***
Септон Янох вытянул свою худую, тощую шею, пытаясь разглядеть поверх плеча красного плаща, куда его ведут тёмными коридорами замка. Янох вёл скромную жизнь затворника в небольшой избушке на окраине леса. И, пропалывая грядки с морковкой, освобождая их от сорной травы, никак не ожидал, что по его душу прискачут солдаты. Скорее он поверил бы, что Хранитель Запада, да ниспошлют Семеро благодетелю долгих лет жизни, обратится в септу при Ланнинспорте, коль скоро в том есть нужда. А может, это боги услышали Яноха, когда он вчера просил их послать ему хоть пару монет? Вот уж луна прошла, как лисица утащила петушка из его курятни. Как теперь его курочки будут без него? Самый захудалый петух на ярмарке стоил втрое больше, чем было грошей в треснутом горшке под кроватью септона. Но за любое страдание воздастся: боги направили его в Замок Кастерли — все в округе знали, что Ланнистеры справедливы и всегда достойно платили за работу. Стражники, шагающие впереди, остановились и склонили головы перед кем-то, кого ему в силу небольшого роста не было видно. Янох торопливо последовал их примеру, прижимая к груди своё единственное сокровище — «Семиконечную звезду» в переплёте из потёртой кожи. — Свободны, — раздался высокий женский, скорее даже, девичий, но уверенно-строгий голос. Красные плащи расступились и вышли из комнаты, а он так и остался стоять в нерешительности. Он и карету-то господскую ни разу в жизни не видал, а тут — кабинет лорда! — Можете подняться. Янох с трудом разогнулся, стараясь сохранить смиренный вид. На деле же он с интересом изучал молодую девушку в костюме для верховой езды и красном плаще с серой оторочкой на вороте. Чья это может быть шкура? Куница, соболь? Поверх густого благородного меха рассыпались короткие тёмные волосы. А говорили, что Ланнистеры сплошь сделаны из золота. — Чем я могу вам служить, леди Ланнистер? — учтиво обратился Янох, видя, что она не торопится. Миледи приподняла тонкие брови в удивлении и легко забарабанила пальцами по зелёному сукну на письменном столе. За этим широким письменным столом, в этом массивном вычурном кресле молодая особа выглядела ещё более миниатюрной. Создавалось впечатление, что дочь заняла из озорства место лорда-отца в его кабинете. А может, жена? — Как вас зовут? — заговорила, наконец, девушка. — Янох, миледи. — Вы принимали когда-нибудь исповеди у своих прихожан? — У меня нет прихожан. — Янох потупил взор, но, испугавшись, что его могут сейчас отослать без возможности заслужить награду, торопливо добавил: — Но я иногда исповедовал городских жителей. — Он догадывался, почему послали за ним, а не за каким-нибудь городским септоном. В большом стыде легче признаться тому, кто живёт подальше от людских ушей. В конечном итоге, септоны — такие же люди. — Таинство исповеди для меня священно, миледи. — Это хорошо. Девушка поднялась с кресла и прошла к окну, остановившись перед ним. Янох во все глаза, с жадностью изучал её в профиль. Непокорный разворот плеч, чуть вздёрнутый подбородок, вытянутое лицо с белоснежным высоким лбом. Тонкие, ещё не до конца утратившие некоторую детскую припухлость пальцы, напряжённо цеплялись за алый бархат плаща. Глаза же её смотрели совсем не по-детски. Настороженно, вдумчиво, пытливо. Точно как две амбарные мышки при виде рыскающего кота, вышедшего на охоту. И цвет глаз был таким же: дымчато-серым, словно мышиная шкурка. Что могла совершить столь юная душа, что уже гнетёт её? Какой грех она стремится скрыть от других? От родных… От мужа?! Уж не изменила ли она ему? Или погубила своё дитя во чреве? Неожиданная догадка заставила Яноха взглянуть на молодую леди уже по-другому. Кожаные штаны облегали узкие бёдра, жилет с тиснёным узором переплетёных еловых лапок по бокам — небольшую, аккуратную грудь. Она была по-своему красива. Не той красотой, что городские пышногрудые красавицы, звонкие и бесстыдные. Она не дышала жаром юга. В ней было что-то