***
Аккуратно подхватив зубками кусочек сыра, украденного на кухне, мышь юркнула в одну из щелей в старой стене и вылезла с другой стороны. Какое-то время просто сидела, вцепившись в сыр, не шевелясь. Потом выпустила волшебно пахнущий кусок, встала на задние лапки, беспокойно дёргая усатой мордочкой, и осмотрелась вокруг. Величественное место с громадными колоннами и дышащим жаром огнём вокруг них. Пахло воском, сталью и людьми. Людьми пахло очень сильно, видимо, их тут было много. Весь зал был уставлен массивными дубовыми перекладинами, напоминающими насесты для кур, на которых сидели эти шумные и пахнущие люди. Сколько же шуму от них – куда там мышиной возне! Мышь схватила свою добычу, шмыгнула под одну из таких перекладин и быстро засеменила лапками к своему убежищу. Поджав хвост, чтобы на него никто не наступил, она крохотным серым комочком металась между деревянными ножками и разномастной обувью. – А кто это такой – Стервятник? – проскрипел голос обладателя обшарпанных разбитых сапог. Мышка остановилась возле потёртого носка одного из них и принюхалась: от него приятно пахло другими мышами и молоком. Неслышно прошелестев по каменному, местами покрытому мягкой пылью полу, она приблизилась к аккуратным туфелькам с бантиками, побитыми молью. – Как, разве вы не слышали? – донёсся сверху глубокий грудной голос. – Это разбойник из Речных Земель. Душегуб, сколько людей порубил, сколько деревень сжёг! Мышке эта женщина решительно не понравилась. От неё разило котами, а на её чулках можно было заметить несколько волосков кошачьей шерсти. Фу, мерзость какая! Миновав туфельки, мышь остановилась перед сапогом с блестящей квадратной пряжкой. – Поймали, наконец, проклятого. Сегодня свершится над ним правосудие! – пробасил хозяин сапога, тщательно начищенного и натёртого до блеска, но с пяткой, испачканной в лошадином навозе. Успел, видать, наступить в лепёшку. Бросив сыр на пол, мышь осторожно приблизилась к сапогу и снова встала на задние лапки, обнюхивая блестящую пряжку. Хотелось утащить такую красивую вещь себе в норку, но пахла она несъедобно. Поэтому шустрый зверёк снова схватил в зубы порядком замусоленный кусочек сыра и побежал дальше, быстро перебирая лапками. Преодолев несколько ступеней вверх, мышь проскользнула под стелющимся по полу краем белоснежного плаща закованного в сталь человека и юркнула, наконец, под скреплённые между собой длинные и острые железные палки, наваленные друг на друга огромной кучей. Люди называли эту кучу троном. Мыши не было дела до того, что такое трон, но среди острых железяк можно было спокойно сидеть и не бояться ни людей, ни мерзких котов, которые не могли её здесь достать, только лапы ранили. Уютно устроившись, мышь, наконец, принялась грызть вожделенный сыр и сквозь крохотные щёлочки в железной куче разглядывать всех собравшихся в зале людей. Это было самое удобное место и чтобы прятаться, и чтобы наблюдать за всеми. Мышь оказалась выше их всех! Что-то блеснуло в тени галереи – зверёк замер, перестав жевать, – и из неё вышел высокий человек, на широкой груди которого висела массивная цепь, похожая на нанизанные на нитку обгрызенные кусочки сыра, блестящие, словно намазанные маслом. Кивану цепь десницы казалась удавкой. У придворного шута свободы и то больше, чем у десницы короля. Он прибыл в Королевскую Гавань и надел на себя этот золотой ошейник добровольно, чтобы защитить родных. Хотя уже давно не испытывал того трепета, как в юности, перед этим знаком власти. О, как он гордился Тайвином, когда Эйрис надел на него эту цепь! Сколько надежд он питал, несясь на любимом жеребце в столицу! Он грезил ею, как только может мечтать безусый юнец, рвался из-под отчей крыши глотнуть свободы и подвигов… Глотнул по полной, да так, что тошно стало, так, что порой кровь стыла в жилах, до стука зубов по ночам от криков сжигаемых заживо во имя королевского правосудия. Но все кошмары померкли после совсем другой ночи, когда однажды в полночь он вдруг вскочил с постели и гонимый странным предчувствием кинулся искать брата. Он надеялся, что слуга остановит его у дверей в покои Тайвина и Джоанны, скажет, что всё тихо и «лорд Тайвин примет вас поутру». А