***
— Чон Чонгук, можешь, блять, просто выслушать меня уже? У нас нет на это времени! — тревожный голос Хонбина громко раздается в палате. Чимин и Сондже стоят рядом с чонгуковой кроватью; сам Чонгук тоже стоит, одетый в толстовку и джинсы, принесенные Хонбином из его квартиры — та теперь опечатана и закрыта как «место преступления». Хонбин и Сондже уже пытались туда попасть, но даже предъявив удостоверения и полицейские значки, не смогли получить доступ внутрь — их просто развернули у двери — и они сразу же поняли, что происходит. — Нет, я не собираюсь пря… — зло начинает Чонгук, но замолкает, потому что Хонбин делает почти угрожающий шаг вперёд. — Пойми, это не навсегда! Хватит упираться, упрямый ты осёл! — ещё громче кричит он, совершенно не заботясь о том, что Чимин смотрит на него круглыми глазами. — Они уже закрыли твою квартиру и забрали у нас все доказательства! Как думаешь, что будет, когда они найдут тебя? А Чимина? — Поэтому я и не могу уйти! — зло огрызается Чонгук, продолжая стоять на своём. — Окей, я могу спрятаться. Пару дней. Максимум пару недель от меня не будет ничего слышно. А затем что? Этот кусок дерьма опять придёт и попытается найти меня или Чимина, и что тогда? — У тебя есть предложения получше? Ты что, реально веришь, что сможешь что-то с этим поделать? Капитана уволили. Вас с Мином отстранили чёрт знает на сколько, а Ван в тюрьме. Что ты с этим сделаешь? — продолжает орать Хонбин, и на его шее проступают вены от напряжения. Все в этой комнате знают, что он делает это не со зла. Что не хочет никого обидеть этими словами. Но у них мало времени. Хонбин просто говорит правду как она есть, а со всеми этими отстранениями и дерьмом, что происходит в участке, даже донельзя взбешенный Чонгук не может его винить. — …но я же не могу всю жизнь прятаться. Ну то есть, нужно что-то сделать… мы не можем просто… — запинается Чонгук, внезапно понимая, что Хонбин прав. Что может он, отстранённый офицер, если даже капитан потерпел поражение? Инстинкты подсказывают ему просто бросить всё и бежать, бежать как можно дальше от всего того хаоса, что создал Вону. Просто забрать Чимина с собой, куда-нибудь, где безопасно, и начать жизнь с нуля. Но он ведь не такой человек. Даже несмотря на весь этот беспорядок и страх, душераздирающую грусть и затмевающий разум гнев он всё ещё Чон Чонгук. Тот, кто когда-то зелёным юнцом приехал в Сеул с мечтой стать крутым полицейским и бороться за справедливость. Он выжил год назад, когда его похитила банда, и выжил сейчас. Это ведь что-то значит, так? — Чон Чонгук. Мы можем потерять и тебя тоже… не надо, — с выражением подлинного страдания на лице просит Хонбин, зарываясь пальцами в волосы на голове. — Мы не можем ничего с этим сделать. Всё горит, понимаешь? Пусть хотя бы ты будешь в безопасности. — Ли… я понимаю, но… не могу. Это касается всех. И мы всегда проходили через подобное вместе. — В этот раз всё по-другому, и ты прекрасно это знаешь. Поезд отходит через два часа… и Чимин, прости, что не смогли тебя защитить. Сейчас мы не можем никому верить… мне жаль, что приходится делать это так, — с сожалением объясняет Хонбин, поворачиваясь к Чимину, молча наблюдающему за разворачивающимся действием. — …можете оставить нас на минуту? — внезапно спрашивает Чимин, и Сондже с Хонбином обмениваются взглядами, прежде чем коротко кивнуть и выйти из палаты.***
