…
Китти видела, как в глазах мужа затухает искра разума, искра жизни. Уолтер из последних сил хрипло попросил: - Прости меня. Китти хотела ответить: «Простить тебя? Мне не за что тебя прощать», но в самый последний миг осеклась. Если она так скажет, это точно будет конец. Уолтер услышит то, что хочет услышать, успокоится и уйдёт с миром. Подобравшись, Китти, неведомо каким чудом унявшая дрожь в голосе, заявила: нет, она не простит. Никогда и ни за что не простит Уолтера, потому что он трус. Он сдался и собирается оставить её, оставить их ребёнка – одних на всём белом свете. Он правда рассчитывает, что о них кто-то позаботится? Да как же! Родители Китти нисколько не обрадуются овдовевшей дочурке и младенцу-безотцовщине, мать на порог не пустит, и папа не сумеет переспорить жену! Китти придётся жить в Шанхае, распродавая обстановку дома, затем продав сам дом! Придётся работать до потери пульса, чтобы не голодать! Уж как Чарли Таунсенд порадуется, если ненароком увидит, может, милостыню предложит, чтоб позлорадствовать! Дальнейшие реплики были ещё абсурднее и ещё громче. Логика не имела значения, на первый план вышло мастерство исполнения. Китти вплела в свой монолог все упрёки, которые доводилось слышать от матери в адрес отца. Даже обвинила Уолтера в краже лучших лет жизни. Уже не говорила, а кричала. В первую очередь пыталась перекричать собственный страх, ибо слишком чётко понимала: каждая секунда может стать для мужа последней, и если смерть заберёт его сейчас, с жизнью он простится не под тихий голос любящей жены, а под истеричные вопли взбесившейся эгоистки. Китти отчаянно боялась, что Уолтер унесёт с собой такой вот её образ. На крики в «палату» прибежали две или три медсестры, мистер Уоддингтон и полковник Ю. Женщины при поддержке Уоддингтона собрались увести Китти, да военный не позволил. Ю единственный сразу сообразил, что происходит. Ему и прежде доводилось видеть, как обречённый, безнадёжный, обескровленный человек, который по всем законам природы должен скончаться, продолжает держаться - на чистом изумлении, не дающем оторваться от чего-то и сомкнуть веки. Китти закатила такую истерику, что Смерть отложила косу, чтоб поаплодировать. Уолтер догадался, что жена не в себе, и недоумение вытеснил страх. Страх за близкого человека – тоже неплохое топливо. Больной пробовал что-то сказать, но если б голос и слушался, перекричать Китти не получилось бы. Народу в «палате» прибавлялось. Среди прочих возникла ещё одна медсестра, принесшая солевой раствор из только что прибывшей партии. Даже у самых умелых ораторов рано или поздно заканчиваются слова, даже самые пламенные речи рано или поздно затихают. Китти понятия не имела, как завершить начатое, она стала паниковать, сбиваться, задыхаться. Тогда-то полковник Ю и вывел её, сопротивляющуюся, но уже не столь отчаявшуюся, на улицу. Будь Уолтер в состоянии хотя бы руку протянуть, протянул бы, но он мог только смотреть широко распахнутыми, полными испуга глазами и беззвучно шевелить губами. После удушливой и, прямо скажем, отнюдь не ароматами французских духов пропитанной атмосферы «палат», наружный воздух, представившийся неимоверно свежим, ударил в ноздри и вызвал головокружение. Китти добрела до ближайшего дерева и села на землю (позднее мистер Уоддингтон добыл мешковину для подстилки), обхватив колени руками. Время словно остановилось, и вместе с тем Китти остро ощущала его бег, вот только не могла сказать, как далеко оно успело убежать, прежде чем к ней подошёл полковник. Поднять голову и посмотреть на военного смелости не хватило. Вдруг он скажет, что всё кончено? - Вы видели его? - Да. Поскольку в голосе не улавливалось вежливо-траурных нот, кои в подобных случаях предваряют сообщение о кончине, Китти всё же поглядела на Ю. По лицу военного решительно невозможно было что-либо понять. - Как он? - Очень слаб, даже