вместо этого Киван замер перед кабинетом десницы, из-под дверей которого несло холодом. С дурным предчувствием он толкнул дверь и вошёл, стараясь ступать бесшумно. В открытые настежь окна светила огромная холодная луна, ночной ветерок надувал серебристыми облачками занавески, играл листками бумаги, рассыпанными по полу. Возле одной ножки стола блестела лужица чернил, щерившаяся осколками стекла. И Тайвин... Его брат стоял у стола, грузно оперевшись на него дрожащими руками, вцепившись в лакированные края побелевшим пальцами. Он был бледен и страшен, как тень, дышал тяжело и хрипло и даже не взглянул на Кивана, когда тот окликнул его севшим от страха и волнения голосом. Киван помог ему дойти до кресла и усадил, совершенно не понимая, что происходит. Тайвина шатало, как пьяного, знобило, он не отвечал на вопросы и лишь прятал глаза. Его брат Тайвин! Тот самый бесстрашный мальчишка, который с детства смотрел на всех прямо, в упор, словно давил взглядом, сейчас просто отворачивался. – Эйрис сказал мне, что если я посмею ещё раз попросить отставку, то он прикажет задушить меня этой цепью... – вдруг прошептал он обескровленными губами, а у Кивана что-то ухнуло в груди от того, как прозвучал его голос. – А я бы этого хотел! Ты слышишь?! Хотел! – Он рванул вдруг на себе эту цепь в сторону с такой силой, что на шее наверняка появился синяк. – Мы все играем свои роли, Киван... я ненавижу свою. Я ненавижу его. Если бы я мог... Я ничего больше не могу. Кивану цепь десницы казалась удавкой. Ошейником, которым усмиряют зверя. И даже то, что поводок был не в руках очередного взбалмошного короля, а в его собственных, ничего не меняло. Он прибыл в это гнилое место и должен следовать его правилам. Здесь все лжецы, здесь лица под слоем масок. Даже сегодняшний суд – тщательно спланированный спектакль. В этом проклятом дворце нет ничего чистого, настоящего. Глядя на собравшихся с высоты галереи, он испытывал лишь отвращение к этому месту, к этим людям, даже к себе – за то, что готов играть по чужим правилам... что готов заплатить высокую цену. Он презрительным взглядом окинул стены тронного зала. Даже двухцветные знамёна казались ему насмешкой, ещё одной ложью, дерзко выставленной напоказ. Красный и золотой. Лев и олень. Никогда раньше на стягах правящей династии не было двух разных животных. В Томмене нет ни капли крови Баратеонов – династии, от которой остался один Станнис, спрятавшийся где-то за горизонтом. Наверняка зализывает раны, чтобы снова наставить на Ланнистеров свои рога. Пташки Вариса донесли, что последний раз остатки его флота – несколько кораблей с парусами, на которых изображён олень в пылающем сердце, – были замечены у берегов Эссоса и направлялись на Север. Зачем? Тронный зал гудел, как настоящий улей. Ещё бы! Не часто случаются подобные зрелища. Этим праздным бездельникам только развлечения и подавай. Не успели утихнуть обсуждения предстоящего Суда Веры над Его Воробейшеством, до которого оставалось несколько дней, как глашатаи объявили о поимке печально известного разбойника-головореза. Голоса внезапно утихли, все шепотки отхлынули, как волны в затишье перед бурей. Горящие любопытством взгляды обратились к появившемуся мейстеру Квиберну. Он медленно подошёл к подножию трона, развернулся к присутствующим, кашлянул для вида в кулак и громко произнёс: – Суд над разбойником, именуемым Стервятником, объявляется открытым. Киван Ланнистер, десница короля, лорд Утёса Кастерли, Щит Ланнинспорта и Хранитель Запада будет судьёй от имени Короны. А также лорд Десмонд Крейкхолл и лорд Харрис Свифт. И пусть Боги покарают того, чья вина будет доказана. Киван с силой, будто заставляя самого себя, оттолкнулся от перил галереи и спустился в зал. В голове помутилось: ему было дурно от всего. Он шёл к Железному трону, словно разрезая грудью ставшее вязким молчание, почти физически ощущая, как спину жалят сотни глаз. Подбитые металлом каблуки отвратительно громко стучали по мраморному полу. По ступеням – ещё громче. С каждой он поднимался всё выше, а взгляды чувствовались всё острее. Наконец, он оказался перед самым троном, развернулся и медленно на него опустился… коснулся ладонями