сдержанное. Неуловимое. Величественное. — Я хочу, чтобы вы приняли исповедь у сумасшедшего, — неожиданно ожила девушка, развернувшись к нему. Её тёмно-серые глаза вспыхнули решимостью. Яноху на ум снова пришли амбарные мыши. Только теперь они воинственно распушили свои шкурки. — Он безобиден и не причинит вам вреда. Но его душа страдает, он бредит и искренне верит, что совершил множество злодеяний. К примеру, на прошлой неделе уверял, что собственноручно убил Эйгона Завоевателя и Мейгора Жестокого, а позавчера клялся, что похитил дракона из подземелий. Даже если бы драконы до сих пор существовали, на такой поступок решился бы только безумец. — Она лукаво улыбнулась. — Простите меня, миледи, но я ничем не могу помочь его недугу. — Он чуть удобнее перехватил книгу и прижал её к груди, чувствуя себя растерянным. — Но вы можете принять у него исповедь. — Она подошла ближе, и ему стало неловко оттого, что приходится смотреть на неё сверху вниз. — Мой брат молит о прощении. Я надеюсь, ему станет лучше, когда вы исповедуете его, и скажете, что он снова безгрешен, как младенец в день своего рождения. Он одержим этой идеей. — Миледи, но… Как я могу отпустить несуществующий грех? — Вы же отпускаете настоящие грехи — кражу, измену… убийство, наконец? — Она пожала плечами. — Вы это делаете, чтобы успокоить раскаявшиеся души, принести покой грешнику. Значит, не будет проблемой простить того, кто и без того невинен. Разве его душа не заслужила облегчения? Неужели она хуже души вора или насильника? Янох колебался, и она, видя это, решила развеять его сомнения другим способом. — Я буду вам премного благодарна за помощь брату. — Девушка как-то странно усмехнулась и добавила: — Ланнистеры всегда платят свои долги. — Мне бы петушка, — выпалил, собрав все крохи глубоко упрятанной дерзости, Янох. Её губы на секунду дрогнули так, будто она сдержала смешок. — Хорошо. — Она кивнула, посмотрев на него уже гораздо серьёзней. — Его зовут Лансель. И, надеюсь, вы понимаете: никто не должен узнать о той бессмыслице, что он вам поведает. И о его болезни тоже. Янох послушно закивал, и девушка решительно направилась к двери, взмахом руки велев следовать за ней. Ему оставалось только подчиниться. Рассматривая узкие щиколотки и стройные, явно привычные к бегу ноги в высоких сапогах на небольшом каблучке, ему подумалось, что верно говорят — сам Неведомый подтолкнул первую женщину, надевшую штаны, к этому безобразию. Кто бы ни был муж этой юной особы, ему следовало бы озаботиться о том, чтобы скрыть эти ноги платьем в пол. А то, не ровён час, ей самой придётся исповедоваться в грехах, и уже не вымышленных. Оказавшись в мужской спальне, Янох замер под внимательным взглядом юноши. Лансель, как назвала его девушка, сидел на краю застеленной кровати, упершись локтями в колени, и внимательно смотрел на него самого. Спокойным, осознанным взглядом. Если бы не предупреждение миледи, Янох в жизни не принял его за сумасшедшего. — Я пришёл облегчить вашу душу. — Янох заставил себя подойти ближе к Ланселю. Конечно, ему сказали, что он «безобиден», но кто знает, что придёт больному в голову. — Мне сказали, вы ищете искупления? — Это так. — Молодой человек опустил глаза, а потом неловко махнул рукой на стул напротив себя. — Я рад, что вы пришли. Янох сел напротив. — Вы можете поведать мне обо всём, что вас тревожит. Лансель сцепил руки в замок, напряжённо дыша. Он себя чувствовал лучше, чем в предыдущие дни. Спасибо его сестре, что убедила мейстера прекратить поить его насильно и добавлять в еду успокоительное. Мысли больше не текли вялым неповоротливым потоком, принимая порой причудливые формы. И он был благодарен ей за то, что приняла всерьёз его просьбу об исповеди. Она одна верила, что твари существуют. Он сам никогда бы не поверил, если бы не видел их живьём, а она — верила. С ободряющей улыбкой заявляла, что твари боятся её, и Лансель верил ей. Наверное, такими и должны быть