говорить не может. Но пытается спрашивать о Вас. Китти вновь отвела взор. - Скажите, что у меня угроза выкидыша. Что я при смерти. Скажите что-нибудь, чтоб он испугался ещё сильнее. В течение следующих часов Ю периодически являлся с короткими сводками, не утешающими, но и не убивающими надежду. Уоддингтон тоже показывался, пару раз уговаривал Китти немного поесть. Именно Уоддингтон стал тем, кто сообщил: - Уснул. – Увидев испуг встрепенувшейся Китти, мужчина поспешно дополнил: - Говорят, у него есть шансы выкарабкаться. Надо подождать, когда он проснётся, там будет яснее. Думаю, теперь Вы можете пойти к нему. Часа два она провела у постели мужа, строя из себя стойкого оловянного солдатика. Но этот солдатик больше суток толком не спал и почти ничего не ел, вдобавок, из-за беременности сонливость повысилась в принципе. Китти не заметила, как задремала, придвинувшись максимально близко к кровати, опустив плечо и голову на край подушки Уолтера. Проснулась Китти оттого, что кто-то бережно поглаживал её по волосам. Первое, что она увидела, это синие глаза на измождённом, страшно осунувшемся лице. Но взгляд у них был живой, уверенный. Она не сумела ничего сказать, не сумела заплакать от облегчения. Лишь зажмурилась и прижалась к Уолтеру. Через пару дней он вернулся, точнее, был доставлен домой. Через неделю начал вставать с постели и вскоре рвался в больницу, причём не лечиться, а работать. Китти заключила мужа под домашний арест, и даже взгляд в сторону забора приравнивался к попытке побега. Мистер Уоддингтон поддерживал тоталитарный режим; приходил к ним, подолгу беседовал с Уолтером о том о сём, не давал заскучать. Впрочем, Уолтер и так не скучал, ведь рядом находилась Китти. В первую очередь благодаря жене он быстро оправился, хотя был период, когда врач всерьёз подозревал, что супруга хочет закормить его до смерти. Вскоре Уолтер окреп до такой степени, что домашний арест пришлось отменить, хотя возобновлению работы в больнице пока удавалось препятствовать. Фэйны стали выбираться на ежедневные прогулки, постепенно увеличивая протяжённость маршрута. А потом принесли телеграмму с сообщением, покочевавшим в поисках адресата: мистер Бернард Гарстин, отец Китти, скончался «от естественных причин», и, учитывая требующееся на путь из Шанхая до Лондона время, откладывать похороны не будут, поскольку всё равно невозможно приехать в приемлемый срок. Той же ночью Китти потеряла ребёнка. Сама молодая женщина ничего не запомнила. Она уснула в своей постели, там и проснулась, только Уолтер почему-то был одет, сидел на стуле подле кровати и выглядел таким встревоженным… Оказалось, Китти не приходила в себя больше суток. Именно в этот промежуток у её кошмара о смерти Уолтера появилось дополнение – о пятилетнем мальчике, который до последнего держал маму за руку._ _ _
Она перевернулась с бока на спину и, уставившись в потолок, медленно развела руки в стороны. Объективно кровать была узкой, субъективно – вопиюще широкой. Первые недели после выкидыша об интиме речи быть не могло, да и Уолтер не полностью избавился от отголосков болезни. В подобной ситуации удобнее спать порознь, и Уолтер переселился в свою прежнюю спальню. Сейчас Китти понимала, что её организм восстановился. Но что насчёт Уолтера? Шутка ли – человек перенёс холеру, был от смерти куда ближе, чем на волосок. Беспокоило кое-что ещё: Китти подозревала, что мужа гложет чувство вины, улавливалось иногда нечто эдакое во взглядах или полутонах голоса. Много раз Китти собиралась заговорить об этом, но не решалась. Вдруг ей только кажется, а Уолтер воспримет её предположения как намёк а-ля «Тебе, милый, впрямь есть, в чём повиниться»? Не стоит подавать идею. До утра далеко. Надо попытаться снова уснуть, впереди длинный день. Как она ни противилась и ни пыталась скандалить, Уолтер вернулся к работе в больнице. А Китти напросилась снова помогать в приюте. Теперь супруги ездили в монастырь и возвращались обратно домой в сопровождении не менее чем двоих людей полковника Ю, поскольку кругом, выражаясь официальный языком, существенно накалилась социально-политическая обстановка.***