показавшихся ледяными подлокотников. Резные стулья с подушечками по обе стороны от трона заняли лорд Десмонд и лорд Харрис. Десмонд, как всегда, хитро улыбался, поглаживая усы и стреляя глазами в сторону придворных дам на галерее, а Харрис, напротив, был хмур и взволновал. Впрочем, чтобы заметить это, нужно было знать его столько же, сколько знал его сам Киван. – Введите подсудимого, – хрипло велел десница, а про себя подивился, как звучал его голос. Бронзовые двери распахнулись, и в них ввели разбойника в мирской одежде: поношенная рубаха, штаны, грубые башмаки... ничего примечательного, что могло бы выделить его из прочей черни. Ничего святого. Тонкие руки-ветки были закованы в кандалы, а низко опущенная голова блестела сединою вокруг проплешины. Стражники подхватили его под локти, чтобы повести за собой, но он лишь недовольно им что-то сказал, а потом вскинул голову вверх... и сам двинулся вперёд. По залу пробежались первые шепотки и вздохи удивления, а затем раздался выкрик какого-то недотёпы: – Смотрите, как на Его Воробейшество-то похож! – Да нет же! – крикнул другой. – Это же разбойник из Речных Земель! Эй, Стервятник, много ли кровушки успел испить? Люди вдруг запричитали, заголосили, крики поднялись до самых сводов. – Тишина! – пророкотал Киван, когда подсудимого подвели к месту, огороженному деревянными бортиками. – Тишина! Стражник продел цепь в кандалы на руках Стервятника и потянул – металлические звенья с противным скрежетом поползли сквозь дужки. Но подсудимый на них не смотрел. Его тяжёлый взгляд был прикован к самому Кивану: он смотрел в упор, сжав челюсти, и никогда ещё так не напоминал именно разбойника, а не набожного человека. Киван слегка наклонился вперёд и произнёс: – Назовите ваше имя. Зал умолк. Все без исключения затаили дыхание, ожидая ответа. Септоны, принимая постриг, отрекались от своей фамилии. Верховные септоны – даже от имени. Ничто земное не должно было обременять их. И всех присутствующих одолело любопытство узнать не только причину того, почему высший религиозный чин будут судить светским судом, оболгав его при этом, назвав чужим прозвищем, но и настоящее имя септона. – Бринден... Бринден Риверс, – ответил подсудимый. – Носили ли вы когда-либо другие имена или прозвища? – Да. – Он сглотнул, будто набираясь сил; безобразно острый кадык дёрнулся на его тонкой шее. – Стервятник. Тишина теперь стала звенящей, зловещей. Все замерли, напряжённо всматриваясь в кровожадного разбойника, оказавшегося на деле худым и бледным старцем. – Это всё? Не забыли ли вы о другом, более громком имени, что носили в последнее время? – строго спросил лорд Харрис. – Его Воробейшество, – глухо произнёс подсудимый. Люди взревели, вскакивая со своих мест. Вопли возмущения и протеста зазвучали ещё громче, чем раньше. Уголки губ Кивана еле заметно дёрнулись то ли в оскале, то ли в улыбке. Когда крики стихли, он отдал приказ страже: – Продолжим. Введите первого свидетеля. В зал ввели одного из пойманных разбойников. Тот рассказал суду, как их шайка во главе со Стервятником грабила и убивала. Они жгли деревни, насиловали женщин, грабили путешествующих торговцев, если у них было мало охраны, и разными способами обманывали честных людей. – У Стервятника всегда голова была что надо, – ухмыльнулся мерзкий на вид деревенщина с гнилыми зубами, – он мог придумать, как из любого случая извлечь пользу. Как-то было дело, что наткнулись мы на дороге посреди леса на старую клячу… она еле тащила за собой телегу с несколькими бочонками масла. А на телеге сидели мужик с бабой. Мужик хлипенький такой, только шумный больно, топор вытащил... Ну, Стервятник его и порешил. А уж с бабой его... – Про разбой мы поняли, – прервал его лорд Харрис, явно не желая вникать в подноготную разбойничьей жизни. – Поведайте суду, как он стал септоном. – В последнюю войну много деревень погорело в наших землях. Нам это было на руку, м'лорд, – потупился разбойник. «Переигрывает, – подумал Киван. – Где только Варис взял это отребье?» – Обнесли амбарчик-то, подожгли – никто потом и искать тебя не будет. Да всякое можно творить, когда людьё напуганное за ставнями прячется при первом же шуме. И как-то