятен был ему разговор. Главное он сказал. Можно даже умереть. К тому же он понятия не имел, куда идти без денег, одежды и лошади. Лорьян Балмьяр не потерпит его на своих землях. — И куда это ты собрался? — возразила Гвина. — Поговаривают про тебя, дескать, с родных земель убежал, чтобы паладину весть о сыне принести. Я даже прослезилась. Слышала про Эрмьерна Балмьярчика, но все считали, что он погиб на войне. Я-то её не помню, мала была… — Как выяснилось, она старше Рика. — Уж не знаю, каким богам мои родители молились, но никто не умер. У нас вообще все крепкие родились: ни одного младенца не забрала смерть, а нас-то дюжина, причём мальчиков и девочек поровну! Ну вот, начала с Эрма, закончила своей семьёй. Рик опять улыбнулся. Ему нравилась Гвина. Дитрию тоже. Он восхищённо смотрел на девушку, да и та вела себя необычно — не так, как с Риком, смотрела исподлобья на него и то и дело поправляла толстую тёмно-русую косу. «Любовь у них?» — задался Рик мысленным вопросом. В таком случае странно, что Дитрий позволил любимой ходить за ранеными. Рик зачерпнул ложкой кашу и снова отправил в рот, причём в этот раз ухитрился не опрокинуть. — А я — единственный сын. Мои родители умерли от брюшного тифа. Давно, — признался Дитрий. — От чего? — не поняла Гвина. — От гнилой горячки. Остались только я и дедушка. Он говорит, когда случаются приступы нежности, если бы не я, то спился бы, потому что всем помогает, а родной сын умер у него на руках. Но это бывает так редко! — Дитрий махнул рукой, отчего кусок хлеба улетел в сторону. — Обычно я «ленивый бездарь» и «маменькин выродок», хотя видят боги, что стараюсь. — Зря мастер Пракьефт так с тобой, — посочувствовала Гвина, нагнулась, выставив весьма округлый зад — не иначе красовалась перед молодым лекарем — и подобрала хлеб. — Он хочет, чтобы ты уже всё умел. Торопится, как по мне! От неожиданности Рик выронил ложку. Выходит, Дитрий — внук мастера Пракьефта. Никогда бы не подумал, потому что никакого сходства между лекарями не было. — Ага, но прав, вероятно. Я-то не понимаю, зачем терять время, которое лучше потратить на лечение. Нет, он осмотрит пятки, заглянет в задницу, а женщинам — и в… — Дитр! — Гвина покраснела. Рик облегчённо выдохнул, надеясь, что старый лекарь разболтал о том, что заметил, только Лорьяну Балмьяру. Хотя вряд ли. Ведь он помимо того, что дедушка, ещё и наставник. Дитрий не подал вида, что ему известно о постыдном прошлом Рика. Возможно, молчал до поры до времени. А это время наступит. Вон как увивается за Гвиной. Ведь пришёл сюда, потому что приревновал. Болтливая служанка в свою очередь растреплет остальным. Нет, лучше покинуть замок как можно скорее. Остатки каши Рик уже в себя запихнул, не зная, когда удастся поесть в следующий раз, затем запил водой, поданной Гвиной. — Твои родители живы? — полюбопытствовала та. Рик поперхнулся. — Мать, — шепнул он. — Отец погиб. — И закусил губу. — Мне жаль, — посочувствовала Гвина. — Родителей нелегко терять. — Будет тебе. Он отцеубийца! — вмешался Дитрий. — Сомневаюсь, что сожалеет об этом. Мокрое пятно расползлось по одеялу. Рик выронил кружку и только тогда заметил это, когда почувствовал влагу голой кожей живота. Проклятый лекаришка, гадкий, подлый ревнивый дурак, просто-напросто втаптывал его в грязь, старался опорочить, чтобы всколыхнуть в душе своей ненаглядной Гвины ненависть. Но как узнал, если Рик признался только Лорьяну Балмьяру? Подслушал, небось. Гвина выронила миску, и грохот вывел из оцепенения. — Мало услышал, — съехидничал Рик. — Ухо затекло? — хохотнул. — Жаль, потому что узнал бы, что я ещё и мужелюб. Снова захотелось уйти — прочь от ревнивого лекаря, недоверчивого дедушки и опешившей служанки, с отвращением смотревшей на Рика. — Я это знал. Мастер Пракьефт-то не упустил случай показать на живом человеке, а не на словах, — не остался в долгу Дитрий. — Но ведь это не для девичьих ушей. — Боги! — шепнула Гвина и принялась собирать черепки, быстро — наверняка хотела покинуть комнату. Вот к чему ревность приводит, задумался Рик. Дитрий с