Музыкальные занятия на сегодня закончились, и Китти осталась в классе одна. Она сидела за пианино и плавно надавливала на клавиши, не стремясь создать мелодию. От размышлений отвлёкло вежливое постукивание по деревянной створке. В дверях стоял Уолтер. Он не снял свой медицинский халат, значит, ещё собирался вернуться к работе. Хотя вряд ли этой работы было много, эпидемия-то затухала. Если б всё зависело от Китти, её муж больше никогда и близко не подошёл бы ни к одному больному холерой; да Уолтер вырвался из-под опеки. Ему самому было страшно, но ведь людям, умирающим без квалифицированной помощи, ещё страшнее, он на собственной шкуре прочувствовал, каково это. - Ты не занята? Я хотел кое-что обсудить. Она мягко улыбнулась, садясь к пианино вполоборота. - Заходи. Миновав порог, Уолтер остановился в полутора шагах от неё, видимо, не зная, с чего начать. Засунул руки в карманы халата, сразу же вынул и тут же засунул обратно. - Ты в курсе, что сейчас творится в Шанхае и вообще в стране. Всё обостряется с каждым днём, скоро и в Мэй-Тан-Фу будет опасно… опаснее, чем сейчас, я имею в виду. Китти кивнула. Они жили на периферии, однако сюда быстро добирались новости, сводки, пересуды. Да без этого было ясно, что к чему, стоило пройтись по улицам (разумеется, с охраной). Солдатам Ю удавалось поддерживать относительный порядок в городе, но надолго ли? - Нашу лабораторию в Шанхае закрывают, мне теперь некуда возвращаться даже в теории. Фактически я становлюсь безработным. Обеспокоенно оглядев мужа, Китти поняла, что он расстроен, но горем не убит. Есть в жизни вещи гораздо хуже отсутствия работы, и Уолтер их видит каждый день. Всё же Китти промолвила: - Мне жаль. На лице Уолтера мелькнула спокойная добрая улыбка. - Ничего. Мы можем вернуться в Англию, но там меня ждёт рядовая должность и рядовая зарплата. - Разве это так важно? – Само собой, Китти осознавала: для жизни нужны деньги, и чем их больше, тем жизнь комфортнее; однако сейчас придавала этому гораздо меньше значения, нежели раньше. Если выбирать между малым достатком и перспективой смерти от рук националистов (и собственно, любой другой смерти), решение очевидно. Китти посмотрела на Уолтера пристальнее. – Или есть альтернатива? Настала его очередь кивать. - Ты знаешь о месте под названием Матаваи? Вспомнив, при каких обстоятельствах Уолтер последний раз задавал похожий вопрос, Китти напряглась. - Нет, но если ты скажешь, что это маленький городок, в котором свирепствует ужасная эпидемия холеры, и где, к несчастью, умер местный доктор, я за себя не отвечаю и советую тебе заранее спрятаться в шкаф. Уолтер хихикнул, на пару секунд опустив голову. - Там нет ни холеры, ни другой эпидемии. Китти приободрилась. - Хорошо. Тогда Матаваи мне уже нравится… Это всё-таки город, да? - Да. Небольшой. – Уолтер кашлянул. - На Таити. - Таити?! – Китти неплохо знала географию, пусть не до мелочей. – Французская Полинезия? - Да. - Ладно. – Китти облизнула губы. – Теперь объясни, какое отношение Матаваи имеет к нам. – Она догадывалась, но хотела полной ясности. - Мне предложили там работу. Из вопросов «Кто?» и «Кем?» Китти выбрала второй. - Начальником лаборатории. Правда, самой лаборатории пока нет, её лишь собираются открывать, потому им и нужен человек с серьёзным опытом, хотя бы на первое время, чтоб всё организовать, запустить и отладить. - Опыт у тебя серьёзнее некуда, тут не поспоришь, - медленно признала Китти, - но какая связь между тобой и Таити? Это земли Франции, ты англичанин… - Зато у меня есть знакомая французская аббатиса. Она упоминала обо мне в письмах к «коллеге», живущему на Таити, а тот, видимо, обмолвился перед одним из представителей тамошней власти. Сегодня утром мать-настоятельница получила письмо от «коллеги», где он передаёт для меня приглашение. Разумеется, это ни к чему не обязывает, нужно многое обсудить, о многом договориться. Сначала нам с тобой надо посоветоваться. Китти покусала губу. - Ты хочешь эту работу? Мужчина пожал плечами. - На что-то лучшее вряд ли можно рассчитывать в ближайшее время. Я обменялся телеграммами с лондонским начальством… - То есть о закрытии своей лаборатории ты узнал не вчера? - Даже не позавчера. Я не стал расстраивать тебя раньше времени. Сейчас, по крайней мере, есть альтернатива. - Поехать в Матаваи? - Всего на несколько месяцев. В следующем году должна освободиться должность на кафедре Лондонского университета, профессор Мюррэй, у которого я когда-то учился, собирается на пенсию и намерен порекомендовать меня на своё место. Китти подумала, что из Уолтера выйдет неплохой преподаватель. - Когда нужно ехать? - Скорее всего, в конце месяца. Придётся пару дней побыть в Шанхае, оба нужных судна отплывают оттуда. - Оба? – нахмурилась Китти. - Не потащу же я тебя на Таити. Ты вернёшься в Англию, деньги на первое время… - Я поеду с тобой. Уолтер покачал головой. Он снова улыбался, но это была улыбка, возникающая, например, у взрослых, когда ребёнок заявляет им, что собирается полететь на Луну; улыбка, которую вызывает что-то милое и нереалистичное. - Китти… - Я поеду с тобой, - упрямо повторила она. - Китти, - произнёс он твёрже. – Ты понятия не имеешь, о чём говоришь. Мэй-Тан-Фу - центр цивилизации по сравнению с Матаваи. А здешние жара и влажность ерунда в сопоставлении с тем, что творится там. - А ещё, насколько я помню по книжкам, на Таити полно каннибалов и полуголых девиц. Заметь, я не знаю, какой из двух фактов настораживает меня сильнее. – Китти старалась говорить весело и обиженно одновременно. Ни та, ни другая интонация не получилась убедительной. Тогда Китти снова полностью развернулась к пианино и грянула «Марсельезу»*. [*«Марсельеза» - гимн Французской Республики, создан в годы Великой французской революции; прим. авт.] Уолтер стоял за плечом жены. Он знал, что должен переубедить её, так будет правильно. И всё-таки приятно, что она хочет остаться с ним. Он был за это благодарен. - Давай рассуждать логически… - Каннибалы и голые девицы! – напористо процедила Китти. - Только что девицы были полуголыми. - Вот видишь, какие шустрые, - фыркнула Китти. – Я не оставлю тебя с ними без присмотра. - Обещаю при необходимости спасаться от девиц бегством. - Тебя перехватят каннибалы. - Ты переживаешь, что они не наедятся мною, поэтому решила предложить себя в качестве дополнительного блюда? Чрезвычайно любезно с твоей стороны, уверен, каннибалы оценят. Китти упорно сосредотачивалась на «Марсельезе». Если честно, миссис Фэйн вовсе не жаждала ехать на какой-то остров, затерянный в океане, она за возможность вернуться в Англию и жить привычной светской жизнью отдала бы многое. Но не Уолтера. В конце концов, это же вопрос лишь нескольких месяцев. Вздохнув, врач присел на скамью рядом с супругой, спиной к пианино. Расстояние между плечом Уолтера и плечом Китти не превышало десяти сантиметров. Он долго смотрел на неё, а она делала вид, что не замечает. Растерянность Уолтера уступила место задумчивости, следом за которой подтянулась вина. - Прости меня. «Марсельеза», идущая уже по третьему кругу, резко оборвалась. - Как тогда, в больнице. – Китти уставилась на свои замершие пальцы. Меньше всего Уолтер желал напоминать ей о том времени, да слов обратно не вернёшь. - Знаешь, что я собиралась ответить поначалу? Что прощать нечего. Но тогда ты бы, наверно, умер. Пришлось импровизировать. - Я так и понял. Позже. - Если я сказала что-то, что тебя задело… - Дело не в том, Китти. Не в