набрели мы на одну деревушку... махонькую, как скорлупка от ореха. Да только септон, в чей дом мы заглянули ночью, клялся, что, дескать, нету сейчас у него денег. Но приход у септы большой, и если мы подождём, то он выкупит у нас свою душонку. А Стервятник и смекнул сразу: да разве же мы дураки всего раз получить от прихода, когда можно доить его, как корову после каждого выпаса? – Разбойник изобразил руками, как доит огромное вымя. В зале настолько все были ошарашены его рассказом, что не раздалось и смешка. – Ну дык мы подождали, пока на седьмицу соберётся побольше людей в септу на эту... молитву. Заперли двери, навалили соломки и подожгли. Полыхало-то как! Ну чисто хворост! – Неужели все до единого жители деревни оказались внутри? – поинтересовался лорд Десмонд. – Так кто остался в соседних домах – тех зарубили, – пожал плечами разбойник. – А у септона заранее украли и одёжку надобную, и бумажку, о сане его заверяющую. Стервятник-то наш – голова! Даже грамоте обучен. Вот так и получил он сан вместе с приходом. Никто из той деревеньки не выжил, не осталось никого, кто мог бы по лицу отличить старого септона от нового. – Что было потом? – поторопил запнувшегося свидетеля лорд Харрис. – Потом мы осели, значится, в другом месте, что ему выделили... Ели сытно, да жили скучно. Понимаете, м'лорд, остроты не хватало. – Он потёр двумя пальцами друг о друга. – А Стервятник-то наш решил, что можно народ подбить на шествие, и направить его в город покрупнее, а там во всякой мути божественной убедить и септу побольше заполнить. Мол, на исповеди ему жаловались крестьяне, что он один их понимает, потому как нынче что не септон, то пивная бочка или харя, жиром заплывшая. – Разбойник похлопал себя по впалому животу. – Да кто ж знал-то, что все воспримут его слова за чистую монету, и дойдёт он не просто до городишки покрупнее или даже Риверрана, а до самой столицы! И добрые люди будут пророчить ему верховного септона! Следующим ввели мельника, который в тот день, когда сожгли септу вместе с людьми и септоном, ездил к своему дядюшке в соседнюю деревню и потому остался жив, а после него – бывшего солдата, который несколько лет назад принимал участие в нападении на шайку Стервятника по приказу тогдашнего десницы короля. В той схватке никто не выжил, кроме него, да и то, он сам на всю жизнь остался калекой. Потом свидетели пошли вереницей, ещё и ещё, во всей красе обличая ложь того, кто выдавал себя за септона. У Кивана кровь шумела в ушах, он уже не слушал ни их, ни Харриса с Десмондом, которые полностью взяли допрос свидетелей под свой контроль, только смотрел на Его Воробейшество, ощущая заполнявшую его ярость. Ему казалось, что в груди у него полыхает огонь, распирая, выжигая изнутри. Его Воробейшество стоял твёрдо, будто врос обеими ногами в мрамор, как могучий дуб, который никак не может согнуть бушующая вокруг буря. А Киван хотел, чтобы он опустил свои бесстыжие глаза, чтобы дрожал от страха, чтобы молил о пощаде. Его душила злоба, а перед внутренним взором стояли строки письма Серсеи о том, что Лансель готов отречься от всего земного. В ушах стоял звон от крика «Я ненавижу тебя, отец!» Ладони, вместо лезвий и рукоятей мечей, чувствовали под собою остриженные волосы сына. Киван смотрел на Его Воробейшество, а, закрывая хоть на секунду глаза, видел Ланселя, который, сжимая нож в красной от крови руке, сам вырезал себе на лбу семиконечную звезду. Он смотрел на Его Воробейшество, а позади него видел своего плачущего сына, связанного по рукам и ногам, чтобы больше не мог навредить сам себе. Он смотрел на Его Воробейшество, а ему чудилось, что рядом всё ещё шепчет Варис: «Это он свёл вашего сына с ума... Это он помог леди Маргери вывести короля Томмена из столицы... Это он повелел набожной служанке переставлять всё в спальне короля... Это он, это он, это он!..» – Лорд Киван? – тихо окликнул его Харрис, привлекая внимание. Видимо, закончил свою речь последний свидетель. Он поднялся медленно и тяжело, словно пробудившись ото сна, словно почувствовав себя ещё лет на десять старше. – Бринден Риверс, – он произнёс это имя с лютой ненавистью, – вас обвиняют в