святые. — Я был ужасным человеком, — начал Лансель. Он видел, что дверь за септоном не закрылась до конца. И внутренне сжался от страха. Что если он не успеет закончить свою исповедь, и чудища придут за ним? Ведь Джой нет сейчас рядом. Он так устал бояться… Устал вздрагивать от каждого шороха, как полоумный, по десять раз на дню шарить руками под кроватью, проверять отсутствие чудищ, шептать исступленно молитвы, поститься до слабости и обморока, до насильственного кормления. Он был готов на всё, чтобы больше никогда не услышать цокота обсидиановых когтей по камню. — Я совершил много зла. — Он покосился на приоткрытую дверь. Она не шевелилась. Ничья лапа не стремилась проникнуть в оставленную по неосторожности щель. — Признаться, я даже не знаю, с чего начать. — Он помнил так ярко, словно переживал заново: живой рассказ брата Эдмура о тварях, ароматный запах воды, прохладной на языке, и светящиеся кольца чудовищ, покрытые чешуёй и шипами, с тихим шелестом разворачивающиеся в тёмном углу. — С рождения мне говорили о величии нашей семьи. Я считал себя лучше других, ведь я — Ланнистер. Выше меня — лишь старшие по моей крови. Я насмехался над сверстниками и другими оруженосцами; одних я презирал, других ненавидел. У меня было два друга, но и с ними я не всегда был честен, как подобает настоящим друзьям. — Септон изредка кивал, и Лансель сбивчиво рассказывал всё, что мог припомнить. -…я убивал на войне и думал, что это благое дело. Люди под другими стягами не были для меня людьми. Так делали все, к кому я испытывал уважение, так было принято и казалось обыденным делом. — На удивление септон стерпел и это. — Я пил. В вине я тогда не видел дурного, не страшил меня ни грех чревоугодия, ни пьянства, ни сладострастия. — Святой Бейлор однажды сказал: «Пейте, но не упивайтесь», — попробовал успокоить его септон. — Не думаю, что я исполнил его завет, когда перебрал и вёл себя довольно грубо с лагерной… девушкой. Насилу себя заставляя, Лансель продирался сквозь все свои злодеяния, рассказывая о каждом. Настал черёд и самых суровых. Внутренне сжавшись, он поведал о замысле сестры убить короля. И как стал её добровольным оружием. Он убил Роберта Баратеона. Септон сидел, продолжая участливо кивать. Оглох что ли и не слышал на деле его признания? Можно подумать, ему каждый день сообщают о подобном! Лансель снова глянул на приоткрытую дверь, переводя дух от своего рассказа. Остался всего лишь один грех. И почему-то сейчас он ему казался даже страшнее убийства Роберта. Серсея. Постыдная, некогда ослепившая его связь с сестрой. На секунду его пронзил страх иного рода — он даже думать забыл о тварях, — что если стражник за дверью или какая-нибудь служанка случайно прослышат об этом? Что если мерзкие слухи дойдут до неё? Джой больше никогда не возьмёт его за руку, не сядет с ним рядом и не разгонит всех чудищ, если узнает о его богомерзком поступке. — Его убил вепрь, не вы, — снова мягко подал голос септон. Будто с малым дитём говорил. — Точно так же, как Мейгора Жестокого убил его трон. Лансель непонимающе уставился на него. При чём тут Мейгор Жестокий? — А как вы убили Эйгона Завоевателя? — с тем же спокойным и добродушным видом продолжил септон. Несколько томительных мгновений потребовались Ланселю, чтобы осознать жестокую правду. Вот почему септон не отреагировал на его признание об убийстве короля. — Она вам и про демонов рассказала? — скрипнув зубами, поинтересовался Лансель. — А вы действительно их видите? Септон не стал отрицать того, что это сказала Джой. Джой сказала, что он безумен. Джой считает его сумасшедшим. И сидит с ним из жалости. Она всё делает для него из жалости. А он просто дурак, если решил, что кто-то может поверить в его звучащие ненормальными слова. — А вы считаете, их невозможно увидеть? — Он горько усмехнулся. А когда септон замялся, ему и вовсе захотелось расхохотаться во всё горло. Надо же! Какая ирония. Он, всю жизнь