***
Юнги смиряется со своей участью. Его больше не раздражает ни самодовольная ухмылка отца, ни то, что он собственноручно смыл собственную гордость в унитаз. Ничто из этого теперь не имеет значения. На следующий день его везут в отцовский дом: «тренировать» правильно вести себя перед камерами, чтобы разыграть их спектакль, планирующийся главной новостью этого года. Пока отец активно поднимал все свои связи, решая, с кем выгоднее договориться, а кому лучше пригрозить, Юнги больше напоминал узника, заточенного в золотой клетке, как в камере смертников. Так прошла неделя. И вот, наконец, всё готово: завтра конгрессмен выступит перед людьми. Вероятно, даже пустит слезу, пытаясь убедить публику в том, что Чон Гюён совершил ошибку, навешав ложные обвинения на его дорогого сына и остальных офицеров участка. Юнги, в свою очередь, должен изображать хорошего сына и всячески выражать нежелание афишировать эту ситуацию, будто бы из страха случайно не «навредить» репутации любимого отца. Какая красивая сказка. Общественность обязательно будет жутко разгневана историей о богаче, пытающимся скрыть такое отвратительное преступление. Им нужно будет лишь призвать её требовать настоящего расследования, и Чон Гюён с Чон Вону гарантированно сядут. И всё будет хорошо. Кроме того, что Хосока больше не будет рядом. Юнги тупо смотрит на открытое в телефоне окно с надписью: «Вы уверены, что хотите удалить 182 фотографии?» и никак не решается нажать «да». Нужно стереть всё, что связано с Хосоком. Не из страха, что кто-то раскроет, что они были в отношениях. Для себя. Он должен покончить с этим, просто «переболеть» этой любовью и двинуться дальше, но только не продолжать мучить себя снова и снова. Он не имеет права грустить, как и не имеет права упиваться всей этой болью, потому что именно его решением было заставить Хосока выбирать, хоть он и заранее знал его ответ. Хосок слишком добр для того, чтобы быть эгоистом. Юнги понимал это прекрасно. Понимал, что всё закончится тем, что тот бросит его, но, как чёртов трус, переложил это бремя на Хосока. Юнги пытается. Правда пытается нажать «да», однако снова выбирает «нет» — уже в миллионный раз с момента, как переехал в дом отца. Да как он может?.. Он умрёт, если лишится возможности видеть хосоково лицо. Хоть бы и на этом маленьком экране.***
Юнги не щурится и не моргает от ярких вспышек камер, грозящих лишить его зрения. Он стоит прямо, терпеливо выслушивая потоки бесчисленных вопросов от журналистов, хотя едва ли разбирает слова последних. Камеры здесь везде, куда ни плюнь. Как и свет. И крики. И взбудораженная толпа. Но все его мысли занимает один лишь Хосок.***
— Смотри, мистер Ким! Щеночек! Сокджин нежно улыбается стоящему рядом мальчику, а затем переводит взгляд на приближающуюся к ним белую пушистую собаку. — Можно погладить? — с горящими от нетерпения глазами спрашивает Тэхён, прыгая на месте. — Нужно сначала спросить у его хозяйки, Тэ. — Можно погладить вашего щеночка, пожалуйста? — вежливо спрашивает Тэхён, поднимая свои огромные глазищи на женщину, держащую поводок. Та одобрительно кивает, с умилением наблюдая, как мальчик приседает и начинает возиться с её собакой, квадратно улыбаясь. — У вас очаровательный сын, — говорит она, переводя взгляд на Сокджина. — Такой воспитанный. Многие дети просто подбегают и хватают его за хвост или уши, — продолжает она, снова возвращаясь взглядом к Тэхёну и не замечая удивления на сокджиновом лице. Сокджин чешет подбородок почти застенчиво, обдумывая эти слова. Ваш сын, хах. Надо же такое сказать. — Какой красивый молодой человек, сразу видно, весь в отца! — продолжает женщина, так