грабежах, воровстве, убийствах, мошенничестве, краже чужого имени и сана, подделке документов... Что вы можете сказать в своё оправдание? Губы Его Воробейшества несколько раз беззвучно шевельнулись, как будто он собирался что-то сказать, но никак не мог себя заставить. А затем прошелестел тихо, но отчётливо: – Ничего. Киван кивнул, тщетно пытаясь найти в нём хоть каплю страха или смирения. А этот наглец всё стоял с дерзко поднятой головой и смотрел на него с презрением. – Бринден Риверс, именем короля Томмена Баратеона, именуемого первым, короля Андалов и первых людей, владыки Семи Королевств, приговариваю вас к казни через сожжение. Уведите его. Его Воробейшество едва заметно дёрнулся, но остался стоять так же гордо, пока из дужек на его кандалах вытаскивали цепь. Лишь прошептал одними губами: «Ты обещал». А в памяти Кивана сверкнул на солнце топор, отсёкший голову пойманному разбойнику по кличке Стервятник, посмевшему забрести в Западные Земли.***
Гвардейцы в кольчугах и доспехах из варёной кожи плотным строем ехали по обе стороны от телеги. Ветер трепал красные гребни на начищенных шлемах и рваньё – жалкое подобие рубахи – на приговорённом к смерти. – Поджигатель! – Убийца! Кто-то из толпы кинул камень, и он попал прямо в лицо Его Воробейшеству, прочертив царапину на скуле. Один из гвардейцев крикнул что-то, чтобы приструнить разошедшийся люд, но его слова потонули в гомоне. Его Воробейшество стоял в этой трясущейся, еле двигающейся вперёд сквозь живую массу телеге, не желая ни опуститься на сено, ни хотя бы прикрыться руками от летевшего в него мусора и плевков. Он стоял, вытянувшись, как свечка, надменно и гордо глядя перед собой, будто не ощущая оков на своих руках, не замечая бранящей его бывшей паствы, будто не понимая, куда и зачем его везут. Когда впереди показался помост со сложенным вокруг столба кострищем, лоб его покрылся испариной, но губы надменно скривились. На трибунах, использовавшихся при проведении рыцарских турниров, рассаживалась знать. Королева Серсея уже заняла своё место и гордо восседала на возвышении. Пустовали лишь места для короля и десницы. Наконец, старая лошадь с сонными глазами, впряжённая в оглобли, остановилась прямо перед помостом. Гвардейцы впереди телеги разъехались чуть в стороны, оттеснив собой людей, и ничто теперь не скрывало места казни Его Воробейшества. Здоровенные брёвна с ободранной корой были сложены квадратом. Середина была наполнена хворостом и охапками пожухлой травы. Поверх них навалили ветви толщиной в палец, щепу и сухую листву. Один из рабочих с топором в руках, приложивший, видимо, руку к этому творению, уложил пару досок от ближайшего края кострища до обструганного столба по центру. Нетрудно было догадаться зачем. Последняя дорога осуждённого. – Расступитесь! – крикнул сзади кто-то из гвардейцев, послышалось лошадиное ржание и топот копыт. Его Воробейшество не собирался оборачиваться. Он и так догадывался, кто это мог быть. Киван Ланнистер следовал верхом за этой унылой процессией от самого Красного Замка, словно боялся, что что-то может пойти не так, словно хотел первым увидеть тот момент, когда этот приговорённый сломается. А ему, казалось, всё было нипочём. И когда Киван понял, что уже почти конец, что ещё немного, и этот ненавистный человек умрёт, а он так и не почувствует вкуса возмездия, он пришпорил коня и догнал эту треклятую телегу, едва не скрежеща зубами. Киван спешился и подошёл к Его Воробейшеству, которого уже стащили с телеги. – Ты будешь гореть за это в пекле, – хрипло сказал септон, презрительно глядя на него. – Я готов спуститься туда вслед за тобой, чтобы ты не знал покоя даже там, – мрачно усмехнулся Киван, а потом сжал его плечо, не давая отстраниться, и прошептал в ухо: – Я убью его. Его Воробейшество вдруг растерял всю свою надменность и презрительность. В глазах медленно разрасталось осознание услышанного, сменившееся затем ужасом. Краска схлынула с его лица, и гвардейцам пришлось подхватить его под локти, чтобы он не осел наземь. – Ты обещал… Киван вырвал из его пальцев свой рукав, в который тот вцепился, и направился к коню, чувствуя горькое, не принесшее должного утешения злорадство. – Киван! Ты обещал! – летел