считавший Семерых не более чем выдумкой, залогом для послушания людей, верит в созданий Седьмого Пекла, а этот святоша — нет! — Я отпускаю все ваши грехи, — начал бубнить септон, делая это явно по приказанию, а не от души. Видимо, он решил, что Лансель уже всё рассказал. -… теперь вы чисты, как младенец в день своего рождения, — неловко закончил он свою речь, стараясь не смотреть ему в глаза. Янох не мог соврать этому несчастному. Он сделал всё, что мог — хоть этого и было ничтожно мало. Он помолится за рассудок этого молодого человека вечером. И завтра, и послезавтра… Когда стражник во дворе впихнул Яноху в руки петуха, ему подумалось, что он и вовсе не заслужил награды за такую малость. Однако пёструю птицу с пышным хвостом прижал к себе с трепетом. Быть может, если Семеро услышали его молитвы и послали петушка, то услышат и просьбу о здоровье невинного? Его посадили в телегу, гружёную зерном, тыквами и ещё какими-то мешками. Извозчик стегнул лошадей, брусчатка двора замелькала под свисающими ногами, быстро сменившись дорогой. Огромная решётка из четырёхгранных прутьев опустилась в портале ворот, отрезая септона от замковой жизни и его обитателей. Покачиваясь в телеге вместе с неожиданными дарами, Янох мимолётно подумал: взглянет ли такой гордый, яркий и наверняка породистый петух на его скромных хохлаточек? Лансель остался сидеть на своей кровати. В спальню неслышно скользнула Джой, и он привычно расфокусировал зрение, стараясь смотреть ровно перед собой и не шевелиться. Когда он вёл себя так, будто продолжает находиться под действием успокоительных, его никто не трогал, не донимали вопросами, а она явно чувствовала себя раскованней или даже забывала о его присутствии — ему нравилось украдкой наблюдать за ней. Джой подошла вплотную и приблизила своё лицо к его, пытливо стараясь что-то разглядеть. Лансель с трудом удерживал глаза расфокусированными. Жаль, что она не сняла плащ, объявший бархатом её плечи — он помнил этот кожаный жилет, с вытесненными узорами из еловых веток по бокам и двумя белками на плечах. Лапками они тянулись к шишками, но их всегда закрывали тёмные короткие волосы. Оттого казалось, что шаловливые лапки тянутся именно к ним, стремясь поиграть. Лансель бы и сам не отказался коснуться мягких, гладких волос. Зарыться в них пальцами, вдохнуть их запах. Джой неожиданно резко ткнула его пальцем под рёбра. — Ай! — Он дёрнулся и тут же уставился на неё обиженно, потирая бок. — Больно же! — Всегда знала, что хорошая затрещина лечит лучше любых лекарств! — Она в негодовании прищурила серые, как кипящее серебро, глазищи. — Это была не затрещина, — буркнул Лансель, на всякий случай отодвигаясь от неё подальше. — Ты прикидывался сейчас! — Ты врала, что верила мне! — Он вскочил на ноги, в миг став выше неё. — Ты смеялась надо мной! Презирала! Ты убедила септона в том, что я безумен! — А что я должна была ему сказать? Что ты и вправду убил самого короля?! — прошипела она грозно. Ей, видимо, было не всё равно, кто их может услышать. — Ты и вправду идиот, если не понимаешь, почему отец запретил тебе говорить об этом даже септонам. Если тебе наплевать на самого себя, то подумай хотя бы о нём! — Она перешла на крик. — Если однажды об этом узнают, то пострадаешь не только ты, дурья башка, но и твоя семья. Я никогда тебе не прощу, если с ним что-нибудь случится! Она вылетела из комнаты, и он отупело уставился на раскрытую настежь дверь. Совсем недолго доносился всё стихающий звук каблуков по ступенькам. Как он посмел накричать на неё? На неё, единственную, кто прислушался к его просьбе. На неё, уговорившую мейстера не пичкать его успокоительными, от которых мутился разум. На неё, солгавшей септону ради него… Лансель заходил беспокойно по комнате, раздираемый чувствами. После того, как к нему вернулась ясность мысли, всё ощущалось ярче, острее, если не сказать болезненнее. Он старался продолжать вести себя смиренно, ни о чём не