— Джун, тебе надо поесть. Намджун медленно поворачивает голову, чтобы обнаружить склонившегося над ним Сокджина — тот внимательно смотрит ему прямо в глаза. Намджун молча переводит взгляд на часы и с удивлением осознаёт, что уже почти полночь. Последние пару дней прошли для него как в тумане. Он смутно помнит, как Тэхён с Сокджином уходили в школу. Он улыбался на автопилоте. Слушал, как сын рассказывает ему о чём-то, но не запоминал ни слова. Тэхён с Сокджином возвращались домой и садились ужинать, а он оставался лежать и говорил, что плохо себя чувствует, оставляя еду нетронутой. Сокджин смотрит на него с осторожностью — больше для стоящего рядом Тэхёна, чтобы не возбуждать подозрений. Мальчик крепко обнимает отца, желая ему поскорее поправиться, и Намджун, несмотря на своё обещание никогда не врать собственному сыну, говорит, что уже чувствует себя лучше. Он не помнит, когда в последний раз чувствовал себя таким пустым. Ах, а вообще-то, помнит. Это было, когда Харин ушла от него, оставив с плачущим Тэхёном на руках. Мальчик был немного простужен на тот момент и плакал до тех пор, пока не выбился из сил и не уснул. Намджун часами укачивал его на руках, буквально физически ощущая, насколько тот хрупкий. Сердце было разбито на куски. Как будто он стоял перед огромной стеной, которой не было не то что конца и края — даже намёка на то, что её можно как-то преодолеть. Как будто весь мир повернулся к нему спиной. И сейчас стена снова перед ним, и всё рушится. В течение долгих лет он делал всё, чтобы стать отцом, которым Тэхён мог бы гордиться. Хотел показать на собственном примере, что нужно быть сильным перед лицом опасности и оставаться верным всем, кого любишь и защищаешь. Вот кем хотел он быть для Тэхёна. А потом и для Сокджина… однако сейчас Намджун понимает, что всё это время был наивным дураком. О чём он думал, когда считал, что сможет бороться за справедливость в настолько прогнившей системе? Кого пытался обмануть, когда говорил себе, что будет бороться за своих людей до конца? Сейчас он чувствует себя не более чем… ничем. А горький вкус поражения побуждает его лишь дальше сидеть и смотреть в пустоту.***
Юнги почти растворяется в звуке работающего телевизора. Он сидит на диване; комнату освещает лишь мерцающий экран. Отстранен от службы на неопределенное время. Ему следовало бы разозлиться. Рвать и метать, швырять вещи или обдумывать план мести — но вместо этого Юнги просто сидит и смотрит, как мир вокруг медленно горит. Капитан не отвечает ни на звонки, ни на смс. Один бог знает, где Чонгук и Чимин; судя по словам Хонбина с Сондже, они залегли на дно. Мингю пропал без вести, и, хоть его и видели в последний раз с Джонханом, никто не решается спросить об его точном местоположении из страха случайно его раскрыть. Джексон в тюрьме непонятно почему, и Юнги знает, что это — лишь пример. Пример того, насколько далеко готов зайти Чон Гюён, чтобы его сын был «в безопасности». Хосока тоже нет, и он не вернётся ни завтра, ни через пару дней. Юнги не знает, что чувствует. Он рад или… или ему грустно? Или одиноко? Он потерян…? На экране телевизора быстро мелькают изображения. Какую-то девушку опрашивают о повышении стоимости электроэнергии. О, а вот и вечерние новости. Юнги видит, как из здания выходят какие-то мужчины в деловых костюмах. Их тут же окружают журналисты, засыпая вопросами. Вспышки камер почти ослепляют. Юнги смотрит на это равнодушно, как и на всё остальное, однако в мгновение ока у него в животе всё переворачивается, когда он замечает лицо, что так упорно старался забыть. Но опять же. Это невозможно. «…конгрессмен Ли официально заявил, что будет участвовать в предстоящих выборах. Члены…» Юнги продолжает молча смотреть в экран. И снова — он должен быть зол. Должен был переключить канал в ту же секунду, потому что от одного только взгляда на лицо отца его начинает тошнить. Но он этого не делает. Юнги чувствует себя настолько оторванным ото всей этой ситуации, будто никогда не был знаком с человеком на экране. Как будто тот не разрушил их семью и не вынудил его уйти. Отец постарел. Его морщины стали глубже, чем помнит Юнги. Волосы уже не чистого чёрного цвета и не той длины. У него явно пробивается седина, которую не в силах скрыть даже непрекращающиеся вспышки камер. Юнги сжимает пульт до побелевших костяшек и осознаёт это только тогда, когда пальцы начинают синеть. Он откладывает пульт в сторону и продолжает смотреть, слушая знакомый голос, что и по сей