пока ещё слабый, пока что полный неверия голос. Подскакав к возвышению над трибунами, Киван занял место подле Серсеи и махнул рукой гвардейцам, отдав приказ начинать. – Ты обещал! Обещал!!! Его Воробейшество насильно протащили к кострищу и привязали верёвкой к столбу. А он продолжал вытягивать худую шею, стараясь рассмотреть из-за спин гвардейцев лицо Кивана, и не переставая кричал ему: «Ты обещал! Ты обещал!!!» На трибуну, чтобы его все видели, взошёл пожилой мужчина в парчовой рясе и хрустальной тиаре – новый верховный септон. Тот самый, которого должны были избрать на Совете Веры, если бы туда не вломились воробьи с топорами и вилами. Что ж, этот септон, очевидно, не доставит проблем Короне. И его благодарность деснице за то, что его освободили из кельи, будет не лишней. Верховный септон прочёл небольшую речь, закончив её пожеланиями процветания королю и королеве-регенту, которые всегда готовы помочь служителям веры, будь то разоблачение преступника, затесавшегося в их ряды, или возврат долга почти в миллион золотых драконов, и фразой «Вера и Корона – два столпа мира». Доски с помоста убрали. Гвардеец ткнул факелом в самую гущу хвороста, и он вспыхнул. В воздух взмыли несколько заалевших краями листьев, а лепестки огня затанцевали на сухих ветках, расползаясь в стороны. – Ты обещал! Обещал, Киван! – заголосил ещё громче Его Воробейшество. Он весь вдруг задёргался, тщетно стараясь вырваться из верёвок, голос его надломился, превратившись в отчаянный крик. Он молил, плакал, раздавленный словами десницы; он был уничтожен ещё до того, как неторопливый в своём предвкушении огонь начал лизать сырую траву под его ногами. – Ты повёл себя, как мальчишка, спустившись к нему. Что ты ему сказал? – прошептала Серсея дяде, наклонившись в его сторону. – Ты чем-то недовольна? – мрачно спросил он, не отводя тяжёлого взора от корчившегося в огне септона. – О, нет. Его крики меня успокаивают. – Серсея усмехнулась, а её глаза довольно заблестели. – Я уж думала, он набрал воды в рот, и до самого конца мы будем наблюдать за этой постной молчаливой рожей. Едкий дым поднялся ввысь, заслоняя извивающуюся у столба фигуру. Больше слов разобрать уже было невозможно – они слились в жуткий нечеловеческий вой. Рубище на нем заполыхало, расцветилось пёстрыми, рыже-алыми лоскутами огня. По воздуху поплыл сладковатый запах жареного мяса и жжёных тряпок, глаза защипало от дыма. В сером мареве голова несчастного конвульсивно забилась об столб. Голоса уже не было – он перешёл в булькающий хрип… и затих. В снопе искр больше ничего не шевелилось, кроме плавно покачивающихся огненных языков. Мерно трещали горевшие ветки. Больше не было других звуков. Больше не было Его Воробейшества.***
Вернувшись в замок, Киван быстрым размашистым шагом направился в подземелья. Долгожданный вкус торжества отдавал пеплом и желчью. По пути ему встретился Варис и поздравил с успешно проведённым процессом над преступником, заметив, что новый, лояльный Короне верховный септон и не подозревает, что долг Септе уплачен её же деньгами. Киван, словно не заметив, прошёл мимо него, продолжая спускаться всё глубже и глубже по каменным ступенькам – туда, откуда веял могильный холод и ему повсюду мерещились призраки. Он миновал первый уровень темниц – ему так и не хватило духу приказать разгрести здесь завалы. За ними теперь похоронен сожжённый Тирион. Коснулся двери, за которой был второй уровень – последнее место, которое посетил в замке его брат, утонувший потом при побеге. Какая ирония – отца сгубила вода, а сына – огонь… Оказавшись на третьем уровне, Киван подошёл к двери камеры, в которую ранее не смог заставить себя зайти. Лишь посмотрел пару раз в окошечко и незамеченным ушёл. – Открывай, – велел он сопровождавшему его тюремщику. Тот бросился рьяно исполнять приказ. Когда дверь за ним закрыли, Киван хмуро уставился на заключённого. Юноша с лицом безобидного ребёнка, со светлыми коротко стрижеными волосами и кротким видом стоял на коленях на полу, покрытом полусгнившим смрадным тростником, сложив руки перед собой, и молился жарко и искренне. Сколько ему лет? «Должно быть, не больше, чем Ланселю», – подумал Киван. – Нет