Running with the Wolves

      Где-то там, на изломе миров, между жизнью и смертью, лис и химера играют в го. — Тео-о-о… Те-е-е-о-о-о…       Его голос отдается болезненной пульсацией барабанных перепонок. Не потому, что настолько жуткий, нет, а до этой самой боли знакомый. Кажется, еще вчера Рейкен пытался обвести Стайлза вокруг пальца, и у него получалось, он может поклясться в этом, как теперь Стилински сидит перед ним, и канючит-канючит-канючит, указывая на гобан, больше походящий на трухлявый пень.       Его ход следующий. Его ход последний. Его ход всегда проигрышный, как ни крути. — Прекрати, Стайлз, — цедит сквозь зубы Рейкен.       Он так и не научился. Так и не запомнил, кто перед ним. Ему все кажется, что это розыгрыш. Что это злая шутка стаи, не принявшей его так же, как тело отторгает донорские органы. Словно Скотт вынес ему приговор: «Этот псевдо-альфа не прижился, его нужно удалить, пока заражение не распространилось дальше, ведь он — его очаг».       Стилински скалится. Его клыки мерцают блеском полированного олова, а из-под ворота фланелевой рубашки в клетку выглядывает кончик грязного обтрепанного бинта. Только так можно их отличить. Лисий дух — превосходный актер. Он даже не забывает про СДВГ, время от времени закидываясь аддеролом, и ведет себя крайне неуклюже, не замолкая ни на минуту. В общем, со Стайлзом отличий мало. Пожалуй, лишь взгляд у них разный. Ногицунэ пустой внутри, выпотрошенный, и в глазах у него тоже пусто, словно зрачки его — это бездонные черные дыры, в бесконечную глубину пропасти которых тебя засасывает, там же потрошит, расщепляет на молекулы-атомы, уничтожает, отставляя только эмоциональный осадок. Именно он интересует лиса, не ты. Не Тео. Не кто-то другой. Для него все — уже разыгранные карты или сброшенные с доски камни. Он щелкает противников, как орехи, и не важно, человек противостоит ему или оборотень. — Давай-давай-давай.       Его ломает. Это выдает в нем неутолимый голод. Жажду. Потребность. Необходимость. Ему нужны чувства. Больше чувств. Как можно больше чувств. Точнее, боли. Ничего другого здесь, в бардо, не ощущается. Ты можешь только страдать. Страдает и Рейкен.       Цокот стрелок игровых часов неумолимо подводит его к финалу, в безграничной тишине отсчитывая застывшее каплей каучука время. Пасовать уже нельзя. Ничья не предусмотрена. Это только усугубляет его состояние.       Виски сдавливает металлический обруч. До того сильно, что Тео кажется, словно его глазные яблоки вот-вот лопнут, заливая багровым месивом доску. Тогда хотя бы не придется делать следующий ход. Тогда не придется проигрывать.       Сколько партий заканчивалось именно таким исходом? Он сбился со счету. Каждая. Без одной — первой. Та была пробной. Лис будто приманивал его к себе так, легко делясь победой с новичком. Рейкен вкушал триумф недолго.       Пальцы дрожат. Предательски. Постыдно. Страх уже забрался под кожу мурашками на ней, словно проскользнул в поры и закрепился там, проникая все глубже и глубже, в клетки, капилляры, сосуды, достигая чужого — родного — сердца и по-хозяйски обосновываясь там.       Вслед за проигрышем следует наказание. Безжалостное. Изощренное. Никогда не заканчивающееся быстро. Стайлз любит смаковать его поражение, впитывать в себя, вдыхать, упиваться им. Ради этого они и играют. — Что не так, Тео? Ты ведь хотел меня в свою стаю. Теперь мы вместе — ты и я. С тобой. Вдвоем. Ты добился желаемого. Почему ты не рад?       Стилински сверлит его взглядом. Рейкен ощущает это буквально. Эпителий плавится, и вот-вот будет капать с противным ляпающим звуком расплавленным воском на все ту же злосчастную расчерченную доску. Это все лишь иллюзия. Только в его голове. Персональное безумие, подаренное Тео перевертышами. Но чертовски реальное. — Я думаю. Ты мешаешь. Нарушаешь правила.       Его начинает мутить. Обжигая гортань, оставаясь во рту тошнотворной горечью, к горлу подкатывает желчь с желудочным соком. Выхода нет. Никакого. Если бы был — Рейкен обязательно нашел бы его. Остается сделать ход, как он поступал ранее.       Еще свежи воспоминания, как Малия стреляла в него в упор, разрывая ему кожу прицельными звездами, перемалывая внутренности свинцовой мясорубкой. Тео тогда показалось, что он выкашлял ошметки разорванных почек, и это единственное, что уцелело в нем.       И как под лезвиями секатора бодро хрустели его кости, когда сестра пыталась забрать у него то, что принадлежит ей, а он не мог пошевелиться, лишь смотрел с изумлением, как бьется в его грудине сердце, содрогаясь от ударов и в ее ладони.       И когти Скотта, вспарывающие глотку до брызжущей фонтаном крови, и крик Лидии, размозживший ему череп, расколовшийся на мельчайшие осколки, вонзившиеся в мозг. Все это сопровождалось адской болью. И длилось часами. Тянулось так же медленно, как ртутный столбик термометра при неизменной температуре. — Сделай. Свой. Ход. Тео.       Чеканка слов режет сознание подобно заостренному ребру монеты. Рассекает на половины, трети-четверти, делит и дробит. Вместо вариантов — вакуум, обреченность и безнадега. Сопротивляться бесполезно. Тео Рейкен проиграл еще в тот момент, когда очутился здесь.       Он делает вдох и, зажмурившись, тянется к игровому полю. Самоубийственный ход. Группа его камней утрачивает последнюю точку свободы. Прямо над ухом раздается хриплый смех. Это никогда не закончится, Тео обречен, и после сеанса боли они вновь начнут с самого начала…       Где-то там, на изломе миров, между жизнью и смертью, лис и химера играют в го...