и не замечая его замешательства, и смеётся, когда Тэхён начинает повизгивать от счастья, уворачиваясь от лижущего его лицо щенка. Сокджин резко втягивает ртом воздух, стараясь понять, что сейчас чувствует. Странное ощущение. Не гордость и вроде бы не счастье… однако что бы это ни было, оно стесняет грудь, при этом оставляя необъяснимо приятное покалывание в животе. — Тэхён, пора отпустить его. Пусть гуляет дальше, — вместо этого говорит Сокджин, мягко улыбаясь и изо всех сил стараясь не вестись на надутые губы мальчика. — Ладно… спасибо, что дали поиграть с вашим щенком! — благодарит женщину Тэхён, кланяясь, но та лишь отмахивается: — Без проблем. Ваш мальчик такой милаха! — прежде чем продолжить свой путь. — Похоже, папа скоро вернётся домой. Ну, идем, что ли? — спрашивает Тэхёна Сокджин, и тот коротко кивает, прежде чем взять его за руку. Сокджин крепко сжимает его ладошку, и странное ощущение в груди возвращается от мысли, какая же тэхёнова рука маленькая по сравнению с его собственной. — Мистер Ким, а у нас правда сегодня будет пицца на ужин? — с квадратной улыбкой спрашивает мальчик, болтая их сцепленными ладонями туда-сюда. — Ага. Папа же обещал, если получишь сто баллов за тест, — отвечает Сокджин с нескрываемой гордостью в голосе. С правильной мотивацией Тэхён стал самым лучшим во всех дисциплинах, на голову обогнав своих сверстников. И не то чтобы Сокджин удивлён — тот явно весь в отца. — А можно я выберу начинку? — Ну конечно, можно. Можешь даже мороженое сам выбрать. Сокджин треплет мальчика по волосам и поднимает взгляд, мысленно уже возвращаясь в квартиру: ему не терпится переодеться, наконец, во что-то более комфортное. Он и так весь день был на нервах, потому что Намджуну позволили-таки вернуться в участок. Последние несколько дней больше напоминали шторм. Лицо Юнги внезапно стали показывать по всем телеканалам. Его отцом оказался конгрессмен Ли — человек, баллотирующийся в президенты, главным противником которого выступал сам Чон Гюён, корень всех их проблем. Намджун смотрел новости молча. Даже Сокджин, уже было считавший, что знает его как свои пять пальцев, не мог понять, о чем тот думает, слушая речь конгрессмена. Всё полицейское управление в мгновение ока развернуло свой курс на прямо противоположный, а все нужные доказательства против Чон Гюёна и его сына волшебным образом нашлись. Общественность буквально слетела с катушек, требуя справедливости. Ни для кого в участке это не стало сюрпризом. В момент, когда они увидели лицо Юнги на экране, они только больше убедились, что по большому счёту совершенно бессильны перед властью богатых людей. Не самое лучшее ощущение. Семейство Чон арестовали, что ожидаемо поставило конгрессмена Ли на вершину рейтинга. Общественность, как и планировалось, сильно симпатизировала ему за «острое чувство справедливости» и «искреннюю любовь к собственному сыну». Все офицеры, за исключением пострадавших больше всех Джексона и Чонгука (которых Намджун отправил в отпуск) вернулись в участок. Мысленно Сокджин позволяет себе тяжело вздохнуть. Даже снова став капитаном, Намджун не выглядел счастливым, хотя, казалось бы, всё снова вернулось в норму: у него опять есть работа, а участок не пустует, пускай команда и не в полном составе. И хоть горькое осознание того, что все они — безвольные пешки, с которыми могут поступить сколь угодно несправедливо, никуда не делось, причина не в этом. Сокджин смотрит на Тэхёна, с воодушевлением перечисляющего все известные ему виды мороженого в попытках выбрать какое-то конкретное, и мягко улыбается. Всё как-нибудь образуется, говорит себе он. Намджун сейчас нуждается в