думать, просто быть рядом с ней, как послушный пёс. Но сегодня всё снова всколыхнулось в его душе. Он чувствовал и злость, и ярость, и множество других, греховных, как принято считать, эмоций. «Вы чисты, как младенец в день своего рождения», — сказал септон. Не успел он очиститься от грехов, как торопится совершить новые! Что если демоны почуют, что он снова злился, кричал на других, словом, испытывал множество желаний, из-за которых они будут вправе растерзать его плоть? Он был тысячу раз неправ. Всё было намного проще, когда мейстер поил его своими настойками. Жизнь текла в полусонном блаженстве, Джой не кричала на него и не убегала, а он не боялся, что в голове поселятся дурные мысли. Есть лишь один способ вернуть это всё. Лансель медленно подошёл к порогу комнаты. Раз он чист, то чудовища не должны искать его. Больше нет нужды прятаться в спальне. Держась, как слепой, рукой за стену, он робко шагнул в коридор и, порадовавшись, что никто не видит его первых шагов, направился в Воронью вышку. Служанки в коридоре старались исчезнуть с его пути как можно быстрее. И лишь две из них еле слышно прошептали слова приветствия сыну своего лорда. Когда он пересекал двор, коловший дрова мужик покосился на него, озадаченно почесал бороду и крикнул заплетавшей косички девочке бежать к матери. Смех и шушуканье прачек разом смолкли, одна из них кинулась забирать пухлого малыша игравшего у колодца. Почему-то её затравленный и вместе с тем жалостливый взгляд, обращённый к нему всего лишь на секунду, пока она поднимала сына, больно полоснул по нему. Мейстер Крессел так и замер с не до конца перевёрнутой страницей, когда он зашёл к нему. Лансель поморщился от его глупого вида, прошёл в скромные покои старика, некогда терпеливо учившего его чтению и счёту, и сел на стул напротив него. — Вы что-то хотели? — вежливо поинтересовался мейстер. Весь замок видит в нём полоумного. Не считают за человека. Его презирают, опасаются. Никто не ожидал увидеть его на воле, для всех он стал посмешищем. Местным дурачком. А привыкнув к тому, что он никогда не выходил за порог своей спальни и даже противился этому, ему давно не запирали дверь. Вот и не ожидали увидеть его воочию. Лансель мрачно улыбнулся, глядя на своего бывшего учителя. Несложно напугать того, кто и так напуган. — Отец наш небесный, да ниспошли мне свою справедливость. Матерь всеблагая, не оставь сыновей своих во тьме, — начал речитативом Лансель, не сводя тяжёлого взгляда с мейстера. Лицо у того вытянулось, а выпущенная им страница книги с шелестом вернулась на место. — Освети мой путь, Старица, ибо без мудрости твоей мы немощны. Кузнец, дай силы руками своими в крови и поту добывать хлеб насущный. Сохрани меня, Дева, от искушений, ибо плоть слаба. Мейстер сидел молча и напряжённо. Давно ли он стал смотреть на него косо? Уж не после того ли, как Лансель пытался спасти себя, вырезав семиконечную звезду себе на лбу? Жаль, что его прервали и не поняли, почему он так поступил. Если бы им по ночам снилось Пекло огненное, а наяву они бежали от его огнедышащих порождений, то сами были бы готовы и не на такое. Странно, что последний раз Лансель видел чудищ в столице. Молитва была дочитана, а Крессел всё сидел, не шевелясь. Не торопился предпринять хоть что-то. Ну, раз уж Ланселя всё равно считают сумасшедшим… Хуже уже не будет. — Интересно, как выглядит душа? — вкрадчиво начал Лансель. — Вы её видели когда-нибудь? — Постное лицо мейстера начинало раздражать. С таким же бесчувственным лицом он приказывал кормить Ланселя насильно, когда он пытался соблюсти пост и отказывался от еды вовсе. У прачки во дворе к нему жалости нашлось и то больше. — Говорят, душа находится внутри тела. А когда человек умирает, она возносится к небесам. А где именно она находится? — Он чуть наклонил голову набок, состроив задумчивый вид. — В голове? Или рядом с сердцем? Можно ли её потрогать руками, если вспороть ножом грудину? — Он