***
— Пап! Ты пришёл, — сонно улыбается Тэхён, потирая глаза, когда Намджун садится на край его кровати. Мужчина нежно улыбается сыну в ответ и осторожно касается тыльной стороной ладони лба мальчика, проверяя температуру. — Ну что, малыш, как чувствуешь себя? — мягко спрашивает он, и Тэхён широко улыбается отцу. — Слышал, тебе немного поплохело сегодня, но Джин сказал мне, ты выпил все лекарства как настоящий чемпион… молодец, Тэ! — продолжает он, зарываясь пальцами в волосы сына и с улыбкой наблюдая, как тот хихикает от этого в подушку. — А знаешь что, пап? Мистер Ким дал мне сегодня шоколадное мороженое. Он просто лучший! — Я тоже так думаю… и это он хорошо сделал. — А ещё он сказал, что мы снова сделаем домик из одеял, если мне станет лучше, и мне уже лучше, — с гордостью продолжает Тэхён со своей фирменной квадратной улыбкой. — Тэ. Тэхён непонимающе смаргивает, слыша серьёзные нотки в голосе отца, и затем переводит на него внимательный взгляд. Он может быть ещё бесконечно мал для многих вещей, но даже сейчас уже в состоянии понять, когда ему предстоит услышать что-то важное или отец хочет серьёзно поговорить. И он не помнит, чтобы где-то провинился — так что бы это могло быть?.. — Тэхён… та женщина, что вы встретили у дома сегодня… — А, она сказала ещё, что она моя мама, но, пап, у меня ведь нет мамы. Кто она такая? — тут же вспоминая, о ком речь, перебивает мужчину Тэхён. Сначала он очень испугался, когда та так внезапно начала кричать его имя, но это скорее от того, что он никогда не встречал её раньше. Сейчас же… сейчас ему просто интересно. — Тэ… ты ведь знаешь, что я очень люблю тебя, так? — медленно начинает Намджун, подбирая слова. Это трудно. Тэхён рос в неполной семье. Он многое пережил. И теперь нужно рассказать ему о матери, и сделать это правильно. И Намджун не уверен, что слово «правильно» в данном случае равняется слову «правда» — Тэхён ни в коем случае не должен считать, что его мама ушла, потому он был не нужен ей. Намджун просто не может сказать ему это. Не может так поступать со своим мальчиком. — Я тоже люблю тебя, пап, — без раздумий отвечает ему Тэхён, улыбаясь, и от этой улыбки у Намджуна что-то мучительно сжимается в груди. — Так вот… Тэ, та женщина… она действительно твоя мама. — Но ты говорил, что у меня нет мамы… — нахмурившись, неуверенно тянет Тэхён. — Я знаю. Так, хорошо, когда-то у тебя была мама. Она… ушла, когда ты был ещё совсем крохой, — осторожно начинает Намджун, надеясь, что эти слова не станут ошибкой всей его жизни. Что он никак не травмирует этим Тэхёна. Тэхён в любом случае заслуживает узнать правду. Сейчас, быть может, он слишком юн, чтобы осознать всё её значение до конца, но когда-нибудь он вырастет, и у него появятся вопросы. — …пап? — Ты хочешь, чтобы у тебя была мама, Тэхён? В комнате повисает напряжённая тишина. Тэхён отчего-то медлит, с безмолвным недоумением смотря на отца. И Намджун не уверен, что готов услышать его ответ. Что, если Тэхён решит, что хочет маму? Что будет тогда? Готов ли будет он, Намджун, вот так просто взять и снова сделать её частью их жизней? — Ты спрашиваешь… нужно ли мне иметь маму? — растерянно переспрашивает Тэхён, ловя своими большими, выразительными глазами грустный взгляд отца. — …ну, нет. Не то чтобы тебе это прям нужно, но… — Тогда зачем? — Что?.. — Раньше, когда я только начал ходить в школу, другие дети постоянно спрашивали меня, почему у меня папа — есть, а мамы нет, — медленно моргая, начинает объяснять мальчик. — Но теперь у меня есть не только ты, но и мистер Ким, и я думаю, что это даже лучше, чем… мама. — Тэ, ты… действительно так считаешь? — осторожно уточняет Намджун, всё ещё не до конца веря, что услышал правильно. Его сын говорил с уверенностью. Говорил решительно. Намджун мысленно раздувается от гордости за него — Тэхён сам, без чьей-либо помощи сделал выбор в пользу того, чего хочет он, не считаясь при этом с «правильным» общественным мнением. Намджуну отчего-то думается, что эта черта перешла к мальчику именно от него, и от этой мысли невольно расплывается в широкой улыбке. — Да. Мне нужен только ты и мистер Ким, потому что он лучший! И ты тоже самый лучший, пап! И… мы ведь построим сегодня домик из одеял, да? Что ж, кажется, теперь Намджун знает, что делать дальше.***