поддержке, и нужно быть сильным ради него, чтобы всё снова вернулось на свои места. Но все мысли тут же вылетают из его головы, когда он видит стоящую возле подъезда знакомую фигуру, которой, однако, он совсем не рад. Джу Харин. Ну конечно. Ну конечно она вернулась. Почему бы ей и не вернуться? Сокджин лишь сильнее сжимает ладошку Тэхёна, и мальчик замолкает, с любопытством поднимая на него взгляд. Харин замечает их раньше, чем Сокджин успевает развернуться. Всё. Отступать поздно. Да и некуда. — Я, кажется, говорил тебе держаться подальше, — сквозь зубы цедит он, как только женщина подбегает к ним. Харин презрительно щурит глаза в ответ, не удостаивая его ответом, и переводит глаза на Тэхёна, который теперь стоит, спрятавшись за сокджиновой ногой. — Тэхён-а, это мама, — мягко пробует она, протягивая к мальчику руку. — Уходи, — холодно говорит Сокджин, закрывая от неё Тэхёна ладонью. — Если не хочешь по-хорошему, поговорим в суде, — тут же вскидывается женщина, зло сверкая глазами. — Тэхёну хорошо с нами. В чём твоя проблема? — быстро огрызается Сокджин в ответ. Они едва перекинулись парой предложений, а он уже устал от её бесчувственности. Тэхён, может, пока и мал, чтобы понимать всё, о чём они говорят, но он и не тупой. У него прекрасная память, Сокджин даже не сомневается: он обязательно будет задавать вопросы об этом позже, а Сокджину совершенно не хочется объяснять потом мальчику, что в опеке идёт целая борьба за него и то, кому он достанется. И что его могут забрать у отца. Не то чтобы он позволит этому случиться, конечно, но всё-таки. — Я знаю, что Намджун потерял работу, так что… — Ещё хоть слово, и это закончится плачевно с твоей стороны, — угрожающе рычит Сокджин. Вот же нахалка. Они с Намджуном так старались держать Тэхёна подальше от этого дерьма, а она говорит всё так, будто его рядом и нет. Или ей просто плевать? Или она этого и добивалась? — И да будет тебе известно, что он уже вернулся в участок. Следить за новостями для тебя непосильная задача? Похоже, что так. А теперь, если ты закончила нас шантажировать, избавь нас, пожалуйста, от своего присутствия. — Да кто ты такой, чтобы указывать мне? — зло шипит женщина в ответ, выглядя ни сколько не впечатлённой ни сокджиновым внушительным видом, ни явно сквозящим в голосе недружелюбием. — Уходи. — Я не оповестила всю школу о твоей ориентации из чистой любезности, но если ты продолжишь и дальше встревать между мной и Намджу… — Это не между тобой и Намджуном. И никогда не было. Тэхёна ты не получишь в любом случае, так почему бы тебе просто не… Сокджин непонимающе моргает, внезапно обнаруживая своё лицо повернутым в сторону. Левая щека начинает гореть. Он моргает ещё пару раз, прежде чем до него доходит. Джу Харин только что дала ему пощёчину. И теперь стоит перед ним, зачем-то сжав руки в кулаки. Сокджин открывает рот, не в силах контролировать кипящее в нем негодование. Он долго терпел все её выходки. Она довела Намджуна до слёз, до неконтролируемой истерики, какую Сокджин надеялся никогда не увидеть. Поступила с Намджуном как полная сука, а сейчас припёрлась сюда без приглашения и стала кричать, тем самым вводя Тэхёна в ещё большее замешательство. А теперь посмела ударить его, Сокджина, по лицу? Но не успевает Сокджин вымолвить и слова, как внезапно Тэхён выпрыгивает из-за его спины и со слезами на глазах яростно отталкивает женщину своими крошечными руками. — Оставь его в покое! — кричит мальчик, становясь между учителем и матерью. — Я скажу папе, чтобы арестовал тебя! Уйди от него! — с нехарактерной злобой в голосе продолжает Тэхён, а Сокджин только и может, что стоять, раскрыв рот, не в