кивнул на глиняную чашку с румяными яблоками на столе. Меж ними блестел узкий фруктовый нож. Недостаточный, конечно, чтобы вспороть грудь, но Крессел всё равно побледнел. — Какова будет душа на ощупь, если вынуть её из груди? Будет ли она тёплой, пока сердце не перестанет биться? Есть ли у неё цвет и запах? — Глаза у мейстера трусливо метнулись к двери. — Есть ли у тебя душа, Крессел? Не хочешь это узнать? — сладко улыбаясь, протянул Лансель. Мейстер вскочил со стула со всей резвостью, на которую был способен старик, и заголосил. Двое стражников ворвались в комнату и повалили не сопротивляющегося Ланселя на пол, до боли заломив руки. В глазах у него потемнело. Совсем как в первые дни возвращения в отчий дом. Чьи-то руки с силой разжали ему челюсти и щедро влили снотворное, то самое, отдающее горечью. Тяжело дыша в ковёр, Лансель почувствовал, как его мысли превращаются в густую кашу. Сладкое, спасительное забытье. Дурные мысли — это грех. Не думать. Не злиться. Не испытывать эмоций. Не желать из раза раз при встрече прижаться губами к её губам и узнать, каковы они на вкус. Лансель с блаженством провалился в сон, где он был лишь невинной белочкой на плече Джой, играющей её локонами.***
Сознание Вариса втиснулось в разум птицы узкою лентою — будто прошло сквозь игольное ушко. Потоптавшись на жёрдочке и размяв лапки, он недоумённо оглянулся. Почему-то накрыли клетку против обычного… Неужто птичка чем-то помешала своим хозяевам? И что это за возня в комнате? Что, собственно, происходит? Внезапно раздался протяжный стон. Громкий и бесстыдный. Варис аж клюв разинул от удивления. Сквозь шёлк, наброшенный на клетку, было практически ничего не видно. Лишь птичий нюх чувствовал проникающие запахи — мята, так любимая Мизинцем, лимон, лаванда… Растерянно помотав головой — аж пёрышки на голове встали дыбом — Варис пробрался бочком по жерди поближе к прутьям. Подёргал клювом дверцу клетки — как они посмели запереть своего любимца? Переливающаяся розовая накидка едва доходила до полированной поверхности стола вишнёвого дерева, на котором располагалась клетка. И из-под её края прекрасно виднелся маленький ключик из того же металла, что и дверца. Варис грузно спрыгнул вниз и протопал к стеночке. Упершись бочком в прутья он просунул меж ними лапку и попытался дотянуться до ключа. Слишком далеко. Выдохнул, втянул животик — снова попытался, вжимаясь всем птичьим тельцем в ненавистную преграду. Были бы длиннее коготки… Девичий сладостный стон повторился. Варис обескураженно поднял голову, пытаясь рассмотреть хоть что-то сквозь ткань. На фоне более светлого пятна — огромного окна — явственно виднелись два силуэта. Женское тело двигалось на мужском, словно наездница. Варис протёр бы глаза, да только для этого понадобились бы две лапы сразу! Чувствуя себя откровенно ошеломлённым, он дотянулся клювом до шёлка и резко дёрнул его вниз. Розовой волною накидка стекла по клетке. На круглой восточной кровати в ворохе подушек действительно угадывалось мужское тело. Варису были прекрасно видны смуглые руки, жадно впивающиеся в женские бёдра и требовательно направляющие их. Девушка в этот момент склонилась над мужчиной, закрыв лица густой завесой рыжих волос. И тут же откинулась назад после звонкого шлепка, прогнувшись в спине. Рыжие локоны, взметнувшиеся в воздух, опали на белоснежные плечи и высокую грудь. Варис растерянно курлыкнул, выражая крайнюю степень птичьего удивления. Кто эта девушка? Что это за незнакомая комната в бордовых тонах, пропитанная сладкими запахами? Где он, Неведомый всех побери?! Пока он беспокойно прыгал по клетке и пытался рассмотреть хоть что-то, что могло бы дать ему подсказку, действие на кровати пошло к концу. Незнакомец перебросился с девушкой несколькими фразами на лхазарянском, насколько Варис смог разобрать, поднял свои штаны с пола и бросил ей увесистый кошель. По всей вероятности, Варису здесь больше делать нечего. Вернувшись