Что спрятано в твоей груди?

      Мерная, убаюкивающая качка. Шелест волн, мягко толкающихся в деревянную обшивку. Корабль поскрипывал в ночи, будто живой, напоминая ворчливого старика. Оба окошка в кубрике были задраены, не давая проникать сюда холодному ночному воздуху и солёным брызгам. Но за тепло приходилось платить духотой.       Усталость после долгой смены, ноющие от каторжной работы спина и руки и затхлый воздух вперемешку с терпким запахом пота матросов навевали глубокий сон, в который Тайвин проваливался, как в черноту. Липкую, тяжёлую, не дающую отдыха и облегчения. Изнурённый разум, должно быть, сыграл с ним дурную шутку, соткав полотно снов из воспоминаний.       За ночь все окна в башне десницы разрисовал мороз. Первые лучи солнца позолотили искристые завитушки, заставили их светиться изнутри холодным сиянием. Под правым окном, за стеклом, ровная снежная поверхность была нарушена – Джоанна вчера его открыла и слепила снежок, несмотря на все протесты Тайвина. Ещё и за шиворот ему потом сунула, когда он попробовал вернуться к бумагам, которые так и остались лежать на секретере беспорядочным ворохом. Он так и не смог потом к ним вернуться. Стоило, наверное, заняться ими вчера в кабинете, а не тащить в спальню, но…       Щёку грела подушка из лебяжьего пуха, пропахшая её любимыми духами и её собственным, неповторимым запахом. Когда-нибудь он отберёт у неё эти треклятые склянки, чтобы ничто не перебивало этот запах. Рассветные лучи, падающие на кровать через незадёрнутый полог, казались нежно-розовыми, почти персиковыми. Такими бывали её щёки, когда она заливисто смеялась...       Завозилась сзади, сладко потягиваясь, пнула его неосторожно острой коленкой. Кажется, заснуть снова уже не получится.       – Тай, – прошептала Джоанна ему на ухо, прижимаясь со спины. А он лишь недовольно фыркнул, чувствуя, как её пальчики щекочут его бок, – я знаю, что ты не спишь. – Она легко прихватила зубами его ухо, явно недовольная, что её игнорируют.       – Я пытаюсь, – чуть хриплым спросонья голосом ответил Тайвин, размышляя о возможности пожертвовать своим ухом ради сна, – но кое-кто очень настойчиво мне мешает. – Он резко повернулся, подминая жену под себя.       Джоанна тихо рассмеялась и поцеловала его в нос, делая вид, что не заметила начинающий разгораться страстью взгляд мужа.       – Мне поискать другую спальню, чтобы не мешать тебе, мой лев?       – Ну уж нет. Коль разбудила – изволь познать все последствия. – Тайвин довольно усмехнулся, по-хозяйски оглаживая льнувшее к нему молодое тело.       Джоанна взяла его лицо в свои ладони, а взгляд её вдруг стал более серьёзным, сосредоточенным.       – Давай уедем, Тай.       Ладонь Тайвина замерла на её бедре, не успев забраться под ночную рубашку.       – Я – десница короля. Моё место здесь.       – Ты – мой муж. Твоё место со мной. Клянусь всеми богами, ты проводишь с Эйрисом намного больше времени!       Тайвин поморщился и попытался отстраниться от неё.       – Это мой долг. Эйрису плевать на все государственные дела. Он всё больше отстраняется от них, сваливая всё на мои плечи.       – Ты лжёшь мне в глаза. – Джоанна опасливо прищурилась, притягивая его обратно на себя за плечи. Сил в ней, как в котёнке – отчего он позволяет собой управлять? – Ты лжёшь сейчас нам обоим, Тайвин Ланнистер. Ты влюблён в свою работу больше, чем в меня. Тебе нравится могущество и власть в твоих руках. Ты упиваешься даже той ответственностью, которая давит на тебя. Однажды решив вернуть силу нашему Дому, ты всё никак не можешь остановиться. Хватит, Тай, прошу, перестань. – Она раздражённо дёрнула воротничок его ночной рубашки, упираясь лбом в его лоб. – Нам надо уехать. Слышишь?       – Ты говоришь глупости. – Он высвободился из её рук, встал с постели и начал одеваться.       Солома скрипела под сапогами. Ею был щедро усыпан пол конюшни Красного Замка. Тайвин, не обращая внимания на мирно дремавших лошадей, направился к стойлу Сумрака. К его большому удивлению, рядом со своим конём он нашёл ещё и жену.       – Не ожидал тебя здесь увидеть.       Санса гладила блаженно полуприкрывшего глаза жеребца, кормя его яблоком.       – Мне подумалось, что ему может быть одиноко, – ответила она не оборачиваясь.       Её ладонь прошлась по широкому носу вороного животного. Одного из самых норовистых во всей Королевской Гавани. Не все конюхи-то отваживались приближаться к нему.       – Кажется, мы поладили, – с ноткой гордости сказала Санса.       – Не вздумай пытаться его оседлать. Это тебе не кроткая лошадка.       Сумрак продолжил довольно хрустеть яблоком и шевелить ушами, выглядя вполне миролюбиво.       – Я помню, что он твой. И не собираюсь на чужой лошади.       – Я не это имел в виду.       Санса положила оставшийся огрызок рядом с поилкой и стала гладить могучую чёрную морду уже двумя руками.       – Думаешь, легко приручить зверя? – Тайвин прислонился плечом к деревянной балке, подпирающей стропила.       – Как видишь, мне это удалось. – Санса бросила на него хитрый взгляд из-за плеча. И он не был уверен, что понял, о ком она сейчас говорила. Вдруг её взгляд стал задумчивым. Он ловил эти взгляды уже второй день. Видать, хотела что-то сказать, да никак не решалась.       – Говори, – велел он.       Конь легонько толкнулся Сансе в руку, недовольный, что она прекратила ласку.       – И отойди-ка ты от него лучше, – добавил Тайвин, внимательно наблюдая за своим любимцем: взбрыкнуть тот мог и на ровном месте.       – Тайвин. – Она последний раз провела ладонью по морде животного и подошла к мужу, – если бы я попросила тебя исполнить одно желание, ты бы это сделал?       Он выжидающе смотрел на нее. Чего она хочет? Лошадь, что ли?       – Смотря какое.       – Всего одно. Одно единственное. И больше никогда ни о чём просить не буду.       Сколько тревоги во взгляде! Очевидно, лошадью тут и не пахнет. Жаль, из Волантиса как раз везли белоснежную кобылицу с хорошей родословной. Достойную жены Ланнистера.       – Давай уедем, Тайвин, – сказала вдруг она. А у него во рту всё пересохло.       – Что?       Может, ослышался?       – Давай уедем, Тайвин, пожалуйста. – Санса прижалась к нему, с мольбой заглядывая в глаза. – Давай уедем... в Винтерфелл, в Кастерли – не важно. Пожалуйста, Тайвин, прошу.       Как наяву перед ним другая сцена. Другие губы так же требуют и просят. Внезапно заныл застарелый шрам на груди – последствие его тогдашней глупости.       – Я – десница короля. Моё место здесь, – чуть жёстче, чем следовало, произнёс он. Уж с мальчишкой-то он справится. Джоффри не Эйрис.       – Ты говорил, что можешь всё. Неужели не сможешь выполнить единственное желание своей жены?       – Я нужен этому государству.       – Ты нужен своей жене.       Тайвин легонько отстранил от себя Сансу, стараясь не обращать внимания на горечь в её словах и на глупое, неуместное сейчас чувство тревоги в груди.       – Не проси меня больше об этом.       Она кивнула с грустным видом, не рискнув больше перечить.       Хохот Эйриса. Шершавые, словно в мозолях, стены. Цепи, змеями свисающие с потолка. В полумраке были отчётливо видны лишь серебряные волосы Таргариена, сотрясающегося в нездоровом, захлёбывающемся смехе. И тускло блестевший кинжал Тайвина, брошенный своему же хозяину наземь. Как подачка, как кость собаке. Руки не слушались, пальцы сводило судорогой. Нет хуже клетки, чем собственная воля. Нет страшнее наказания, чем служить тому, кого ненавидишь. Как удавка, как поводок. Короткий поводок в руках безумца…       На грудь легла приятная тяжесть, подбородка коснулось что-то пушистое, словно волосы, слегка растрепавшиеся за ночь. Муторный, дурной сон медленно отступил, гонимый этим знакомым ощущением. Тайвин пошевелился, неосознанно собираясь притянуть Сансу ближе к себе, но его рука наткнулась на покорёженные от влаги доски. Совсем близко что-то пискнуло и провело лысым хвостом ему по горлу. Он резко открыл глаза, стряхивая последние остатки сна, – и встретился взглядом с жирной серой крысой, сидевшей у него на груди. Маленькие чёрные глазки-бусины смотрели не мигая. Тайвин рукой сбросил с себя эту мерзость и схватил с пола башмак. Крыса же вяло шмякнулась на пол, посмотрела на него обиженно, шевеля длинными усами, потом надменно фыркнула и посеменила прочь, вальяжно виляя откормленным задком. Здесь она явно чувствовала себя полной хозяйкой. Правда, когда башмак Тайвина врезался в пол почти рядом с ней, она резво припустила и в мгновение ока исчезла в тёмном углу кубрика.       Матросы, игравшие в сторонке в кости, громко заржали, потешаясь над ним.       – Никак крысы испугался, Ланн? – протянул добродушный бородач с широким кривым носом. Судя по носу и вечно сбитым костяшкам пальцев, драться он любил.       – Ты прав, Гит. Сухопутная крыса испугалась морской! – глумливо усмехнулся патлатый матрос по имени Джек. Худой, жилистый, с засаленными чёрными волосами и кривой, словно прилипшей к лицу ухмылочкой. Этот был здесь главным заводилой. Редко какая ссора начиналась без его участия. И мало кто рисковал идти против него в открытую. Он имел славу подлеца и отлично умел обращаться с кинжалом.       Тайвин молча сходил за своим башмаком, бросил его рядом со вторым и устало рухнул обратно на койку. Короткий сон не принёс никакого облегчения, лишь разбередил душу.       Он лежал на спине, заложив руки за голову, и хмуро, невидяще разглядывал потолочные балки. С неумолимой беспощадностью к себе он проворачивал в голове события прошлого и пытался просчитать, стараясь быть честным с самим собой, как надо было бы поступить, обладая лишь теми знаниями, что были доступны ему тогда. Он будто снова и снова сам себе бередил рану, пытаясь постигнуть ещё один жестокий урок. Он просчитался… ошибся. Только цена ошибки любого глупца во сто крат меньше, чем он, Тайвин Ланнистер, платил каждый раз за любую свою ошибку. Пускай их было немного, но все они дорого обошлись ему.       