силах складывать слова в предложения от шока. — Но Тэхён, я же твоя мам… — Нет! Уходи! Оставь его в покое! — Тэхён широко разводит руки в попытке закрыть собой стоящего позади учителя. — Тэхё… — Тэхён! Джин! Все трое оборачиваются, чтобы увидеть бегущего к ним Намджуна. Его взгляд сразу холодеет, как только он замечает Харин. Та издаёт какой-то непонятный звук, когда Тэхён бросается к своему отцу, не сдерживая градом льющиеся слёзы. — Пап! Она ударила мистера Кима! Арестуй её! — шмыгая носом, говорит он, неконтролируемо дрожа, и обвиняюще тыкает пальцем в Харин. — Она ему сначала нагрубила, а потом ударила! Намджун поднимает сына на руки, и Сокджин, наконец, отмирает: — Я в порядке, Тэ. Спасибо, что защитил меня, теперь со мной всё хорошо, — мягко успокаивает Тэхёна он. — Джин, отнесешь его домой? — коротко просит Намджун, и Сокджин кивает, забирая всё ещё хныкающего мальчика к себе на руки. — Пойдём-ка домой, малыш, — нежно говорит Сокджин, сажая Тэхёна себе на плечи. — Закажем пиццу и подождём папу вместе, ладно? — М-м, ладно… с тобой всё хорошо, мистер Ким? — Конечно, ты ведь спас меня, как настоящий герой, — отвечает Сокджин и поворачивается к Намджуну. — Мы закажем пиццу. Не опаздывай, — напоследок бросает он, и Намджун отвечает: «хорошо», прежде чем поцеловать сына в лоб. Он ждёт пару секунд, пока они отойдут подальше, и только после этого поворачивается к Харин. Та невольно сглатывает, видя с какой холодностью мужчина смотрит ей в глаза. Она никогда не видела его в таком состоянии, даже когда они ссорились. Даже когда она сказала, что уходит. Намджун всегда был грустным. Тревожным. Раздавленным горем, но никогда не был злым. А сейчас он явно зол, и зол не на шутку. — Можешь вытирать об меня ноги сколько угодно, если чувствуешь себя от этого лучше, но как смеешь ты бить Сокджина и доводить моего сына до слёз? — А что ещё мне оставалось делать! Ты не оставил мне выбора! — яростно защищается Харин, тем не менее, невольно отступая на шаг. — У тебя, блять, всегда и на всё одно оправдание! Ты, ты, ты, ты. Как будто нет больше ничего в голове! — Ты потерял работу! — И вместо того, чтобы подумать, что Тэхён лишится отца, ты думаешь только о том, как забрать его себе. Зачем? Зачем ты пытаешься? Думаешь, сможешь компенсировать все эти годы, которые провела без него? — Я… это мой сын, Ким Намджун. Я люблю его! — Нет, не любишь. Тебя толкает на это чувство вины. Ты думаешь, что если заберёшь Тэхёна себе, то больше не будешь мучиться за то, что оставила его. — Даже если и так! Я смогу обеспечить ему лучшую жизнь, и ты знаешь это! — Знаешь… все эти годы я корил себя за то, что ты ушла. Думал, что был недостаточно хорош для тебя, — после некоторой паузы продолжает Намджун. — Что ты… — Но сейчас я понял. Это ты никогда не была достаточно хороша для меня или Тэхёна. Теперь у меня есть настоящая семья, и если ты попытаешься разрушить её ещё раз, я этого так не оставлю. — Что? Семья? Ты и этот учитель? Так вы с ним... вместе, что ли? — Да. Да, мы вместе, и я люблю его всей душой и знаю, что он тоже любит меня. И с уверенностью могу сказать, что это чувство гораздо, гораздо сильнее того, что было когда-то между нами. — И ты думаешь, что Тэхён сможет вести нормальную жизнь, постоянно видя двух мужчин в непосредственной близости? Что о нём люди скажут! — Это нам с Сокджином решать. Не тебе. — Ким Намджун, ты говоришь, не подумав! — Нет. Я говорю как раз подумав. И думал об этом достаточно. Сокджин любит Тэхёна, и Тэхён любит его не меньше. Харин закусывает губу, когда видит, какой радостью освещается намджуново лицо, когда он говорит о сыне и Сокджине. И