в своё тело, он раздражённо потёр виски. Такие возможности упущены! Теперь даже не уследишь, куда Бейлиш направит свои паруса. Насколько он помнил, самым южным банком в его списке был как раз-таки Тирошийский. Значит ли это, что стоит ожидать возвращение мастера над законами и его супруги? Рискнёт ли он привезти её в столицу? Выйдя на полукруглый балкончик, Варис опёрся руками на нагретую балюстраду. Внизу во дворе сражались на мечах Киван Ланнистер и Десмонд Крейкхолл. Десмонд явно красовался перед дамами и развлекался, а лорд-десница, похоже, выпускал пар. Неужто терзается какими-то глупостями, наподобие совести, из-за щенка Его Воробейшества или махинаций с золотом септы? Как неосмотрительно с его стороны. Вроде бы сильный игрок, но так легко его просчитать. Жажда справедливости, стыд, нравственность, честь — лишь мишура и оковы, которыми люди сковывают сами себя. Варис всегда считал, что цель оправдывает средства. Победителей не судят. Переведя взгляд левее, Варис с куда большим интересом обратил своё внимание на Метьюса Крейкхолла и Сэмвела Тарли на открытой галерее. Скорее, на самого Сэма. Тёмная лошадка. Вроде бы не представляющий угрозы, умный, скромный и неожиданно талантливый молодой человек, взлетевший от брата ночного дозора до мастера над монетой подобно птице. Никто не видел в нём угрозы, но Варису ли не знать, что порою именно за такой скромной личиной может скрываться нечто гораздо большее? Из настолько молодых мастеров над монетой Варис мог бы вспомнить, пожалуй, лишь одного. Петир Бейлиш в своё время так же прошёл головокружительную карьеру, начав со скромной должности сборщика налогов на богами забытой таможне Чаячьего острова. Всеобщий друг, улыбчивый, открытый и при этом скромного происхождения. Занятное сходство. С этим Тарли надо будет держать ухо востро. Неизвестно что из него вырастет — наивный безобидный толстяк... или первосортный интриган под маской безобидного толстяка. Пока Варис поддерживал с ним любезные разговоры и приглядывался. На всякий случай. Но один раз всё же удалось использовать его в своих целях. К большому удивлению Вариса, Сэмвелл привёз с собой из Цитадели одну безделушку… Обсидиановая свеча. Вещь, ныне считающаяся почти бесполезной, и окутанная ореолом таинственности и сказок. Поговаривали, что если удастся её зажечь, то можно будет связаться с кем-то очень далёким, если и он сейчас находится подле огня. Тарли отдал эту красивую и, по его мнению, никчёмную вещь Варису за одно лишь обещание возможной услуги в дальнейшем. Скорее всего, он даже забудет об этом обещании. Зато Варис смог связаться с тем, кого разыскивал очень давно. Он знал от осведомителей, что Дейенерис приходится несладко с её драконами. Без тренировок и строгого контроля они выросли своевольными и почти неуправляемыми. Плачевным результатом стало то, что она заключила своё самое сильное оружие в подземелья. Чего ожидала наивная девчонка от огнедышащих ящеров? Без помощи ей будет сложно с ними сладить. А значит, ей понадобится тот, в ком тоже течёт драконья кровь. Кого они примут наверняка. Колдуну хватило сил на то, чтобы зажечь свечу всего лишь раз — почти сразу же после приезда Сэма в столицу, в день, когда Варис её выторговал у него. Она горела всего несколько мгновений и треснула пополам безвозвратно, но этого вполне хватило, чтобы связаться с потомком Таргариенов. Оставалось лишь надеяться, что слова Вариса приняты всерьёз.***