нужды строить из себя святошу, если ты не являешься септоном. – Он сложил руки на груди и прислонился плечом к стене. Молодой человек вздрогнул и поднял на него синие невинные глаза. Ну прямо ягнёнок! Ягнёнок, пойманный Пауком на закланье Льву. Как Варису удалось всё узнать? Опасный он человек. И тем неприятнее была мысль, что Варис знает настоящее имя его Джой. А Киван наивно полагал, что он единственный, кто знает об этом, и сам себе запрещал произносить имя «Арья» даже в мыслях. – Молиться может любой, милорд. – Заключённый потупил глаза, и его щёки, покрытые юношеским пушком, залил смущённый румянец. – Когда-нибудь я действительно решусь принять постриг и стану настоящим септоном. Вот увидите, милорд! Сколько наивности! Он так уверен, что у него будет это «когда-нибудь»… – Как твоё имя? – неожиданно спросил Киван, сам не зная, зачем его потянуло узнать больше. – Эдмур, милорд, – кротко проблеял ягнёночек одно из самых распространённых в Речных Землях имён и вдруг заморгал, вызывая слёзы на глазах, чистые, как хрусталь, и заговорил быстро и искренне: – Милорд-десница, Его Святейшество никогда не был Стервятником, я точно знаю это, его оболгали! Я много лет был рядом с ним, как и другие послушники, я был рядом до того, как он назвался септоном! – он осёкся и захлопал ртом, ловя воздух, словно задохнувшись от собственных слов. Действительно ли от волнения или дошло, что проговорился? – Как интересно, – сухо проговорил Киван, тщательно подавляя в себе ярость: не для этого человека она предназначалась. – И кем же был Его Воробейшество до того, как назвался септоном? Эдмур сжал пальцами край своей серой рясы из мешковины, немного поколебался, но ответил: – Он действительно был разбойником, милорд. Нередко получал чужое добро обманом, обводил людей вокруг пальца. Но в душе всегда был добрым. Он забрал меня из приюта, когда мне было десять лет. И для меня он всегда будет святым человеком, пускай и без сана. – Святой человек, говоришь? Который украл этот самый сан? – Меня при этом не было, милорд. Я ничего об этом не знаю. – Эдмур принял расстроенный и обеспокоенный вид. – Скажите… что теперь с Его Воробейшеством? Киван неопределённо хмыкнул, разглядывая парня. Знает он или нет? Его Воробейшество или, если вспомнить его настоящее имя, Бринден Риверс был обычным разбойником из Речных Земель, ещё в юности сколотившим себе небольшую шайку. Мелкий мошенник, который, обнаружив сожжённую в военное время деревушку и нетронутую поклажу убитого септона, захотел таким способом обрести власть, будучи не в силах устоять перед большим искушением. Он сам не сжигал людей, но, привыкнув красть чужое добро, украл чужое имя. Имея хорошо подвешенный язык и способность лгать, он смог настроить на нужный лад большое количество других людей. Странно, что в его подлой душонке нашлось место и иным чувствам. Киван старательно изучал черты Эдмура и с каждой томительной минутой нахождения в этом каменном мешке обнаруживал всё больше сходства с Риверсом. А Эдмур смотрел на него ясными глазами, синими, как у отца, смотрел трогательно и открыто, даже не подозревая, какие мысли одолевают Кивана. Риверс вёл себя на суде, как шёлковый, в обмен на обещание десницы не трогать Эдмура. Он знал, что живым ему уже не выбраться, что его всё равно казнят. Но его волновала судьба того, кого он ни разу ни при одной живой душе не назвал сыном. Этот ягнёнок поди и не знает, кто он на самом деле. А может, он и вправду раскаивается? Перед костром Киван, дабы сломать Риверса, сказал, что убьёт Эдмура, заставив испытать такие же страдания, что испытал он сам, когда мейстер, трясясь от страха, пытался объяснить, что не знает, как вернуть Ланселю рассудок. Но Его Воробейшество теперь мёртв... Что же делать с самим Эдмуром? Парень виноват не больше, чем какой-нибудь воришка из Блошиного Конца. «Отправлю его на Стену», – решил Киван, уже собираясь уходить, понимая, что рука не поднимется на этого невинного ребёнка с чистым взглядом. Пускай уезжает подальше. Уже взявшись за ручку двери и собираясь её открыть, он вдруг обернулся и задал последний вопрос: – Ты знаешь, кто твой настоящий отец? Эдмур не ожидал этого. Он побледнел