— Эй, Юнги, — неуверенно начинает Хосок, едва переступив порог квартиры. Юнги сидит на диване, не отрывая глаз от телевизора, и совершенно точно не обращает на него внимания. Он явно всё ещё зол, и Хосок понимает, что просто физически не сможет вытерпеть этого ни секунды больше. — Послушай, Юнги, мне очень жаль. Я был пьян. Я думал, что написал тебе, — продолжает оправдываться Хосок, встав перед Юнги так, чтобы полностью заблокировать его обзор на экран. — Юнги, посмотри на меня, пожалуйста? — умоляющим голосом просит он, наклоняясь в попытке поймать хотя бы взгляд офицера. Когда Юнги, наконец, поднимает глаза, его лицо не выражает ничего. Хосок тяжело сглатывает с непривычки, взволнованно открывая и тут же снова закрывая рот. Юнги ещё никогда на него не злился, и сейчас, когда он вот так сидит и активно делает вид, что никого кроме себя в комнате этой не видит, Хосок просто не знает, что делать в такой ситуации. — Юнги. Скажи что-нибудь, пожалуйста. Прости меня. — Я думал, с тобой что-то случилось, — после долгого молчания, от которого Хосок чуть не сходит с ума, подаёт голос Юнги. Хосок судорожно выдыхает и виновато склоняет голову. Знает, что единственное, чего боится Юнги — это что он, Хосок, просто исчезнет так однажды. Ему следовало быть аккуратнее с этим. — Я знаю. Такого больше не повторится, обещаю. Ну так… простишь меня? — тихо спрашивает Хосок, выдавливая из себя слабую улыбку, и Юнги тяжело вздыхает. Он никогда не мог долго на него злиться. Будто у Хосока есть какая-то суперсила: каждый раз, когда он так ослепительно улыбается, Юнги понимает, что совершенно беспомощен перед этой улыбкой. Но это, тем не менее, не отменяет и того факта, что он прошёл все девять кругов ада, ожидая, пока Хосок вернётся домой. Он уснул. А когда проснулся, за окном было раннее утро — не больше шести часов точно — а вторая половина кровати всё ещё была холодной. И тогда Юнги запаниковал. Почти истерично звонил Хосоку снова и снова в надежде, что это совсем не то, о чём он думает, что Хосок приходил — просто ушёл на тренировку в этот раз раньше, пока он, Юнги, ещё спал. Но ответа не было. Юнги звонил, оставлял голосовые сообщения, писал — ничего. Затем, сорвавшись, помчался в участок — единственное место, где оставался шанс ещё что-то найти. Он просмотрел все отчёты за последние три дня, пытаясь найти любую зацепку, хоть что-нибудь, что подскажет, где может быть Хосок. Что, если его украли бандиты? Или он напился и лежит теперь где-нибудь в канаве? Или его сбила машина? Вот что крутилось в голове у Юнги, пока он лихорадочно искал информацию. А телефон лежал всё это время на столе рядом с ним, на случай, если Хосок позвонит — и Юнги молился, чтобы он сделал это как можно скорее. И только когда тот наконец-таки соизволил дать о себе знать, Юнги понял, что едва ли дышал всё это время. — Хорошо, — внезапно соглашается Юнги. Соглашается — хотя всё ещё немного злится на Хосока за то, что он заставил пройти его через ад. Он бы никогда в жизни не простил себе, если бы с Хосоком что-то случилось из-за того, что он работает полицейским. Хосок улыбается и с нежностью оборачивает руки вокруг офицерской шеи, радостно промурчав: — Ты просто лучший! Обещаю, такого больше никогда не повторится. Юнги изо всех сил сдерживается, чтобы не начать улыбаться тоже: всё-таки ему нужно, чтобы Хосок понял, что он не может вот так просто взять и пропасть без вести, — так что просто переводит взгляд обратно на телевизор, стараясь сосредоточиться на программе. Хосок укладывает голову на его плечо, расслабляясь. Тренировка была жёсткой, и ситуацию усугубляло ещё и то, что Юнги не ответил ни на одно из хосоковых сообщений, что тот слал ему во время и так очень коротких перерывов. Но сейчас они вместе мирно валяются на диване, напряжение исчезло, и конфликт, вроде как, исчерпан — и Хосок прочищает горло, решив, что время пришло. Теперь нужно рассказать Юнги об их поездке. — Наша команда… отправляется в мировой тур. Вылет в следующую среду. Мы полетим в Южную Америку и Европу! Круто же, да? — взволнованно начинает он и внезапно осознаёт, что всё никак не может дождаться своего первого полёта на самолёте. Остальные, правда, не выглядели особо счастливыми от этой новости — Хансоль объяснил, что это от того, что им придётся выступать буквально беспрерывно и в самые сжатые сроки, при этом мотаясь по всему земному шару аки белка в колесе. Так что в действительности то, что им придётся делать, звучит далеко не так круто, как «мировой тур». Но Хосок всё равно очень ждёт. — Как долго тебя не будет? — спрашивает Юнги, не отрывая взгляда от телевизора. Он ожидал чего-то подобного. Да и глупо было бы не ожидать — Хосок так много рассказывал о том, что работает в самой крутой и известной кей-поп компании, что вопрос состоял лишь в том, когда это случится. Юнги даже втайне следил за ростом их популярности, чтобы не пропустить этот момент. — Думаю, это будет где-то… чуть больше двух недель? — хмурясь, отвечает Хосок, пытаясь вспомнить точные даты. — Ты знаешь хотя бы, куда собираешься отправиться? — Ну… я помню, там точно были Париж и Лондон… но лучше мне всё-таки перечитать расписание, потому что остальное не помню. — Да и я вижу… — Ты будешь скучать по мне? — с улыбкой спрашивает Хосок, утыкаясь лбом в плечо офицера, прежде чем снова поднять голову. Юнги, наконец, отрывается от телевизора и вздыхает. — Конечно… — Правда, что ли? — Хосок выглядит действительно удивлённым его ответом, и Юнги хмурится. Неужели Хосок думал, что он совсем не будет скучать? — А что, не должен? — М-м-м… не знаю. Ну просто это не особо на тебя похоже, — быстро выговаривает парень, часто моргая, прежде чем снова откинуться назад, укладываясь Юнги на плечо. — Ну мы ведь будем писать друг другу? И звонить, да? — Ну да… — Это странно, что я вроде как взволнован, но в то же время напуган тем, что полечу на самолёте? Я ещё никогда на самолётах не летал… — Не надо. Всё будет нормально. — Наверное, пора уже спать, — задумчиво тянет Хосок, почёсывая шею. — Я в душ! Быстро! И ты тоже после меня пойдёшь! — Э-э… ладно? Хосок неловко поднимает большие пальцы вверх, прежде чем буквально сбежать в ванную, в то время как Юнги лишь провожает его удивлённым взглядом. А тем временем Хосок не забыл о совете Хансоля. Он долго думал, во что бы такое ему переодеться. Не стоит и говорить, что придумать что-то по-настоящему сексуальное в такой короткий промежуток времени невозможно, так что он просто пытался представить что-нибудь, в чём бы сам хотел увидеть Юнги. И в конце концов выбор пал на безразмерную рубашку (которую, по-хорошему, он должен был бы взять у Юнги, если бы тот не носил одежду ещё меньшего размера), и купил самую большую, что только смог найти по пути домой. Теперь она лежала у него в сумке и ждала своего звёздного часа. Хосок старательно намывает тело, убедившись перед этим, что использует любимый гель для душа Юнги, и даже пробует сделать соблазнительное выражение лица перед зеркалом. Честно говоря, он сейчас очень нервничает. Сексуальность никогда не была его сильной стороной, а отсутствие любых приставаний со стороны Юнги всегда только подстёгивало осознание собственной никчёмности. — Всё, можешь идти, Юнги. — Но я… — Юнги. Иди. В душ. Сейчас же, — Хосок даже прищёлкивает пальцами для пущего эффекта, и Юнги глубоко вдыхает и выдыхает, прежде чем ответить: — .....