день остаётся всё таким же уверенным и харизматичным, как и раньше. Так вот о чём говорил Джихун. Юнги отчего-то даже не удивлён. Отец всегда метил на президентский пост, даже когда Юнги был ещё школьником. Да что там!.. Он и сам, будучи школьником, наверняка мечтал об этом. Юнги хмыкает, хоть ему и не смешно. Внезапно раздаётся стук в дверь, и Юнги так быстро поворачивает голову на звук, что чуть не сворачивает шею. На долю секунды его мозг наивно предполагает, что это Хосок, однако он тут же отбрасывает эту мысль. Юнги опасливо косится в сторону двери. Кто бы это мог быть? Он сейчас совсем не в настроении контактировать с внешним миром, но что если это Чонгук? Или капитан? Или… или даже Джексон, чудом выбравшийся из тюрьмы? Юнги быстрым шагом проходит к двери, чтобы посмотреть в глазок и обнаружить… Ли Джихуна. Юнги распахивает дверь, преисполненный желания придушить его голыми руками — он чувствует, как каждая клеточка его тела буквально наполняется яростью. Последнее, что ему сейчас нужно, особенно после новости о том, что этот чёртов ублюдок, по какой-то ошибке зовущийся его отцом, баллотируется на пост президента, это ещё одно напоминание об его прошлом; а если Джихун или отец как-то связаны с тем, что произошло в участке… — Брат. — Пришёл позлорадствовать? — холодно спрашивает Юнги. Весь гнев, кипящий у него внутри, снаружи превращается в лёд. — Вообще-то, нет, — с невыносимо спокойной улыбкой отвечает Джихун. — Отец хочет поговорить с тобой. — Да? Можешь передать ему, чтобы шёл нахуй. Джихун остаётся невозмутимым, нисколько не выглядя задетым от этих слов. Юнги продолжает холодно смотреть на брата, ожидая, пока тот уйдёт. Он почти уверен, что Джихун скажет что-то вроде: «А я ведь предупреждал», либо что-нибудь в равной степени бесячее, однако следующие его слова полностью выбивают Юнги из колеи. — Клин вышибают клином. — …что? — Разве это не то, что тебе сейчас нужно? — мягко продолжает Джихун, и терпеливо ждёт, пока лицо Юнги не вытягивается в осознании. — Похоже, ты уже сделал выбор, — легонько улыбается он, отступая назад. — Машина ждёт снаружи.***
Юнги садится на кровати, не в силах уснуть. Голова гудит от слов, мыслей, звуков и картинок, не давая лежать спокойно. Юнги даже не знает, который сейчас час — да и не то чтобы его это волновало. Он позволил Джихуну увезти себя повидаться с «отцом», и тот не стал ходить вокруг да около — сразу перешёл к сути. Предложение было простое. Отец решает проблему с участком, и Чон Вону садится в тюрьму. Это не только даёт ему преимущество на выборах, но помогает зарекомендовать себя как благородного человека, борющегося за справедливость. Юнги, в ответ, должен помочь провести ему предвыборную кампанию, ибо ничто так не расположит к его персоне публику, как работающий в полиции сын, оклеветанный его конкурентом. Это вызовет у людей отклик. Покажет конгрессмена Ли как человека скромного. Приземлённого. Знающего, в чём нуждаются простые граждане (что целиком и полностью восхитительный пиздёж, сказал бы Юнги). Юнги уже готов был согласиться (потому что ради того, чтобы всё вернулось у всех в норму, он мог бы переступить через свою гордость), однако последний пункт договора предусматривал разрыв всех связей с Хосоком — ведь сын конгрессмена не может быть геем. Это идёт вразрез со всей кампанией. Юнги пытался возразить, говоря, что никто не узнает об этом, но отец был непреклонен. Юнги выбежал из дома, процедив напоследок: «удачи на выборах, конгрессмен». На что его отец, будучи самодовольным ублюдком, каким был всегда, спокойно ответил, что подождёт. Потому что Юнги обязательно вернётся. И снова — через гордость он мог переступить. Через Хосока — нет. Юнги знает, что это эгоистично. Офицеры — люди, которых он считает семьёй — страдают, а он не может согласиться на эту чудесную сделку, которая решит все их проблемы, потому что ему нужен Хосок. Было бы это что-то другое, он бы с радостью отдал, не задумываясь ни на секунду. Но это Хосок. Он любит Хосока. По правде говоря, Юнги и живёт-то только потому, что Хосок рядом и постоянно говорит ему, что всё будет хорошо. Хосок — тот стержень, в котором он всегда нуждался. Он дополняет его и залечивает все раны, оставленные отцом. Юнги подтягивает колени к груди и зарывается лицом в ладони. — Сок-а… что мне делать… В пустой квартире слышится хриплый всхлип.***