Он недооценил своих врагов. Свою дочь Серсею. Даже Тириона. Тирион – его позор. Кара богов и урок смирения, который он так и не постиг. Тирион пошёл чертами лица в Ланнистеров, а манерами… Тайвин содрогнулся от отвращения, вспоминая, как впервые заметил его усмешку, один в один похожую на усмешку Безумного Короля. В один момент его сын показался ему похожим на Эйриса всем! Вспоминал, как похолодел, когда застал его в комнате завороженно глядевшим на горящую свечу и тянущим к лепестку огня короткие пальцы. После этого Киван долго пытался переубедить Тайвина отменить приказ слугам убрать все свечи из спальни сына: «Семеро, Тайвин, он совсем ребёнок! Он боится засыпать в темноте!» Вспоминал, что испытал, когда Герион подарил своему племяннику книгу о драконах, а тот потом выучил её едва ли не наизусть и пришёл к дядям просить подарок на именины: «Не обязательно большого дракона. Можно и маленького, как я сам».       «Если бы у меня был бы дракон, Тайвин… хотя бы маленький… я был бы абсолютно счастлив», – шептал Эйрис, водя рукой над одной из многочисленных свечей в его спальне…       Тирион – его позор. Позор, который спас отца от его же собственной дочери. Когда Иллирио поведал ему, что его младший сын сгорел в темнице, Тайвин долго не мог понять, что испытывает. Лишь потом насилу признался сам себе – горечь…       В щели задраенных окошек подглядывала звёздная ночь. Черноту тесного кубрика разгонял единственный фонарь, оправленный в двойную раму из толстого стекла. Он болтался на цепи между двумя массивными балками и раскачивался в такт качке. Вокруг него плясали тени, усиливая эффект движения. На самом светлом пятачке, прямо под масляным фонарём расположились увлечённые игрой матросы, то ли уже вернувшиеся со своей вахты, то ли ожидавшие своего часа заступить на вахту – на корабле никогда не прекращалась работа. Они расселись на сундуках и грубо сколоченных табуретах вокруг массивного деревянного ящика, на котором лежала лакированная доска из вишни с маленькими резными бортиками в виде волн с барашками. Под одобрительный смех гремели кости, громко стучал о доску гладкий деревянный стаканчик, озвучивались всё новые ставки. Одни играли общими костями, тряся их в гладком деревянном стаканчике, и в алчно блестящих глазах горел азарт; другие шептали над зажатыми в кулак костями молитвы перед тем как начать их трясти или использовали свои кости, приносящие удачу, и, напряжённо вглядываясь, поднимали стаканчик над выпавшим результатом.       Победителям уже достались большая ракушка, короткая нитка жемчуга, кроличья лапка с серым потёртым мехом, кусочек смолы с застывшим в ней жуком и серебряная ложка. Играть на деньги было строжайше запрещено. Хуго, худющий матрос с вороватым взглядом вечно бегающих глазок, надоедливо ныл, призывая кого-нибудь сыграть с ним. Но единственное, что он мог поставить на кон, – чёрная краска для волос.       – Это лучшая краска, которую можно найти! Тирошийская! – нудно нахваливал он своё добро. – Нигде больше не делают таких красок!       – Да на кой ляд нам нужна чёрная краска? – спросил Гит, почёсывая широкую волосатую грудь. – Была бы ещё синяя или зелёная, то хоть покуражиться можно было. Тебя же ночью и покрасили бы!       Остальные матросы дружно заржали. Тайвин приподнялся на локте, задумчиво поглядывая на флакон в руке матроса.       – Её можно потом продать. Краска из Тироша дорого стоит, – продолжал нудить Хуго, но вдруг лицо его озарилось и он выпалил: – А ещё я слышал, что вши боятся тирошийской краски! Верный способ от них избавиться!       – Я сыграю с тобой, – Тайвин поднялся с койки и подошел ближе.       – Что, Ланн, вши донимают? – хохотнул Джек, чуть сдвинувшись на сундуке вправо.       Тайвин присел на освобождённое для него место и хмыкнул:       – А что если и так?       Джек тут же отодвинулся вправо, недоверчиво зыркнув на него. А потом поднялся и, думая, что никто не заметит, оттащил свой соломенный матрац подальше от койки Тайвина. Отлично, хоть храпеть не будет над ухом.       Хуго занял место по другую сторону от доски и поставил на край ящика флакон с краской. Тайвин так же молча положил рядом с ним свою ставку – женскую подвеску из бронзы. Её торопливо сунула ему в руки та девушка-дотракийка, которая помогла сбежать от Иллирио. Но продать побрякушку оказалось сложнее, чем он думал.       – Я буду играть своими костями, – заявил Хуго, доставая из-за пазухи мешочек, – они у меня счастливые...       Он поцеловал кулак с зажатыми в нем костями и высыпал их в деревянный стаканчик.       – Правила знаешь? – Гит протянул Тайвину второй, уже с кубиками.       – Да.       Правила были незамысловатые, тем более, он уже не раз видел, как матросы либо борются на руках, либо играют в кости. Развлечений здесь было не так много. Играли до трёх раундов, дубль – набор из двух любых одинаковых цифр – бил одиночные цифры, набор из троек бил дубль и так далее. Сами значения на кубиках сравнивались только если наборы были одинаковыми. Например, тройка из шестёрок выигрывала у тройки из пятерок. Во время каждого раунда допускался всего один переброс любого количества кубиков.       – Начинайте, – скомандовал Гит, опёршись на ящик с доской.       Тайвин и Хуго накрыли ладонями свои стаканчики и потрясли их. Одновременно стукнули ими по доске. Тайвин поднял свой: единица, тройка, двойка, четвёрка и пятёрка. Неудачное начало. Хуго, демонстративно зажмурившись, медленно поднял свой и тут же расплылся в довольной улыбке: тройка, четвёрка, пятёрка и две шестёрки.       – Переброс, – скомандовал Гит.       Хуго двумя пальцами собрал три своих кубика, оставив шестёрки, и кинул их в стаканчик для второго захода. Тайвин сгрёб свои четыре, решив оставить только пятёрку.       Снова загремели кости в стаканчиках, затем хлопнули по дрогнувшей доске. У Тайвина теперь было две пятёрки, четвёрка, единица и тройка. Хуго снова боязливо заглянул под свой стаканчик, а потом демонстративно выдохнул и убрал его в сторону, демонстрируя три шестёрки, четвёрку и пятёрку.       Во втором раунде после переброса у Тайвина оказалось три четвёрки, а у побледневшего Хуго две шестёрки. Всё должен был решить третий раунд.       – Ну?! Чего медлите, черти? – грубовато пробасил Гит.       Два стаканчика снова ударили по доске. Хуго первый резко поднял свой стаканчик: две шестёрки, тройка, двойка и пятёрка. У Тайвина оказались три единицы, двойка и тройка.       – Перебр-р-рос! – скомандовал Гит.       Хуго сграбастал у себя всё, кроме шестёрок, и почти истерично затряс стаканчик. Тайвин спокойно кинул в свой два кубика и тоже начал его трясти, накрыв ладонью.       Кромки стаканчиков громыхнули по лакированной поверхности доски. Лежавшие рядом кубики вздрогнули. В напряжённой тишине поскрипывал качающийся на цепи фонарь. Короткие тени от кубиков шевелились, будто дыша, окружив два одинаковых стаканчика с лежавшими на них такими разными руками – одна выглядела крепкой и уверенной, а у второй чуть подрагивали кончики пальцев.       Оба стаканчика медленно поднялись над доской. У Тайвина под ним оказались пятёрка и шестёрка. Он спокойно пододвинул их к своим трём единицам. Хуго чуть замешкался и не сразу отвёл стаканчик в сторону. Только теперь все увидели: у него было четыре шестёрки и двойка.       – Я победил! – радостно заявил он и потянулся к флакону с краской и медальону.       Тайвин цепко поймал его руку за запястье.       – В чём дело, Ланн? Четыре шестёрки бьют три единицы, – с удивлением в голосе сказал Гит.       Тайвин внимательно рассматривал шестёрки – свою и чужие. На своем кубике, лежавшем вверх гранью с шестью точками, он видел ещё две боковые грани. Слева была пятёрка, справа тройка. У двух кубиков Хуго, с шестёрками, так же были видны пятёрки и тройки. Но на одном пятёрка была слева от тройки, как на кубике Тайвина, а на другом – справа. И у Хуго чаще всего выпадали именно шестёрки. И он ни разу не видел на гранях его кубиков единицу.       – Проверьте-ка его кости, – сказал Тайвин, внимательно глядя на самого Хуго, чтобы убедиться в своей догадке. Лицо у того вытянулось, а глаза боязливо забегали.       – Я честно выиграл, мне просто повезло!       Он дёрнулся, пытаясь вырваться из хватки Тайвина, но тщетно, а когда ему это не удалось, начал торопливо собирать второй рукой свои кубики с доски.       – Кто-нибудь видел у него хоть раз единицу? – небрежно спросил Тайвин.       Гит сердито мотнул головой, давая сигнал остальным. Хуго схватили за руки и завели их ему за спину. Один из матросов поднял тут же рассыпавшиеся кубики и стал их вертеть разглядывая.       – Ха, а Ланн прав! Шестёрки на них с двух сторон!       – Что с ним делать, Гит? Доложим боцману? – спросил Джек, забавляясь трусливым видом сжавшегося товарища.       – Сами разберёмся. Выведите-ка его подышать свежим воздухом, – велел Гит, нахмурившись. Затем взглянул на Тайвина и кивнул. – Выигрыш твой. Забирай.       Жалобно скулящего Хуго выволокли из кубрика.