том. – Чувствовалось, что ему тяжело, голос стал совсем тихим. Они ни разу не поговорили по-настоящему о потерянном ребёнке. Уолтер не представлял, как подступиться к этой теме, да стоило ли пытаться? Понятно же, кто виноват, - тот, по чьей милости Китти больше недели тряслась в паланкине. Тот, из-за кого она плакала. Тот, к кому она примчалась в палаточный госпиталь, где на каждом шагу рисковала заразиться холерой. Тот, за кем она ухаживала и в «больнице», и дома, потратив столько физических и душевных сил. Известие о смерти мистера Гарстина стало лишь последней каплей в полнёхонькой чаше.…
Прочитав телеграмму, Китти залилась слезами, горькими и искренними. Они не прекращались до самого вечера. Единственное, чем мог помочь Уолтер, это быть рядом, утешать, и он это делал. К ночи Китти немного успокоилась или, возможно, просто выбилась из сил. Она, уже в постели, последний раз всхлипнула, утихла, притиснулась к мужу, положив одну руку на живот. Уолтер накрыл её ладонь своей, поцеловал жену в затылок. Китти уснула, и скоро он последовал сему примеру, крепко обняв её. Когда Уолтер очнулся, продравшись сквозь тяжёлую, вязкую, словно смола, дремоту, первое, что бросилось в глаза, - неестественная бледность пугающе безмятежного лица жены. В следующую секунду он увидел кровь на подоле Китти, на одеяле, поверх которого они лежали, на своих штанах._ _ _
- Я не должен был… - Я тоже много чего не должна была делать, - перебила Китти. Она посмотрела Уолтеру прямо в глаза. Столько всего хотелось и нужно было сказать, а слова в голове отказывались составляться в длинную и проникновенную речь. – Нам обоим есть, о чём жалеть, и мы можем до бесконечности просить друг у друга прощения. Я так не хочу. Я счастлива, что ты жив, и всё. Надеюсь, ты тоже не очень расстроен тем, что я не умерла. – Китти поразило, насколько изменилось выражение лица Уолтера. Всего на миг, но этого было более чем достаточно. Он будто получил удар под дых в самый неожиданный момент. – Прости, прости. - Ну вот, она делает то, против чего сама только что выступала. Придвинувшись ближе, Китти приникла щекой к плечу мужа. – Прости меня. Я так тебя люблю. Уолтер не то вздрогнул, не то враз замер. Китти подняла голову и встретилась с ним взглядом. - Я что, никогда тебе не говорила? - Нет. – Его лицо оставалось серьёзным, но синие глаза лучились теплотой и нежностью. - Мог бы и сам догадаться. - Действительно. «Я тебя люблю». Когда-то он безнадёжно ждал такого признания, отчаянно мечтал услышать. Оно бы перевернуло мир Уолтера. А сейчас мужчина подивился, какими незначительными эти слова кажутся на фоне Китти, вопреки всем уговорам прорвавшейся к нему в госпиталь. На фоне мучительных долгих часов, когда она не отходила от него ни на шаг, всеми доступными средствами пытаясь облегчить пытки, на которые не скупилась холера, не выпускала его руку, даже когда он, в порыве отупляющей боли, сжимал хрупкую ладошку жены настолько сильно, что сам потом пугался. На фоне истерики, наивной, но страшной и в чём-то мастерской; истерики, не давшей ему умереть. На фоне ночей, в которые Китти почти или вовсе не спала, приглядывая за ним, справившимся с главной опасностью, но по-прежнему немощным. Его мир уже был перевернут, и слова ничего не меняли. Хотя, безусловно, радовали. Они оба посмеялись, тихо и от души. Китти, продолжая смотреть мужу в глаза, повторила: - Я люблю тебя. Она повторяла это и ночью, которую они - наконец-то! - провели вместе (и отнюдь не за обсуждением Матаваи). Уолтер с ней, остальное неважно. Она поедет с ним хоть на Таити, хоть в Антарктиду. Угораздило же так влюбиться в собственного мужа… В конце месяца Фэйны простились с друзьями – матушкой-настоятельницей, полковником Ю, мистером Уоддингтоном, Ван Кси. С коллегами доктора, с детьми из приюта, с монахинями. После чего Уолтер и Китти навсегда покинули Мэй-Тан-Фу.