искривлённым в ехидной ухмылке большим ртом был ему отвратителен. Гвину же он мог понять. Она заслужила другого мужчину, а не этого безумца. Вдох-выдох, Рик взял себя в руки, затем, глядя прямо в противное лицо, твёрдо произнёс: — Перевязка не нужна. Вы напрасно потратили время. Уверен, есть кто-то, кому нужен лекарь. Теперь большой рот скривился уже презрительно, ноздри раздулись, в глазах появился злой огонёк. Казалось, Дитрий набросится на слабого, который даже ложку удерживал с трудом, — настолько свирепым было выражение лица. Может, так и сделал бы, если бы Гвина не положила руку на его плечо. — Пойдём, Дитр. Он прав: здесь нечего делать. Лекарь посмотрел на её пальцы, затем перевёл взгляд на Рика. Черты лица смягчились, отметил тот и повернул голову к стене, затем уставился на камень — совсем как в детстве, выискивая причудливый рисунок. Краем глаза он заметил, как Дитрий и Гвина удалились. Вскоре дверь хлопнула, наступила тишина, долгожданная, гнетущая. Поспать бы, но не хочется. Умел бы читать — выпросил бы книгу, ведь наверняка они в замке есть. Только и осталось, что свихнуться здесь, взаперти. Точно в клетке. И ведь ухитрился породить ненависть всего лишь одним появлением. Рик посмотрел на стол. Гвина позабыла про свечу. Скоро огарок погаснет, и Рик окажется в темноте. В одном Дитрий прав: стоит пошевелиться, ведь над беспомощным можно издеваться. Дан однажды так подумал и ошибся. И умер как собака. Поделом, заслужил. Да, на Рике клеймо отцеубийцы. Оно же и останется, если Эрм по его милости погибнет. Рик опёрся на правую руку и перекатился на левый бок. Вскрикнул, когда плечо задело, но стиснул зубы, перевернулся лицом вниз и сполз с лежанки на пол. Сердце ухало, на пол упало несколько капель — пота, наверное, возможно, слёзы. Ко всему прочему повязка намокла. Рана закровила, очевидно. Рик не смог пошевелиться. От холода пола пробрал мороз по коже, но он дождался, когда дыхание выровняется, и попытался приподняться на руках. В правой остались силы, левая никак не желала его слушаться, соскальзывала, отчего простреливало болью до самых кончиков пальцев. Рик понял, что и к боли можно привыкнуть, не позволить ей взять верх над собой. Ведь терпел грязные отношения с Эрданом, стерпит и это, потому что не мальчишка, но почти мужчина. Он не узнал собственный смех, хриплый, ликующий. Получилось, он встал на четвереньки. Осталось всего ничего: подползти к столу и уцепиться за края, затем встать. Он решился переставить левую руку, когда терпеть стало невмоготу — локоть норовил согнуться. Когда получилось сдвинуться с места, Рик едва не вскрикнул — от счастья. Второй шаг дал понять — не слабак, может, когда захочет. Пусть голова кружится, пусть в глазах расплывается, главное — добраться, а затем — подняться на ноги и сделать хоть шаг. Ну вот и всё, добрался. Рик поднял правую руку и уцепился в столешницу, затем — левую и подтянулся… Нет, всё-таки слабак, ничтожество, вдобавок ухитрился завалиться на левый бок и сам себе причинить страдания. Всё, силы покинули. Рик перекатился на спину и, невзирая на озноб из-за прикосновения спиной к холодному полу, перестал шевелиться. Звать не станет. Не хватало, чтобы кто-то вроде Дитрия пнул в больное место, напомнил, что он ничтожество. Это Рик без него знал. И ничего не мог поделать, проклятье! — Ничтожество… Слабак! — упрекнул он себя, пытаясь перевести дыхание, и сморгнул выступившие слёзы. Свет стал неожиданно ярким, а сквозь застилавшую глаза пелену проступили очертания. Человеческие. Мгновение — и кто-то склонился. Рик зажмурился, чтобы не видеть, кто пришёл. Ведь это не видение, чья-то тёплая шершавая рука погладила затылок, зарылась пальцами в волосы — страшно представить, насколько они грязные — и погладила место, то самое, чувствительное. — Упорством уродился в нас, подчинение чувствам, по всей вероятности, досталось от матери, — прозвучало сухо и совсем близко, голосом, который врезался в память раз и навсегда, который Рик был счастлив услышать. Потому что не чаял, что Лорьян Балмьяр ещё хоть раз к нему придёт.