***

      «Золотая сардина» неслась по волнам. Сердитый ветер старательно надувал паруса, трепал флаги, вспенивал воду белыми барашками. К счастью, он был попутным и не доставлял неудобств команде. Каждый был занят своим делом: на фок-мачте дремал вперёдсмотрящий, перекинув грязную пятку через бортик «вороньего гнезда»; кок гонялся за юнгой, пытаясь отхлестать его полотенцем за то, что при полоскании посуды, тот отдраил весь жир с котелка, и теперь в следующей похлёбке никакого навара не будет; с десяток матросов сидели рядом с камбузом, занимаясь такелажными работами, - выпрямляли сбившиеся в канатах волокна, вязали узлы и петли, чинили снасти, орудуя свайками и мушкелями.       Амикус как раз объяснял Тайвину, как наложить марку на сплесень, - поверх сплетённых волокнами двух канатов крепко скрутить более тонкий трос для предотвращения развязывания, – когда Гит пахабно присвистнул:       – Глядите-ка, какая цаца сегодня вышла!       – Давно хозяйской жены не было видно, – протянул Джек, опуская молоток и щурясь против солнца, чтобы разглядеть что-то вдали. – Хороша девка. Встретить бы такую на бережку и без охраны...       Тайвин, сидевший спиной к палубе, бросил короткий взгляд на этих двоих. Рядовые матросы ничем не отличались от солдатни. Им лишь бы пожрать да бабу. Паршивая порода людей, которая должна знать своё место. Без твёрдой руки ничего путного от них добиться нельзя.       Юнга, знатно отхлёстанный коком, расставил у стенки камбуза посуду на просушку. Легко было отличить матросскую кухонную утварь от более добротной офицерской или же более изысканной – для господ, хозяев корабля. Начищенный до зеркального блеска поднос с изящными ручками в виде переплетённых лоз винограда оказался прислонён к дощатой стене почти напротив Тайвина. Он незаметно сдвинулся на своём топчане чуть правее, поглядывая в отражение за прогуливающейся по палубе Сансой.       Она неторопливо шла вдоль фальшборта, рассеянно скользя рукой по поручню. Было приятно ощущать ладонью чуть шершавое, нагретое за день дерево. Расшалившийся ветер выбивал из её причёски прядки, играл ленточками на рукавах. На плече нахохлился пересмешник, чуть задевая её щёку своими взъерошенными пёрышками. Рядом, словно сторожевой пёс, вышагивал мейстер Квадрон, а позади неслышной тенью скользила служанка.       – Сегодня довольно ветрено, – сухо произнёс мейстер, как только Санса поёжилась.       – Я заметила.       – Вы могли бы этого и не заметить, если бы остались в каюте, – он скользнул строгим взглядом по её оголённым плечам и обратился уже ко служанке: – Сара, принеси леди Алейне накидку.       Санса положила ладони на бортик и вздохнула, безрадостно вглядываясь в морскую даль. Тёмные волны шумели, с шипением сталкиваясь друг с другом. Солнце скрылось за рваными облаками. Серые тучи, свинцовое небо, влажный солёный воздух, с каждой минутой становившийся всё холоднее...       Санса кивком поблагодарила Квадрона, когда он передал ей накидку.       – Я могла бы просто вернуться в каюту. Я себя неважно чувствую.       Она накинула воздушную и удивительно мягкую ткань себе на плечи. Так стало чуточку лучше, теплее. Шептун, которого пришлось ради этого ссадить на перила, недовольно закурлыкал, а потом поднял правое крыло и стал чистить под ним пёрышки.       – У меня нет лекарства от скуки. Простите мне мои слова, миледи, но после остановки в Браавосе вы постоянно прячетесь в каюте, лежите, ничего не делаете. Отсюда и вялость, и головная боль.       – Я не прячусь, – уязвлено ответила Санса, поглаживая свою ручную птицу, чтобы не смотреть на Квадрона. Спорить о том, что она видела в Браавосе, было бесполезно. Мейстер убеждал её, что ей просто солнце напекло голову, потому она и приняла незнакомую девушку за свою сестру. Петир твердил то же самое. Как сговорились!       – Что вас беспокоит? Чего вы боитесь?       Санса нахмурилась, задумчиво почёсывая бочок млеющей птицы и пытаясь разобраться сама в себе. Больше всего её угнетала неопределённость. Что будет, когда они с Петиром вернутся в Вестерос? И куда именно? Петир – десница и Мастер над законами, а значит, их путь неизбежно лежит в столицу. Маловероятно, что он отпустит её в Орлиное Гнездо. Но не привезёт же в Красный Замок? Особенно после того, как Серсея послала столько людей на её поиски. Где она тогда будет жить? И что будет, когда срок придёт?       Семеро, как же её беспокоили роды! Как она страшилась и боялась этого, вспоминая услышанные украдкой разговоры других женщин. И слова самого Квадрона о том, что ей нельзя волноваться, так как это плохо может отразиться на ребенке. И ещё беспокоило то, что произошло в Браавосе: падение, столкновение со ступеньками, медленное осознание происходящего, не дающего покоя, словно мелкая жалящая крошка. Её трясло; слёзы душили, и она глотала их, задыхаясь от бессилия и страха, готовая завыть. Она не могла себя заставить даже пошевелиться, попытаться встать, как будто если продолжать лежать, уткнувшись лбом в обшарпанную ступеньку, то можно оттянуть правду… как будто если то, чего она боялась, действительно произошло, то пока она не примет этого, оно словно и не существует. Её сковало, скрутило этим страхом до ломоты и она даже не сразу осознала, что её кто-то поднял. Петир. Каким-то чудом он нашёл её в закоулках этого города. Какое же облегчение она испытала тогда, разревевшись у него на груди!       – Миледи? – прервал её мысли Квадрон.       – Я боюсь потерять ребёнка, – она сказала то, что волновало её больше всего.       – И потому вы нарушаете все мои рекомендации? – Квадрон неодобрительно покачал головой. – Леди Алейна, вам нужен покой. Вы же, как я вижу, постоянно мучаете себя, думая о чём-то плохом. Это только всё усугубляет. Займите себя чем-нибудь. Вам принести вышивку?       Она расстроено кивнула, и Квадрон распорядился принести леди всё необходимое. Вскоре ей поставили стул с небольшой подушечкой для спины и плетеную корзинку с её рукоделием. Санса достала белоснежный шёлк и принялась подбирать подходящий цвет ниток, чтобы начать работу. Лежавшие в ряд клубочки пестрели яркими, сочными красками, радуя глаз. Их было так много, что казалось, можно было соткать что угодно – от лунной дорожки и радуги над водопадом до одетого в яркую листву осеннего леса – в точности до последнего оттенка. Она так и не успела поблагодарить Петира за этот подарок. После Браавоса они почти не разговаривали. Разве что он предложил ей сойти на берег в Пентосе вместе с ним, но она вежливо отказалась.       Игла мерно ходила в её руке, выводя образцово-ровные стежки. Она только начала успокаиваться, как Квадрон, всё ещё находившийся рядом, снова заговорил:       – Леди Алейна, вы не знаете, как проходили роды у вашей матери?       – Что? – она недоумённо подняла на него глаза.       – Некоторые мейстеры склонны считать, что у одних роды проходят легко, а у других тяжело, и это может зависеть от родителей будущего дитя по материнской линии. Что это в крови. К примеру, Таргариены. Многие женщины из рода Таргариенов, и не только, рожая их детей, переносили роды плохо. Жена короля Эйриса Таргариена, королева Рейла, – как вам известно, она была его единокровной сестрой, – умерла, рожая ему дочь. Мать самого короля Эйриса, королева Шейра Таргариен, тоже не пережила очередных родов. Её сестра Рейла Таргариен, которая вышла замуж за Баратеона, умерла, рожая Стефана Баратеона, отца покойного короля Роберта.       Санса сильнее сжала иглу в руках, чтобы не выронить.       – А как часто такое случается… не у Таргариенов? – следующий стежок вышел откровенно кривым.       – По-разному... – уклончиво ответил мейстер.       – Моя мать родила пятерых детей. Но убило её совсем другое.       – Что ж, тогда я считаю, вам не о чем волноваться. Вы молоды, здоровы, а я прекрасно сведущ в принятии родов.       «Вот только не хватало мне ещё думать о тебе у себя между ног!» – почти с отчаянием подумала Санса, продолжая неосознанно выводить стежки.       – И бабушка Роберта Баратеона, и королева Рейла, насколько мне известно, тоже были молоды. Почему тогда это с ними произошло?       – Есть те, кто считает, что над родом Таргариенов давлеет проклятие.       – Но вы так не считаете, да? – она покосилась на него, вытягивая в очередной раз солнечного цвета нитку, вдетую в иглу.       – Я больше склонен к иной версии, как и некоторые мейстеры Цитадели. Как я уже сказал, это может зависеть от крови. Таргариены брали в жёны своих сестер. Возможно, именно это и привело к столь плачевным последствиям. Я изучал этот вопрос в Цитадели, миледи, просмотрел генеалогические древа большинства благородных домов и, если хотите, могу привести ещё один пример – Ланнистеры, – Санса резко вскинула голову, широко распахнув глаза. – Тайвин Ланнистер, покойный дед нашего короля, некогда взял в жёны свою двоюродную сестру. Так же до него поступил когда-то его прапрадед. Видимо, этого оказалось достаточно и сказалось на его крови. Ребёнок лорда Тайвина убил свою мать.       Санса перевела глаза на вышивку, пытаясь сдержать дурноту, и с отупением уставилась на вышитую когтистую лапу.       – Миледи…       – Я не желаю больше продолжать этот разговор, – глухо ответила Санса.       Что будет с ребёнком, если она не переживёт роды? Эта маленькая жизнь окажется полностью в руках Петира. Как он будет к нему относиться?       В носу предательски защипало. Санса, часто моргая, стала распускать рисунок. У птиц не бывает лап, покрытых мехом.       – Леди Алейна, – снова подал голос Квадрон.       Как же он ей надоел! После Браавоса она практически никогда не оставалась одна: её сопровождали то Квадрон, то служанка, то стража, а вечером она опять сталкивалась с упрямо молчавшим и словно ушедшим в себя Петиром. Ей просто необходимо побыть наедине, без этого навязанного общества!       – Отнесите вышивку в каюту, – холодно распорядилась Санса.       – Сара, – обратился к служанке Квадрон.       – Я хочу, чтобы именно вы отнесли мою вышивку, – произнесла она медленней и выразительней.       