Юнги не знает, почему до сих пор в силах функционировать — он не спал и не ел больше суток. Мозг находится в странном состоянии не то перевозбуждения, не то полного безразличия ко всему, а голод будто больше не существует как чувство. Юнги понимает, что попросту выдохся, но не может заставить себя что-то сделать с этим, а когда смотрит на сидящего перед ним капитана, осознаёт — тот точно в таком же положении. Юнги не спрашивает у Намджуна, как у него дела или заботится ли он о себе: он и так знает ответ. Да, честно говоря, в данной ситуации подобные вопросы бессмысленны. — А где…? — спрашивает Юнги, вспоминая, что Намджун подошёл к двери один, а в квартире была тишина. — Джин работает… Тэ в школе, — хриплым, какой бывает от долгого молчания, голосом отвечает тот. — А… — глупо выдыхает Юнги. Он и забыл, что сегодня будний день. Они сидят друг напротив друга и молчат. Юнги пришёл, чтобы рассказать Намджуну о сделке с отцом, но сам не знает, что хочет услышать от Намджуна в ответ. Что если он скажет ему согласиться? Или вообще не захочет слушать? Да разве он, Юнги, готов променять Хосока на что-нибудь? Конечно же нет. Тогда какого чёрта он делает в этой квартире? Что он вообще делает? Юнги стискивает челюсти и отводит глаза; его взгляд тут же натыкается на игрушечную машинку, лежащую посреди гостиной. Он помнит её. Он лично подарил её Тэхёну на день рождения пару лет назад. — Она ему очень нравится, — медленно начинает Намджун, и Юнги сжимает руки в кулаки под столом. — Он хотел взять её в школу сегодня, но мы не дали. Юнги молчит. Вот же они — слова. Крутятся на языке. Это ведь не так сложно — объяснить всё Намджуну, но Юнги не может. Ему страшно услышать намджунов ответ. Он не хочет признавать, что держит в руках ключ от всех проблем, но отказывается показывать его кому-либо, потому что не может отпустить Хосока. Юнги знает, что трус, и ненавидит себя за это. — Рад видеть тебя, — продолжает Намджун, хотя видно, что он едва на ногах. Юнги закусывает щёку изнутри. Больно видеть, как обычно сильный и уверенный в себе мужчина настолько слаб. Юнги такого не ожидал. Намджун не выглядел настолько слабым даже тогда, когда лежал в больнице, восстанавливаясь после пулевого ранения. — …и я. — О Чонгуке что-нибудь слышно? — Нет. Хонбин говорил, что они с Чимином в Пусане, но они не пытались с ними связаться потому что… ты знаешь, — отвечает Юнги, мысленно молясь, чтобы те были в безопасности. Он хочет спросить, не знает ли чего капитан про Джексона, но в последний момент передумывает. — Чёрт… давай я тебе хоть кофе сделаю… или чай, — тихо выдыхает Намджун, медленно вставая со стула, и Юнги поднимает обе руки, чтобы остановить его. — Не надо, капитан. Я в порядке. — Я больше не твой капитан, — грустно отвечает Намджун, садясь обратно на своё место. — Нет, капитан, — тут же возражает Юнги, отказываясь соглашаться с этими словами. Намджун всегда был и останется его капитаном. Наставником. Другом. Семьёй. — …может, только на пару недель или… — Капитан. — Прости. Ты прав… мне не следовало, — горько улыбается Намджун, и атмосфера в комнате теплеет на пару секунд. — Не знаю, как сказать Тэ… — Он не в курсе? — Нет… не могу заставить себя рассказать ему… — Ты ведь знаешь, что Тэхён будет считать тебя лучшим папой в мире несмотря ни на что, так? В полиции ты работаешь или нет. — …может быть… Юнги тяжело сглатывает, понимая, что пришло время сказать всё начистоту. — Вообще-то, я пришёл, чтобы… — начинает, но не заканчивает он, потому