затем, внезапно, вся тревога и ненависть будто улетучиваются из её организма, когда последние детали головоломки, наконец, сходятся, и она вспоминает прошлое. Те моменты, которые она упорно старалась забыть, когда начала новую жизнь без Намджуна. Когда-то они были счастливы вместе. Намджун смотрел на неё с такой же радостью на лице. Тогда они ещё счастливо смеялись в присутствии друг друга. Потому что были влюблены. — Ты… ты правда его любишь… — Да. Люблю, — уверенно отвечает Намджун. Харин видит: он больше не злится. Он говорит правду. — И тебя я тоже любил. Тогда — сильнее всего на свете. Думал, что у нас будет замечательная семья. Ты, я и Тэхён. Харин молчит. — Но сейчас — нет. Ты кого-то себе нашла, я тоже. Тэхён счастлив здесь, со мной. Пора двигаться дальше. Харин не знает, что на это ответить. — Мы позаботимся о нём. Он будет счастлив и дальше. Харин тяжело сглатывает и яростно моргает, пытаясь сдержать внезапно выступившие слёзы. Всё идёт не по плану. Она была так одержима тем, чтобы вернуть Тэхёна обратно, однако сейчас эта идея выглядит… бессмысленной и ненужной. Может, Намджун прав. Как ни тяжело это признавать, у него всегда бывают здравые мысли. Может, это действительно чувство вины толкнуло её на то, чтобы так отчаянно пытаться забрать у него сына. Она ведь действительно любила Тэхёна. Любовь к нему была заложена в самой её природе, как и желание видеть его. Как он растёт и мужает. Она бесчисленное количество раз представляла, какой он; годы шли, а чувство вины за то, что она не рядом, росло. Оно как червячок точило её душу, пока потребность стать частью тэхёновой жизни не взяла верх. И, быть может, осознание того факта, что Тэхён был счастлив и не имея её в своей жизни, толкнуло её на крайность. Мысль о том, что она больше не нужна, ослепила её. Но сейчас… — …я тоже тебя любила, знаешь ли, — тихо отвечает Харин, и Намджун понимающе кивает. — Знаю. — А сына своего я люблю до сих пор. Можешь не верить, но это так. — …я знаю. На пару секунд повисает неловкая тишина. — …позаботься о нём, хорошо? — Хорошо. — И… удачи. С ним. Намджун лишь улыбается в ответ. А затем разворачивается и медленно уходит. Харин смотрит, как его спина плавно исчезает за дверью подъезда. Смотрит — и не может сдержать слёз. Что странно: вернувшись домой, она отчего-то чувствует, что ей становится легче.***
Юнги морщится, когда его в очередной раз обдаёт лошадиной дозой парфюма. Он делает большой глоток из своего бокала с шампанским, надеясь, что это перебьёт ему обоняние достаточно, дабы его не вывернуло наизнанку в следующий раз, когда мимо него пройдёт ещё какой-нибудь умник, искупавшийся в собственных духах. Дни сменяются один за другим, сливаясь в одну большую вереницу событий, и вот Юнги уже с полным равнодушием наблюдает, как отец таскает его по всей Корее в рамках своей кампании. Юнги больше не утруждает себя улыбаться, когда его снимают камеры. Он существует просто на каком-то автопилоте, даже не пытаясь вслушиваться в то, что говорит отец — мысленно убеждая себя, что это ради собственного же психического здоровья. Сегодня они проводят приём в одном из шикарнейших отелей Сеула с видом на огромный бальный зал, богато украшенный с той лишь целью, чтобы вытянуть из приглашённых инвесторов как можно больше денег. Юнги считает, что вся эта политика — не более чем огромная куча дерьма, но у него нет другого выбора, кроме как, вырядившись в смокинг, притворяться, что ему не насрать на всех этих безумно дорого одетых незнакомцев, быстро заполняющих зал. Лучше бы дома остался, обнимаясь с… Юнги сжимает зубы и допивает своё шампанское, ещё раз напоминая себе, что у него