Квадрон покорно кивнул, принял из её рук корзинку с рукоделием и удалился исполнять приказ. Хорошо хоть служанка стояла в сторонке и не донимала её ненужными расспросами.       Санса встала со стула, подошла к бортику и почти вцепилась в него пальцами, стараясь унять разбушевавшиеся внутри чувства. Прикрыла глаза, подставила лицо ветру. Изредка он доносил солёные брызги, и они оседали на её щеках горькими капельками. Непокорный морской воздух ласкал разгорячённую кожу, осушая слёзы, холодными, но нежными прикосновениями ласкал шею и плечи, играл её платьем, надувая складки юбки, путался в волосах наверняка сильно растрепавшейся причёски. Хотелось забыться, поднять руки и отдаться в объятия стихии… только свежесть и соль, только вода и небо…       Рокочущий шум волн и монотонное, ставшее почти родным поскрипывание корабля убаюкивали, лечили душу… Вдруг очередной порыв сорвал с её плеч легкую накидку, которую она больше не придерживала рукой. Санса резко обернулась и растерянно захлопала глазами, наблюдая, как лёгкая, полупрозрачная ткань скользит по воздуху над палубой и медленно опускается между матросами, занятыми какой-то работой с тросами и канатами.       Тайвин, ссутулив плечи, как и все, накладывал марку за маркой на выделенные ему канаты. Их было не так много, но с непривычки дело шло медленно. Украдкой он посматривал в зеркальный поднос за тем, что творилось позади. Видел, как она гуляла, разговаривала о чём-то с мейстером, вышивала. Давно он не видел её за рукоделием. Давно он не видел её… Сам он избегал появляться на палубе и брался за более тяжёлую работу, не требующую его пребывания здесь: смолил тросы, конопатил швы, потел, вычерпывая воду из трюма, которая неизбежно набиралась в щели бортов на любом паруснике… Можно было по пальцам пересчитать сколько раз он видел её после того, как взошёл на корабль. Отмечал почти зажившие ссадины на локтях, которые потом и вовсе исчезли, улыбку, когда она возилась со своей птицей, и вечных спутников у неё за спиной, будто Бейлиш опасался чего-то, приставив к ней своих людей. К слову, члены команды поговаривали, что после остановки в Браавосе он и сам больше не выходил без охраны, даже на палубу. Проклятый трус.       Внезапно травившие байки матросы умолкли: в середину их дружного круга, поблескивая серебряными нитями, вдруг медленно опустилась женская легкая накидка. Ветер надул её ещё раз, как полупрозрачное облачко, и мягко подтолкнул к ногам Тайвина. Дорогая ткань растеклась перед его изношенными башмаками.       Подняв взгляд, он увидел, как Санса направилась было за своей вещью, но вдруг замерла в нерешительности, увидев, куда она упала.       – Чего ты сидишь, Ланн? Отнеси это госпоже, – удивлённо сказал Гит, железным клином расщепляя конец верёвки на волокна. – Может, она похвалит тебя перед боцманом и тебе дадут лишний паёк. Госпожа у нас добрая.       – А я и просто за её улыбку отнесу, – ухмыльнулся Джек, потянувшись к платку, – хотя и сухари лишними не будут.       Тайвин нагнулся, подхватил лёгкую ткань до того, как мозолистые пальцы Джека с чёрными полосками грязи под ногтями успели к ней прикоснуться, сунул её сидящему рядом Амикусу и с деланным равнодушием бросил, стараясь говорить тихо:       – Отнеси госпоже.       – Сара, принеси, пожалуйста, мою накидку, – донёс ветер слова Сансы.       «Умница, девочка. Нечего тебе делать рядом с этим сбродом».       Амикус передал Саре накидку, и девушки удалились в сторону каюты. Тайвин вернулся к работе – марок ещё нужно было наложить немало, – когда сзади раздалось тихое цоканье коготков по доскам палубы, и в центр их небольшой компании вошёл откормленный пересмешник.       – Якор-р-рь мне в глотку! – заявил он, гордо выпятив грудку.       Матросы заулыбались, приостановив свою работу. Было заметно, что этому пернатому здесь рады.       – Смотрите, кто к нам пришёл! Привет, приятель! – Джек достал из-за пазухи тряпицу, развернул её и выложил на ладонь пару сухарей. – Смотри, что я для тебя припрятал.       Пересмешник просеменил к опущенной руке и склевал с неё угощенье.       – Ну-ка, скажи, кто у нас хозяин? – спросил другой матрос, посмотрев перед этим по сторонам и убедившись, что на палубе нет ни Бейлиша, ни его людей, ни боцмана.       – Петир дур-р-рак! Петир дур-р-рак! – громко заявила птица, захлопав крыльями.       Матросы дружно заржали, да и сам пересмешник будто выглядел довольным. Могла ли глупая птица понимать, что её хвалят? Важно надувшись, она повернула голову, чуть наклонила её, посмотрела на Тайвина и приняла заинтересованный вид. Тайвин уже несколько раз здесь, на корабле, сталкивался с этой назойливой птицей и при каждой встрече ему было не по себе. Он мог бы поклясться, что иногда птица вела себя слишком разумно. Вот и сейчас она выглядела… удивлённой? Растерянной? Чего к нему привязалось это чудо в перьях? А, может, не узнала, поскольку его волосы стали другого цвета? Это было бы хорошо, поскольку птица привлекала к нему слишком много внимания.       – Чёр-р-рный кот, – выдал пересмешник, подходя к нему ближе, – чёр-р-рный кот! Чёр-р-рный кот!       – Эй, кто научил его этим словам? – спросил Гит, с любопытством глядя на птицу. – Да и зачем? Ланн, ты у нас умный, объясни, что это могло бы значить?       Птица вдруг громко заклекотала, передразнивая человеческий смех, а потом повторила часть услышанных слов:       – Ланн умный! Чёр-р-рный кот – Ланн умный!       Матросы недоумённо переглянулись. Ещё бы! Откуда этим безграмотным беднякам знать историю великого дома Ланнистеров? Большая удача, что тут не было никого, кто бы слышал об основателе их рода – Ланне Умном. И смеялась птица издевательски, будто что-то понимала. Тайвин уже пожалел, что именно это имя назвал боцману, нанимаясь в команду.       Дверь камбуза широко открылась и из облака пара выплыл сначала необъятный живот, а после и сам кок, утирающий потное лицо застиранным полотенцем.       – Ты и ты, – ткнул он толстым пальцем в сторону Тайвина и Амикуса, – живо за мной! Убраться надо.       Тайвин спихнул с колен канат с недоделанной маркой, надеясь, что хоть на камбуз птица за ним не последует.       Камбуз встретил их запахом чеснока и пива. В центре дышали жаром два открытых очага с кирпичными поддонами, засыпанными песком. Над обоими бурлили котлы с водой. Вокруг располагались грубо сколоченные кухонные столы, здоровенные колоды для колки дров и разделки мяса, полки с горшками, поленница, бочки, мешки и прочая утварь. С потолка вдоль стен свисали вперемешку связки трав, чеснока, лука, половники и лопатки. А у окошка висела на верёвках вниз головой морская черепаха. На её шее был сделан надрез и кровь стекала в ведро на полу.       – Уберите всё вон там, – велел кок, тряхнув тройным подбородком в сторону пенной лужи с осколками, которое источало запах пива.       Амикус привычно взял с полки тряпки и протянул одну Тайвину. Кок подошёл к черепахе и деловито постучал по панцирю, слегка придержав её рукой, чтобы стряхнуть последние капли крови. Затем аккуратно перелил кипящую воду из одного котла в чистый таз, снял с крюка мёртвую черепаху и опустил её в кипяток панцирем вниз. Когда Амикус и Тайвин закончили уборку, кок велел им порезать овощи, а сам вытащил черепаху из воды и водрузил её на колоду, испещрённую множеством сколов и порезов. Затем небольшим топориком отрубил ей голову и ласты, бросив их во второй котёл, – видимо, это предназначалось команде. Кому достанутся лакомые кусочки на этом корабле, сомнений не возникало. Когда кок стал вскрывать ножом размягчившийся от кипятка панцирь, на камбузе появился мейстер.       – Миледи желает засахаренных слив, – Квадрон скользнул глазами по вгрызающемуся в панцирь ножу и испачканным в выступившей крови рукам кока, – а милорд попросил узнать, что будет сегодня на обед.       – Будет черепаший суп, – буркнул кок, начиная отдирать панцирь, словно крышку, из-под которого виднелись розовые, блестящие волокна свежего мяса.       – Только не вздумай сказать об этом миледи. Она очень впечатлительна.       – Что, будет лить слёзы над черепахой? – кок принялся деловито вырезать что-то из внутренностей. На колоду рядом с панцирем упал тёмно-синий пузырь.       – Может, и не будет. Но последнее, чего я желаю, так это проверить эту догадку. Моя обязанность – следить за её самочувствием. Подашь им суп из кролика.       – И где же, интересно, я возьму кролика? – кок удивлённо развёл окровавленными руками.       – Ты подашь черепаший суп, – терпеливо пояснил Квадрон, – а скажешь миледи, что он из кролика. Будет лучше, если она вообще не задаст вопросов, – он скользнул строгим взглядом по кухне и вдруг нахмурился, уставившись на мелко нарубленный чеснок и лежащий рядом стручок красного перца: – Что это?       – Чеснок и острый перец, – бесхитростно ответил кок, продолжая разделывать черепаху.       – Это я вижу. Но я тебе что говорил? Ничего острого! Миледи в положении, ей этого нельзя! И поторопись со сливами.       Кок отложил нож, подошёл к открытой бочке с водой, сполоснул в ней руки, вытер их перекинутым через плечо полотенцем и достал с полки большой глиняный горшок. В изящную вазочку, расписанную цветами, переложил слегка помятым черпаком несколько засахаренных слив, воткнул в них маленькую серебряную ложечку с искусными узорами на ручке и поставил её на начищенный до зеркального блеска поднос.       – Какой хоть у неё срок? – спросил он, передавая поднос Квадрону. – Живота-то у неё не видать.       – Четвёртая луна пошла, – мейстер кивнул и вышел из камбуза.       Тайвин потрясённо пытался осознать услышанное. Если то, что сказал мейстер о сроке беременности, правда, то ошибки быть не может: Санса носит под сердцем его ребёнка.