что намджунов телефон внезапно начинает вибрировать, отчего оба мужчины вздрагивают. Намджун тянется за телефоном, думая, что это Сокджин, однако хмурится, когда видит номер на экране. И сбрасывает. — …всё хорошо? — спрашивает Юнги, замечая, как изменилось у того лицо. Намджун молча поджимает губы, прежде чем убрать телефон в карман. Однако через пару секунд тот начинает звонить снова, и Юнги отчётливо видит вены, проступающие на намджуновой шее, когда тот сжимает зубы. Намджун снова проводит пальцем по красной кнопке, выглядя так, будто готов взорваться в любой момент. Юнги хочет спросить — но по выражению намджунова лица понимает, что будет лучше, если он не будет этого делать. Поэтому Юнги просто продолжает сидеть неподвижно. Намджуну приходит сообщение. Он долго смотрит на экран смартфона, то поднося, то убирая от него палец. Он не хочет открывать это сообщение, но зачем-то — открывает. [Я пыталась поговорить с тобой в участке, но мне сказали, что ты больше там не работаешь. Не думаю, что мне стоит что-то объяснять. Только давай сделаем это по-хорошему и не будем доводить до суда] Намджун замахивается, чтобы бросить телефон о ближайшую стену, но Юнги оказывается быстрее. Он наклоняется и перехватывает его руку, даже не моргнув на внезапную вспышку гнева на его лице. — Капитан… Намджун делает рваный вдох, выглядя шокированным, как если бы сам не знал, что им сейчас двигало. — Что такое? Это от…? — осторожно спрашивает Юнги, надеясь, что звонили не из участка. Хватит с них плохих новостей. Намджун опускает взгляд, рассматривая собственные ноги, и кладет телефон на стол. — …это моя бывшая жена. Она знает… — честно отвечает он. Он не любит распространяться о своей личной жизни и обычно старается избегать разговоров на подобные темы, однако сейчас он чувствует себя слишком опустошенным, чтобы заботиться об этом. А зачем? Все рушится, как ни посмотри. — …я могу потерять Тэ, — спустя пару мгновений напряжённой тишины говорит Намджун и хватается за голову. Юнги не нуждается в дальнейших объяснениях. В глазах общества и закона Намджун безработный отец-одиночка. Вдобавок ко всему — с диагнозом психически нестабильного. Теперь будет не важно, как хорошо он заботился о Тэхёне раньше или как сильно его любил. Теперь это не играет никакой роли. Он может потерять его. Юнги открывает было рот, чтобы сказать Намджуну, что не всё потеряно, что у них есть шанс, что он, Юнги, может заключить сделку с дьяволом и решить всё. Но слова застревают в его горле, как только он видит намджуновы слёзы. Самый сильный, самый стойкий человек их участка плачет, сильно прижав руки к глазам; его рот кривится в беззвучном крике. Намджуновы плечи дрожат, а из горла вырываются всхлипы. Юнги не успевает даже подняться со стула, как вдруг слышит звук открывающейся двери. Сокджин с Тэхёном разговаривают о чём-то в коридоре, и поначалу их слова неразличимы, но как только они становятся громче, Юнги быстро приходит в себя. Почти инстинктивно он бросается в коридор, и Сокджин резко останавливается, широко открыв глаза от удивления и крепко держа на руках обнимающего его Тэхёна. — Напугал-то как, — тихо говорит Сокджин, заглядывая Юнги через плечо в надежде увидеть Намджуна, однако гостиная оказывается пуста. — Прости, не знал, что ты зайдёшь. Джун тоже здесь? — Он на кухне, — отвечает Юнги, изо всех сил стараясь не жевать нижнюю губу, чтобы не вызывать подозрений. — Слушай, не возражаешь, если я одолжу Тэхёна ненадолго? Ну, там, на площадку отведу, поиграем. — Да! Хочу поиграть с дядей Мином! Можно, мистер Ким? — заискивающе просит Тэхён, заметно оживляясь от перспективы провести время со своим вторым любимым «дядей». Сокджин смотрит вопросительно, но всё-таки кивает и позволяет Юнги забрать Тэхёна с рук. Мальчик хихикает, радостно визжа что-то о том, что у Юнги волосы щекочутся; однако от Сокджина не укрывается почти отчаянное выражение на лице офицера. Он