как полотно и этим страхом выдал себя с головой. Киван нахмурился, отпустив ручку двери. А Эдмур, видно, решил, что ему больше нечего терять. В миг нежное лицо ягнёночка исказила злоба, сделав его отталкивающим и уродливым. – Это я давал дурман-траву вашему сыну, – медленно проговорила эта змея в рясе. – Я говорил с ним после проповедей и его исповедей у отца, рассказывал про страсти из пекла, которые его так пугали. Сыпал ему отраву в еду и питьё при каждом случае. Я придумал, как можно напугать королеву, просто переставляя предметы в покоях короля. Вы знаете, насколько изобретательны на страхи дети в приютах? – он мерзко ухмыльнулся. – Если бы вы приехали чуть позже, мы смогли бы свести с ума даже её! Если бы не солдаты Ланнистеров, моя мать была бы жива! Так знайте же, что это я отомстил вам, пускай даже так! Ваш сын больше никогда не станет прежним! Вы слышите? Никогда!!! Киван до боли сжал пальцы на рукояти меча, чувствуя, как его сковывает холод, – настолько он был потрясён этим резким преображением. Развернувшись на каблуках, он вышел из камеры, хлопнув тяжёлой, обитой железом дверью, и отдал приказ страже: – Придушите щенка. Никогда ещё, уничтожая врагов, он не чувствовал себя настолько побеждённым.***
Вглубь уходил тёмный туннель, больше напоминающий лаз. Его сырые пряно пахнущие землёй стены осыпались комьями за шиворот, стоило только задеть низкий свод головой. Отовсюду торчали корни, свисали сверху тонкими белёсыми нитями, касаясь лица. Это был лишь один из многих ходов, которые, словно огромные черви расползались в стороны от пещеры Трехглазого Ворона, вгрызались в землю, переплетались, скрещивались друг с другом зловещим лабиринтом, и снова превращались в тупики, заваленные камнями и чьими-то высохшими костями. Бран не раз уже вселялся в тело Ходора и бродил по этим ходам, на ощупь, почти вслепую исследуя казавшиеся бесконечными коридоры, в поисках сам не зная чего. Что-то манило его, шептало... А может, он просто отвык от реальности и пытается найти знаки вне своих зелёных снов? Чем глубже он спускался по этим подземным ходам, тем отчётливей слышал он гул, похожий на рёв воды. Монотонный, живой, непокорный, зовущий воочию увидеть водопад ещё до того, как дойдёшь до конца. Внезапно оказавшись на краю обрыва, Бран сильными мозолистыми пальцами конюха вцепился в края прохода. Мощное тело Ходора неловко колыхнулось у самой кромки, но Бран не обратил на это внимания, внимательно осматривая раскинувшуюся внизу пещеру. Колоссальных размеров грот сверкал наледью на стенах и на массивных выступах шипов, коими ощетинился свод. В трещинах, словно диковинные цветы, поблескивали минералы: их кристаллы распустились шарами, напоминая ежей из самоцветов. А посреди пещеры ревел водопад, бьющий прямо из расщелины в своде. Необъятный поток низвергался с ужасающим грохотом в озеро, вздымая вверх искрящееся облако брызг. Берег вокруг был покрыт глыбами известняка. И только сейчас Бран заметил, что на одной из этих глыб, скорчившись, застыла маленькая фигурка. Он по ошибке принял её за ребёнка. И только потом понял, что она больше напоминала детей леса. Но если Листочек и другие, ей подобные, обладали нежно-ореховой кожей с белыми пятнышками, как у лани, если листья и кора заменяли им волосы, а глаза светились нежным золотом, то эта… Молочно-белая фигурка медленно выпрямилась, поднялась с колен в полный рост, почти гордо расправила острые хрупкие плечи, провела рукой по тёмным наростам, венчающим её голову, будто корона, и сошла с изяществом и величием с глыбы, направившись к берегу подземного озера. Бран, затаив дыхание, следил, как пальцы её ноги медленно коснулись воды. Поверхность пошла мелкой рябью… и замерла, схваченная тонкой корочкой льда. Узкая стопа опустилась с носочка на пятку, встав уже не на водную гладь, а на хрупкий лёд. Неведомое существо не спеша пошло по воде, как по суше, а лёд позади крошился и таял, стоило ему отойти чуть дальше. Словно без его поддержки он не мог существовать. Словно это существо само было льдом, зимой во плоти. Загадочная дитя леса вдруг остановилась и резко обернулась, пронзив Брана выразительным взглядом. Глаза её сияли синим.