хорошо, — сквозь зубы цедит он, отправляясь в ванную и всё ещё недоумевая, какого чёрта Хосок вообще так озаботился его гигиеной. Он уже был в душе пару часов назад, так с чего бы Хосоку не нравился его запах… Как только за Юнги захлопывается дверь, Хосок, в последний раз убедившись, что в ванной действительно льётся вода, быстро сбрасывает всю свою одежду и достаёт рубашку. Он тщательно застёгивает каждую пуговицу, но затем в нерешительности замирает, раздумывая пару секунд над тем, стоит ли ему оставить незастёгнутым верх, чтобы открыть ключицы. Затем ещё раз придирчиво осматривает своё отражение в зеркале: волосы всё ещё влажные после душа и сексуально откинуты назад; рубашка обнажает ключицы, при этом едва прикрывая остальное тело. Он пару раз сгибает и разгибает руки, разминая мышцы, и задирает рубашку, проверяя пресс. Улыбается своему отражению в зеркале и надувает губы. А после, довольный увиденным результатом, закидывает сумку подальше и ложится на кровать, стараясь принять самую соблазнительную позу, на какую только способен. Он лежит, не меняя положения, и, слушая мерный шум воды, терпеливо ждёт, пока Юнги выйдет из ванной. Внезапно в голову закрадывается мысль: а не использовать ли ещё любимый одеколон Юнги? Хосок трясёт головой, отгоняя навязчивую идею, и вместо этого просто утыкается лицом в его подушку, с наслаждением вдыхая родной аромат. Это успокаивает. Заставляет чувствовать себя в безопасности. Он определённо будет скучать по этому чувству в поездке. Хосок счастливо улыбается при мысли о собственной жизни. Ещё год назад он даже представить себе не мог, что будет путешествовать на самолёте, не говоря уже о том, что свяжет свою жизнь с танцами и присоединится к одной из известнейших компаний в этой сфере. И хоть ни он, ни Юнги никогда не говорили этого вслух, Хосок понимает: его жизнь круто изменилась после того их поцелуя в больнице. Юнги его соулмейт, в этом нет никаких сомнений. Да и разве может его жизнь сложиться лучше, чем уже есть сейчас? Он чувствует себя нормальным с тех самых пор, как впервые встретил Юнги. Теперь он может заниматься чем угодно и при этом больше не чувствовать себя скованным собственным проклятием. Он может спокойно ходить по улице. Заводить друзей. Соревноваться с кем-нибудь и даже побеждать при этом — а Юнги всегда будет рядом. И Хосок не хочет, чтобы что-то менялось. Хочет лишь, чтобы они с Юнги просто были счастливы. Чтобы могли продолжать любить и поддерживать друг друга, быть частью одного целого и… Юнги выключает воду и, наскоро вытеревшись и натянув домашние шорты и свою любимую растянутую домашнюю футболку, выходит в гостиную. Хмурится — там никого. Тогда он идёт в спальню, и выражение его лица тут же смягчается, как только он видит мирно спящего на его половине кровати Хосока. Но затем он замечает, что на нём надето. Он никогда не видел эту рубашку на Хосоке раньше, и не нужно быть гением, чтобы понять, для каких именно целей тот её надел. Она слишком большая, чтобы носить её на людях, и то, как настойчив был Хосок, когда просил его принять душ… Офицер осторожно проходит к спящей фигуре и тихонько садится на край кровати, стараясь особо не прогибать матрас, чтобы ненароком не разбудить своего парня. Юнги знает — у него много недостатков — но он не слепой. Он давно — мучительно давно — знает, к чему пытается подтолкнуть его Хосок своими тонкими (а иногда не такими уж и тонкими) намёками. Вступить на новый, физический этап их отношений. Знает и, тем не менее, делает всё — притворяется, что занят или