больше нет «дома». Ему не к кому возвращаться. Чёрт, ему определённо нужно что-то покрепче, чем это ебучее шампанское, потому что он точно сойдёт с ума, если подумает о Хосоке ещё хоть раз. Не то чтобы у него не получалось вообще когда-то о нём не думать. Юнги пытался. Пытался, быть может, даже слишком старательно, однако так и не смог выкинуть Хосока из головы. И смирился. Он не сможет. — Опять ты довёл Хосока до слёз. Он резко оборачивается на имя и видит Хансоля, тоже стоящего с бокалом шампанского в руке. — …какого чёрта ты здесь делаешь? — спрашивает Юнги, стараясь максимально скрыть удивление на своём лице. Ещё не хватало устроить сцену перед сотнями людей и под прицелом десятков камер. — Мой отец приглашён, а ещё это его отель и всё такое, так что я просто присоединился. Подумал, тебе будет интересно, как там Хосок, — спокойно отвечает Хансоль. Юнги старается найти в словах какой-то подвох, но не замечает в голосе Хансоля ни враждебности, ни каких-либо признаков злорадства. Они стоят бок о бок, наблюдая, как люди неспешно прогуливаются по залу, иногда фальшиво смеясь. Так вот куда той ночью пошёл Хосок… Обычно Юнги бы уже горел от ревности, но сейчас — нет. Он просто не может позволить себе ревновать. Не заслужил. Только не после того, как в очередной раз заставил Хосока плакать. Напротив, он рад, что Хосок с кем-то, кто сможет хорошо о нём позаботиться. Юнги хочет спросить. Хочет спросить, хорошо ли Хосок кушает. Крепко ли спит по ночам. Ходит ли на тренировки. Да чёрт, пусть Хансоль скажет уже, что они вместе — даже это будет лучше, чем осознание, что Хосоку до сих пор больно от того, что сделал Юнги. — Неужели тебе совсем не интересно, как он? — снова начинает Хансоль, когда тишина затягивается. Юнги молчит, вместо ответа смотря прямо перед собой — на мини-сцену, где через пару часов ему придётся говорить речь, тщательно подготовленную пиар-менеджером кампании отца. — Знаешь, я пришёл, чтобы сказать тебе, что ты мудак, — продолжает Хансоль, будто бы и не замечая неловкой паузы. — Но я просто смотрю на тебя сейчас, и это даже не смешно. Юнги не знает, что ответить. — Я серьёзно собирался ухаживать за ним, если ты опять доведёшь его до слёз… но сейчас я понимаю, что в его сердце нет места никому, кроме тебя. — …чего ты хочешь. — Правды. — Всё есть в газетах. Почитай новости. — Нет, не этой правды. Хотя, кажется, я и так уже понял, — во все тридцать два улыбается Хансоль, и Юнги лишь сжимает сильнее челюсти, прежде чем отобрать у него бокал и залпом допить его содержимое. — Позаботься о нём, — говорит Юнги, с громким стуком ставя бокал на стол и разворачиваясь, чтобы не наделать ничего, о чём придётся потом жалеть. — Мин Юнги! Юнги игнорирует оклик, продолжая пробираться в противоположную от Хансоля сторону. — Четыре, один, два, шесть. Юнги автоматически останавливается и непонимающе поворачивает голову, хмурясь. Однако всё, что видит, это Хансоля, смотрящего на него с беспричинно расслабленной усмешкой и прижимающий указательный палец к виску — мол, запомни. 4126…? Юнги решает не заморачиваться и быстро исчезает в толпе. Он не обязан разбираться в каждой непонятной дребедени, какую пытается втереть ему Хансоль. У него нет на это ни времени, ни сил. Ему приходится постоянно напоминать себе улыбаться и кивать через каждые пару минут, а также хлопать, когда остальные хлопают — какую бы херню не несли на сцене. Отец бесподобен, как и всегда, когда говорит о справедливости. Будто это слово для него что-то значит, ха. Он говорит о том, что уже обречён на успех. Юнги горько смеётся себе под нос. Подумать только, его отец станет президентом Южной