провожает Юнги взглядом до тех пор, пока тот не скрывается из гостиной. — Джун? — окликает Сокджин, как только слышит звук захлопнувшейся двери. Он ожидает чего угодно — что Намджун пьёт кофе или даже ест, однако его сердце ухает куда-то вниз, когда он видит, как тот плачет на кухне, зажимая себе рот. — Джун! Что случилось?! — кричит Сокджин, бросаясь к офицеру и бережно, будто бы стараясь защитить от всего на свете, оборачивает вокруг него руки. Намджун, наконец, убирает ладонь ото рта, и из его груди вырывается хриплый, какой-то полузадушенный звук, как из сломанного барабана. Он бьётся в сокджиновых руках, содрогаясь всем телом. Сокджин не задаёт вопросов. Просто позволяет ему выплакаться. Намджун плачет долго. Его плач гремит на всю квартиру, вибрацией отдаваясь на сокджиновой коже, заставляя учителя закрыть глаза и обнимать того только сильнее. — У-у… м-меня… отберут Тэ, — в перерывах между всхлипами пытается выговорить мужчина, вцепляясь пальцами в руки Сокджина так, как если бы от этого зависела его жизнь. — Джин… у меня… отберут Тэ… что мне… что мне делать… Джин… что мне… — Джун, никто его не отберёт. Джун, посмотри на меня, — пытается Сокджин, отцепляя от себя Намджуна и смотря ему прямо в глаза. Намджун смотрит в ответ, слезы продолжают неконтролируемо течь по его щекам; Сокджин стирает их пальцами. — Намджун, его никто у нас не заберёт. — Н-но мы… мы… — Джун, тебе приснился кошмар, да? Или Юнги тебе что-то сказал? Что происходит? — Ха… Харин… звонила… она знает… знает… — Знает что? — Что я… я безработный… она знает… она заберёт Тэ… она заберёт… боже, что мне делать… я не могу потерять Тэ… я не могу его потерять… нет… — Ким Намджун! Соберись! — грозно кричит Сокджин, хорошенько встряхивая Намджуна в процессе. Намджун смотрит на него, его взгляд потерян, а глаза пусты; Сокджин сильнее сжимает зубы. Больно это видеть. — Мы не потеряем Тэ. Я сделаю всё, чтобы этого не произошло. — Д-джин… — У нас никто его не отберёт, слышишь? — …но они могут… что мне делать… я безработный отец-одиночка… и она… она… — Ким Намджун. Нет. Так нельзя рассуждать. Тэхён любит тебя. И ты его любишь. Мне плевать, что думают остальные, и тебе должно быть плевать тоже. Как ты собрался защищать своего сына, думая подобным образом? Намджун молчит. — А сейчас соберись. Мы преодолеем это. Тэхён останется с нами. Сокджин говорит эти слова, но едва ли ему удастся кого-либо обмануть. Потому что он сам не верит в то, что говорит.***
— А где твой парень, дядя Мин? Юнги смотрит на мальчика и чуть сжимает его ладонь в своей. — Мой парень? — Да! Дядя Сога! — …Сога? — Ты иногда его так зовёшь! Как дядя Чимин зовет дядю Чонгука Куки! — А… — глупо выдыхает Юнги, когда они приходят на площадку. — Я говорю Сок-а, — поправляет он, наконец понимая, что имел в виду мальчик. — Сога! — Сок-а. Сок. — Сог! — …ладно. — Ну так где он? — наклоняя голову, спрашивает Тэхён, отчего его волосы падают на одну сторону. — Он… путешествует. — А! На самолёте? — Да… — Круто! — заключает Тэхён, тут же начиная жужжать, изображая самолет. Затем останавливается и снова смотрит на Юнги, чуть хмурясь. — А папа где? Спит? — М-м… да. — Хорошо. А то он болеет. Поэтому и дома сидит. — Да… он выглядел больным. Я помог ему принять лекарства, а потом уложил спать, — врёт Юнги, стараясь игнорировать тяжесть в груди. — Он скоро поправится. — Надеюсь… мистер Ким сказал, что когда он поправится, мы снова сделаем домик из одеял! — с квадратной улыбкой говорит Тэхён, прыгая на месте. — Можно я пойду на качели? Ты меня покачаешь? Мистер Ким всегда меня качает! — Конечно. Юнги идёт следом за Тэхёном, со всех ног бросившимся к зелёным качелям. Он ждёт, пока тот на них заберётся и усядется, а затем мягко толкает, слушая, как Тэхён хихикает. Намджун потеряет этого прелестного мальчика, если он не примет предложение отца. Менее, чем через двадцать четыре часа Хосок приедет в Сеул. Менее, чем через двадцать четыре часа он расскажет ему всё.***