устал на работе, что у него срочный вызов — чтобы избежать этого… но теперь пора прекратить искать оправдания. При этом Юнги даже не знает, почему он против. Он тоже человек, и, естественно, ему не чужды подобные мысли и желания. Ему нравится Хосок — он искренне считает его очень привлекательным. Юнги много раз представлял, каково это — касаться обнажённой кожи Хосока, чувствовать его мягкие губы на своём теле, слышать его стоны, заполняющие спальню… И всё же существует будто какая-то граница, барьер, что-то, что он никак не может преодолеть. Он любит Хосока. Нет никаких сомнений в том, что он любит его самой чистой и нежной любовью, на какую только способен. Он готов сделать всё ради одной лишь его улыбки, но когда дело доходит до секса… он просто не может. Не может ничего, кроме как снова и снова, как актёр из паршивого театра, выдавать какие-то глупые, нелепые оправдания, только чтобы уйти подальше от этой ситуации. Ему не отвратительна сама идея, так почему?.. Юнги вздыхает, решив больше не мучить себя вопросом, и так занимающим его уже который месяц. Вместо этого он укрывает Хосока одеялом и ложится рядом, но сон почему-то не идёт. Весь следующий час Юнги просто наблюдает за тем, как его парень спит, а затем и сам проваливается в сон вслед за ним.***
Чимин не может поверить в свою удачу. Во-первых, не успел он даже толком зайти в здание Академии сегодня, как один из его многоуважаемых «сонбэ» со всей силы вышвырнул его обратно на улицу, как последний кусок дерьма. Во-вторых, как и ожидалось, идти на спарринг с вывихнутой лодыжкой (спасибо утреннему инциденту) было не самой лучшей идеей — всё прошло просто отвратительно. И вот сейчас, сидя за столиком вместе с Вону и честно стараясь пообедать, Чимин с внезапной ясностью осознаёт, что, похоже, они не могут оставить его в покое нигде, даже в чёртовой студенческой столовой. Он знает этих троих в лицо — те самые любезные молодые люди, что докопались до него в туалете пару дней назад. И что-то ему подсказывает, что они здесь явно не для того, чтобы извиниться перед ним. Один из сонбэ улыбается ему, и Чимин машинально — почти инстинктивно — откладывает в сторону палочки для еды. — Ой, только гляньте, кто это тут у нас, — начинает сюсюкать тот отвратительным, фальшиво добреньким голосом, при этом взглядом буквально впиваясь в лицо Чимина. — Говорят, ты так и не научился держать свой смазливенький ротик закрытым, а, девочка? Научишься ты когда-нибудь уважать старших? Столовая погружается в тишину. Не слышно ни разговоров, ни стука палочек о тарелки — все присутствующие молчат, боясь издать лишний звук и привлечь к себе внимание. Никто не желает оказаться на месте Чимина. Все и так хорошо знают, как обстоят с этим дела в академии. Слово старшего есть незыблемый закон, которого ослушаться нельзя. Чимин нервно оглядывается назад, ища пути отступления, но его взгляд зацепляется лишь за побледневшего от испуга Вону на соседнем стуле. Чимин напрягается всем телом, не в силах отвести взгляд от сонбэ, и рефлекторно изо всех сил сжимает ложку в своей руке. — Я не хотел ни… — начинает было он, но тут же замолкает, как только один из ублюдков демонстративно выливает пакет молока на его обед. Чимин только сильнее стискивает зубы, изо всех сил стараясь сохранить самообладание — знает, чего именно они от него добиваются. Они и выбрали публичное место — столовую — только поэтому. Это должно было заставить его взорваться… возможно, начать кричать или попробовать их ударить — словом, доказать, что он заслуживает всей этой «дисциплины». И, видимо, оказывается прав — его молчание явно действует им на нервы, потому что в следующий момент один из парней снова толкает его указательным пальцем в лоб. — Ты «не хотел» чего, — рычит он, всё сильнее и сильнее надавливая на чиминов