Кореи через пару месяцев. И это он, Юнги помог ему достичь главной в его жизни цели… Юнги чувствует, как стол начинает вибрировать, но не придаёт этому значения, думая, что это снова звонит телефон менеджера. Уже в сотый за день раз. Краем глаза он замечает, как она поднимает трубку, и выдыхает, продолжая притворяться, будто слушает речь. Однако затем стол вибрирует снова, и раздаётся резкий «динь», заставляя Юнги опять повернуть голову. И тогда, внезапно, он осознаёт, что все сидящие за столом люди теперь смотрят в свои телефоны. Он осматривается по сторонам и видит, что остальные делают то же самое, а те, у кого телефона нет, так же как и он — непонимающе крутят головами. Не проходит и минуты, как толпа начинает волноваться, активно перешептываясь о чём-то между собой. Кто-то встаёт и молча куда-то уходит. Юнги хмурится и инстинктивно тянется за собственным телефоном — чтобы вспомнить, что его конфисковали несколько недель назад. — Что происхо… — начинает было он, поворачиваясь к менеджеру, однако не успевает закончить предложение, потому что женщина внезапно срывается и убегает на сцену. Юнги внимательно следит за ней глазами, стараясь понять, в чём дело. Неужели Северная Корея решила-таки сбросить на них бомбу? А затем, без всякого предупреждения, небольшая группа мужчин, одетых в униформу отеля, бросается к сцене, и в мгновение ока конгрессмен Ли оказывается скрученным на полу. Юнги всё ещё не понимает, что творится. Почему люди так сильно паникуют, а сотрудники отеля куда-то тащат его отца? Какого чёрта происходит? Или это какой-то хитровыебанный пиар-ход, о котором ему забыли сообщить? Юнги встаёт было со стула в чётком намерении выяснить, в чём дело, однако садится обратно, когда слышит знакомый голос, перекрывающий гомон толпы. — Вы арестованы за убийство Ю Чжиён. …Чон Чонгук? Один из мужчин оборачивается, и — да, ошибки быть не может. Перед ним стоит его напарник, одетый в униформу отеля, и одной рукой держит конгрессмена за воротник, а второй — за руку. — У вас есть право хранить молчание и… чёрт, капитан, пожалуй, отдам эту честь тебе. — У вас есть право хранить молчание. Отныне, всё, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде, — говорит стоящий рядом с Чонгуком мужчина, и Юнги смотрит чуть ли не с открытым ртом, как их капитан снимает парик и очки. И тут же узнаёт остальных, надевающих на конгрессмена наручники. Юк Сондже. Ли Хонбин. И даже… Ким Мингю? Юнги не успевает даже озвучить своего замешательства, потому что чувствует, как кто-то сильно тянет его за руку. Он поворачивает голову и обнаруживает Джексона, с хитрым выражением лица прижимающего палец к губам. — Идём, пора убираться отсюда. Юнги встаёт со стула в полной тишине, не понимая, сон это или явь. Всё выглядит довольно реальным. Сильная хватка Джексона на его запястье. Его голос… Юнги спотыкается и почти падает, но Джексон упорно продолжает тащить его к двери — причём не к той, к которой стремится галдящая толпа. Камеры взрываются вспышками, делая скандальные фотографии ареста его отца. Менеджер в панике мечется, крича что-то про адвоката в телефон. Чонгук оборачивается и задорно подмигивает Юнги, прежде чем исчезнуть с остальными и конгрессменом, теперь официально закованным в наручники. А затем Юнги видит Хансоля, отпирающего дверь с надписью: «ТОЛЬКО ДЛЯ СОТРУДНИКОВ», прежде чем повернуться к ним. — И, просто на заметку, я всё ещё считаю, что подхожу Хосоку больше, чем ты, — ухмыляется тот, прежде чем буквально выпихнуть Юнги из зала. — Иди и верни его, говнюк! Юнги не успевает задать ни единого вопроса, внезапно осознавая, что ноги сами несут его по лестнице.