Улыбка Хосока всегда была и будет прекраснейшей вещью, что только видел в своей жизни Юнги. Даже сейчас, когда он борется с желанием притянуть парня к себе в объятия, он больше всего на свете хочет увидеть её ещё раз. Они молча смотрят друг на друга, и Юнги прячет руки в карманы, чтобы скрыть тот факт, что они дрожат. Он рассказал Хосоку всю правду, как она есть, во всём её уродливом обличии, не скрыв ни одной отвратительной детали, которые он и сам был бы рад забыть. Он выложил всё — потому что знает, что должен Хосоку, и это меньшее, что он может ему дать. Он пообещал, что не будет ничего скрывать, и пообещал, что даст Хосоку самому решить, насколько далеко зайдут их отношения. Юнги ждёт, что тот скажет что-то. Хоть что-нибудь. В глубине души он знает, что Хосок жертвенен по своей натуре; что его совесть не позволит ему заставить Юнги выбрать себя. Однако другая часть Юнги хочет, чтобы в этот раз Хосок побыл эгоистом, потому что это позволит Юнги остаться с ним, закрыв глаза на всё остальное. Может, есть какой-то другой способ решить всё. Может, Хосок даст ему какой-то совет… Дыхание у Юнги сбивается, когда Хосок произносит: — Мы расстаёмся, Мин Юнги. Хосок говорит это с мягкой улыбкой, и впервые это не заставляет Юнги улыбнуться в ответ. Что-то внутри него умирает. Сгорает. Остаётся только пепел. Было ли ему хоть раз в жизни настолько больно? Били ли ещё какие-либо слова по нему так, чтобы ему хотелось хватать ртом воздух? Вырвать себе собственными руками сердце, потому что так болело бы меньше? Юнги хочет попросить Хосока подумать ещё. Забрать свои слова назад. Передумать. Какая-то его часть хочет просто позволить всему продолжить гореть, потому что никогда ему ещё не было так больно. Но он не может. Не может произнести ни слова, когда смотрит на Хосока, сдерживающего слёзы, но всё равно продолжающего улыбаться. Юнги не плачет. Не заслужил. Только не после того, что с ним сделал. Хосок стоит перед ним, в его глазах плещется боль, и это он, Юнги, ответственен за это. Он сделал Хосоку больно. Сделал больно тому единственному человеку, который был смыслом его жизни, который снова и снова собирал его по кусочкам и склеивал вместе. Человеку, которому он доверял всем сердцем. И которого любил. Юнги клялся, что никогда не позволит кому-либо или чему-либо навредить Хосоку. Обещал себе защищать его любой ценой. Хосок ведь не заслужил такого к себе обращения. — Спасибо тебе… за всё. Нет, не уходи. — Мне пора. Нет, пожалуйста. — Я люблю тебя, Мин Юнги. Не оставляй меня. — Будь счастлив. Всегда. Пообещай, что будешь счастлив. Пожалуйста. — Береги себя. Пожалуйста, прости, только не оставляй меня. Юнги любил Хосока всем сердцем. Долгое время он думал, что никогда не сможет никого полюбить. Он перестал верить в любовь в ту самую секунду, как узнал, что брак его родителей — ложь. Пообещал себе, что никогда не позволит себе упасть во что-то настолько опасное и глупое, как любовь. Но ничто во вселенной не могло помешать ему влюбиться в Хосока. Хосок заполнил все дыры в сердце Юнги, а когда ушёл — оторвал от него куски и забрал вместе с собой. Юнги видел достаточно фильмов, чтобы знать, что случается после расставаний. Некоторые плачут до тех пор, пока не уснут. Некоторые напиваются до бессознательного состояния. Кто-то ищет себе партнёра на одну ночь в тщетных попытках стереть из памяти свою любовь… Он не делает ничего из этого, потому что после ухода Хосока больше не чувствует ничего. Какая-то его часть хочет заплакать, но слёзы не идут. Юнги понимает, что настало утро, только когда снова начинает слышать звуки. Кто-то идёт по общему коридору, напевая себе под нос. Город просыпается и наполняется шумом. Юнги садится на диване, и тут же забывает обо всём, о чём думал. По голове бьёт осознание, что он никогда больше не проснётся с Хосоком в одной постели. Хосок ушёл. И Юнги больше не чувствует ничего.