лоб — так, что в какой-то момент Чимину начинает казаться, что ещё немного, и он пробьёт у него в голове дыру. — Чего, девочка, чего? — С-сонбэн-ним, — заикаясь, начинает Вону, и Чимин тут же скашивает на него глаза, силой воли пытаясь внушить ему мысль замолчать и не лезть в это дерьмо. Последнее, чего он хочет в этой ситуации, так это втянуть сюда ещё и своего единственного друга во всей академии. — Чего тебе, дрыщавый? — сонбэ поворачивается к Вону, и худой паренёк громко сглатывает, прежде чем еле слышно прошептать: «Мы будем держаться от вас подальше». На пару секунд старшие студенты замолкают, будто раздумывая над его словами, а затем вдруг разражаются громким гоготом, и один из них нахлобучивает поднос Вону ему на голову, оставляя всё его содержимое медленно стекать по лицу и одежде парня. По всей столовой раздаётся еле слышный вздох, и можно заметить, как некоторые студенты, оставив свои тарелки, быстро уходят вон — не хотят тоже попасть под раздачу. Чимин же, с другой стороны, цедит сквозь зубы тихое «ну всё, с меня хватит» и уже поднимает было кулак, чтобы замахнуться на старшего, как Вону с внезапной ловкостью ловит его за запястье с умоляющим «не надо» почти одними губами. Чимин закусывает губу и переводит на него бешеный взгляд, но тот, будто не замечая, ещё раз быстро извиняется перед сонбэ и чуть ли не силком вытаскивает Чимина за руку из столовой. — Вону! — возмущённо окликает его Чимин, но тот не останавливается, упорно таща его за собой до тех пор, пока они не добираются до ближайшего туалета. — Хорошо, позволь мне хотя бы помочь тебе смыть… это, — тяжело вздохнув, тихо предлагает Чимин, понимая, что ответа так и не добьётся. Вону на это лишь медленно кивает, молча позволяя Чимину вымыть из своей головы остатки супа и остальной еды с подноса, а затем морщится, смотря на испачканную рубашку. — Вону, ты… не должен был этого делать, — с трудом выговаривает Чимин, опуская руки и позволяя им безжизненно болтаться по сторонам. В столовой он был просто в бешенстве. Чувствовал ярость. Злость. Всё что угодно. Но сейчас, когда он смотрит на Вону, уныло вытирающего голову бумажным полотенцем, то чувствует лишь… опустошение? — Я не мог просто стоять и смотреть, как они издеваются над тобой… — невнятно бормочет в ответ тот, яростно оттирая пятна со своей рубашки. — Да и… я знаю, каково это. Уже получил свою порцию дерьма в средней и младшей школах, хах. Люди всё время говорили, что либо я слишком беден, чтобы питаться нормально, либо что я дистрофик. Или анорексик. Придумывали всякие истории, будто я хожу в туалет блевать после каждого приёма пищи. Это даже смешно, не находишь? Они даже не знали разницы между анорексией и булимией, но… — Вону… — Серьёзно, не парься об этом. Лучшее, что ты можешь сделать — это просто извиниться и по-быстрому свалить, поверь. Нет никакого смысла беситься, — слабо улыбается парень, и что-то в чиминовой груди… переворачивается. Он и сам знает обо всём этом. Возможно, даже лучше, чем хотелось бы. Но до сих пор он не делился этим ни с кем, кроме Чонгука. И это заставляет его чувствовать себя беспомощным, потому что напоминает о временах, когда он сам был слишком напуган, чтобы бороться. До этого дня он был уверен, что всё это осталось в прошлом, но сейчас, видя Вону в таком состоянии… Чимину дико хочется утешить его. Сказать, что он не один. — …я знаю, о чём ты говоришь, — тихо признаётся после пары секунд раздумий Чимин. — Что? — Надо мной тоже издевались в старшей школе. — …за то, что ты — без обид — маленький? Ну, знаешь ли, на мой взгляд, не такой уж ты и маленький. По крайней мере не настолько, чтобы прям издеваться. — Нет, не за это… — медленно говорит Чимин, не уверенный в том, подходящий ли это момент, чтобы раскрыть свою ориентацию. Обычно он не распространяется об этом, но если так подумать… Чонгук вот, наоборот, очень открыт и даже будто… горд тем, что гей? Он будто хочет ходить и кричать на весь мир, что любит Чимина и что они встречаются. И, внезапно, это придаёт Чимину сил. Раз Чонгук может, так почему не может он? — Ты можешь не говорить, если не хочешь, — мягко начинает Вону, и от этого у Чимина ещё сильнее начинает тянуть в груди. — Ты ни в коем случае не обязан ни мне, ни кому-либо ещё что-то объяснять. — Но я хочу. Раз… раз мы друзья, — твёрдо говорит Чимин и улыбается, видя, что Вону приободрился от этих слов. — Хорошо… — Я… ну, в общем, я гей. — Ох, — выдыхает Вону и, зачем-то кивнув несколько раз, комкая в руках бумажные полотенца, выбрасывает их в мусорное ведро. — Ну, я… вроде как уже понял это, — немного помолчав, неловко добавляет он. — Ты знал? — В ту ночь. Когда ты напился… твой сосед был записан как офицер и, ну, знаешь, там был смайлик-сердечко на конце… ну и то, как он пришёл и принёс нам еду тогда… — смущённо объясняет Вону, и Чимин тут же понимает, что не ошибся, решив рассказать ему о своей ориентации. — Ох… кажется, это действительно было очевидно, хах… и ты не… не возражаешь? — А должен? — Вону бросает на него любопытный взгляд. Чимин не знает, что можно на это ответить. — Всю мою жизнь меня гнобили за то, что я даже не мог изменить. Я не буду тебя осуждать, — внезапно серьёзным тоном добавляет он, и Чимин понимает — это чистая правда. — Это… это хорошо, думаю. — И я обещаю никому не рассказывать об этом, — с улыбкой продолжает Вону, и плечи Чимина мгновенно расслабляются. — Спасибо. — Да без проблем. Ну, раз мы теперь вместе, — шутит Вону, обводя руками свою всю ещё влажную от воды голову и испачканную рубашку, — будем помогать друг другу. — Ты правда не должен был этого делать. — А вот и неправда. Должен. Да и вообще, есть же в этой академии хоть один добрый человек. — Ага, так я тебе и поверил.***
— Дорого-о-ой! Я дома! Чимин заходится звонким смехом от этой фразы, когда офицер проходит в комнату. Чонгук взял за привычку кричать это каждый раз, приходя домой, а когда Чимин спросил, почему — ответил, что ему просто нравится это чувство, когда он, возвращаясь откуда-нибудь, заранее знает, что его ждёт дома Чимин. Странно, думает Чимин. У него был максимально дерьмовый день сегодня, но один только звук чонгукова голоса каким-то магическим образом возвращает ему силы жить. Он потягивается, лениво отрываясь от тетрадей с конспектами, и поднимается со своего места, чтобы поприветствовать своего парня. Чонгук, просияв, тут же сгребает его в свои медвежьи объятья. — Куки! Задушишь! — Весь день этого ждал, — с неохотой отстраняясь, признаётся Чонгук. — Серьёзно, ты даже не представляешь. В участке просто с ума сходил. — Ах. Может, поговорим об этом за ужином? — Может быть. Слушай, а у тебя… всё хорошо? — прищурившись, внезапно спрашивает офицер, внимательно всматриваясь в лицо Чимина. — А? Да. Конечно. Почему ты спрашиваешь? — лжёт Чимин, изо всех сил стараясь выдавить из себя улыбку. Последнее, чего он сейчас хочет — это дать Чонгуку узнать, что в действительности происходит в академии. Если это случится, он будет в бешенстве. Нет, Чонгук не должен решать его проблемы. Нужно разобраться с ними самостоятельно. — Не знаю… просто показалось… что-то, — выдыхает Чонгук, всё так же не сводя глаз с парня. Чимин с преувеличенной шутливостью отпихивает его от себя и, ловко выскользнув из крепких объятий, возвращается обратно к своим книгам. — Тогда… ну, чего бы хотел на ужин? — спрашивает он, желая поскорее перевести тему. Готовить, если честно, настроения вообще никакого. Он бы скорее заказал даже чего-нибудь остренького, если бы Чонгук мог это есть… — Тебя, — с ухмылкой отвечает Чонгук, поигрывая бровями. — Серьёзно? — Абсолютно серьёзно, — игриво подтверждает тот и внезапно легко закидывает Чимина к себе на плечо. — Сначала секс. Учиться будешь потом. — Чон Чонгук! — У меня с собой наручники. — Пусти меня! — «Пожалуйста, отпустите меня, офицер», — спокойно исправляет его Чонгук. — Вы арестованы, у вас есть право оставаться сексуальным на протяжении всего процесса. — Боже, не можешь ты просто…***
С тех пор, как Хосок восхитительно проебался, уснув в тот самый момент, когда вовсю должен был соблазнять своего парня, шанса как-то исправить эту плачевную ситуацию ему так и не представилось — тренировки заняли всё его свободное время. Возвращаясь домой, он едва ли мог функционировать самостоятельно, и Юнги приходилось чуть ли не на руках затаскивать его в душ, чтобы после тот безвольным мешком падал на кровать и мгновенно засыпал, не подавая признаков жизни до самого утра. Однажды это произойдёт, думает Хосок. Однажды он сможет по-настоящему завести Юнги. Может, когда вернётся обратно… потому что сейчас времени уже нет — самолёт через три часа. — Юнги, обещай мне, пожалуйста, что будешь кушать каждый день. Три раза. Или два. Хотя бы два. Присылай мне обязательно фотографии того, что ты ешь. Каждый день. Каждый свой приём пищи. — Хватит так беспокоиться обо мне. Хосок недоверчиво прищуривает глаза ему в ответ и хочет было возразить, но тут машина останавливается. Оглядевшись, он понимает, что они уже приехали в аэропорт — повсюду беспорядочно перемещались люди, таща за собой багаж, и автобусы, высаживая всё новых и новых людей. — Напиши, как приедешь, — говорит Юнги, ожидая, пока Хосок выйдет из машины. — И лучше иди сейчас, а то на самолёт опоздаешь. — И ты даже не проводишь меня до ворот? — нахмурившись, немного обиженно спрашивает Хосок. — Не хочу, чтобы кто-то подумал… — Мин Юнги! Меня не будет две недели. Именно поэтому ты поднимешь сейчас свою тощую задницу и проводишь меня до ворот — туда, где все остальные, наверное, и ждут. — Хос… — Сейчас же. — .…хорошо.***
— Мне кажется, или Юнги ненавидит сегодня мир чуть больше, чем обычно? — громко спрашивает Джексон, отпивая из своей кружки с кофе. Время в участке тянулось медленно и лениво, что радовало — на улице всё равно было слишком жарко, чтобы бегать и ловить плохих парней, но в то же время это значило, что Джексону было скучно. А когда Джексону скучно, он всегда начинает любопытничать. — Ты угадал. Его парень уехал в тур, — зевая, отвечает ему Чонгук и потягивается всем телом, прежде чем завести руки за голову. — Тур? Какой такой тур? — мгновенно влезает непонятно откуда взявшийся Хонбин, непонимающе моргая от такой неожиданной новости. В участке действительно что-то когда-то слышали о том, что Хосок увлёкся танцами — но в целом о нём почти не было известно никаких новостей. Юнги никогда особо не распространялся о своей личной жизни, и единственное, что доходило до участка, это то, что Хосок когда-то рассказывал Чимину, который, в свою очередь, пересказывал всё Чонгуку, который и говорил это остальным. — Не знаю, но вроде его команда выступает с каким-то айдолом. — Женская группа? — мгновенно подскакивает со стула Джексон, но тут же разочарованно опускается обратно, как только Чонгук отрицательно качает головой. — И поэтому он грустит? — удивлённо интересуется Хонбин, вопросительно глядя на Юнги, в то время как тот изо всех сил делает вид, что его их разговор абсолютно не касается. — Ага. Чимин говорит, Хосока не будет около двух недель, так что будем с нетерпением ждать его возвращения. — Да ладно тебе, Юнги, расслабься. Это же всего две недели, — с мерзкой, раздражающей ухмылкой вставляет Джексон. — Они пролетят так быстро, что ты даже не заметишь, как он снова будет в твоих объятиях. Юнги тихо надеется, что Джексон прав. Ничего ведь не может случиться с Хосоком в эти пару недель… так?