Открытая галерея из красного камня утопала в пышном диком винограднике. Вечно подвижный и голодный, Мэт даже умудрился стянуть одну гроздочку кислющего винограда и теперь незаметно стрелял двумя пальцами косточки в ближайшую цветочную кадку. Сэм на него не смотрел. Не видел он ни неба, ни величественных башен с дивной резьбой по камню, ни схватившихся в жаркой схватке двух лордов внизу. Всё его существо вдруг объяло чёрное, холодное пламя, стоило ему заметить Осмунда Кеттлблэка застывшего внизу дворика с беспечным видом. С нахальной улыбкой он подпирал плечом колонну, заинтересованно разглядывая стоящую чуть поодаль от него темноволосую служанку с чуть выдающимися скулами. У Сэма кулаки сжимались от одного его вида. Все подозрения, зародившиеся в нём когда-то, всколыхнулись с утроенной силой. С нестерпимой и сдавливающей горло жаждой возмездия. Он почувствовал себя гончим псом, напавшим на след ненавистного врага. Но… псом неповоротливым, коротколапым, неспособным вцепиться по-настоящему в горло насмешливому поджарому волку. — Ты выше его по положению. Можешь отдать приказ… — прошептал Мэт, прекрасно осведомлённый об истории Лили. «Я не пёс, — напомнил сам себе Сэм, подавляя несвойственную ему обычно ярость. — Я — человек. На моём гербе Охотник. Человек слабее животных. Но умнее любого из них». — Я никогда не опущусь до казни невиновного. — Сэм покачал головой. — Устранять неугодных — это путь в никуда. Мэт посмотрел на него почти гневно. — Неужели ты готов забыть обо всём? И вот так спустить ему всё с рук? В негодовании он пульнул в сторону виноградную косточку, и она попала в блестящий шлем охранника, стоящего внизу. — У меня пока нет доказательств. Но я не верю, что он безгрешен. — Сэм тяжело опёрся руками на шершавый багряный камень. На плечи давила возложенная на него ответственность. То, что он стал государственным человеком, не давало ему права поступать не по чести. — Если Осмунд действительно в чём-то повинен, я сделаю всё, чтобы он ответил за всё как положено, перед троном. Был бы человек — закон найдётся. — Кивнув мастеру над шептунами, вышедшему на полукруглый балкончик, Сэм оттолкнулся руками от балюстрады и направился внутрь замка. Лязг мечей Десмонда Крейкхолла и Кивана Ланнистера стихали по мере удаления от галереи. — Говоря откровенно, Кеттлблэки действительно не овечки, — понизил голос Мэт, идя вровень с ним. — В ночь перед тем, как короля Джоффри нашли мёртвым, я едва не столкнулся в коридоре с Осни Кеттлблэком и Джейн Вестерлинг… Они говорили очень тихо, я успел лишь услышать «Вы по-прежнему любите правду, миледи?». До этого её сестра выпала из какого-то окна Твердыни Мейгора в королевский сад. Как меж собой шептались люди — аккурат из спальни короля. Потом, как ты знаешь, Джоффри Баратеона нашли мёртвым в своей постели. — Мэт воровато оглянулся и снова продолжил: — На ладонях его были красные пятна, словно он потрогал что-то, что убило его во сне. Вестерлингов больше никто не видел. Сэм резко остановился и уставился на своего друга. — Намекаешь, что если Джейн и отомстила за свою сестру, то она сделала это не одна? Ей помогли? — Дело тут точно нечистое. — Мэт развёл руками. — Но мы обязательно что-нибудь придумаем вместе.***
Раньше у неё было всё. Серьги с изумрудами и пояс с золотыми бляшками. Ткани заморские, нежащие её тело, жемчуг и бриллианты; перины воздушные, будто первый поцелуй, на которых она спала до самого полудня. Ела она на серебре, пила молоко с малиной. Был у неё даже белый говорящий попугай с Летних островов. Ничего не осталось. Шая, уперев в бедро корзину с бельём и придерживая её рукой, задумчиво наблюдала, как на летнем солнышке сражаются на мечах двое статных мужчин. Десница и Хранитель Запада в одном лице — лорд Киван Ланнистер. И его вассал, один из первых знаменосцев — Десмонд Крейкхолл. Двигались они уверенно, размашисто, как хищники — каждым выпадом невольно залюбуешься! Рубашки прилипли к мокрым спинам, обрисовывая ладно сложенные тела, бугрящиеся при каждом движении мышцы. Шая поправила начавшую было крениться прижатую к боку корзину и вздохнула. Не привыкла она к роли простушки-служанки, не смирилась. Она почти поверила в сказку, в которую попала, став любовницей Тириона. Он купил ей целый дом в северо-западном углу города, у Железных ворот — с собственным колодцем, конюшней и садом. Нанял слуг страшных и неказистых, лишенных своего мужского естества. Ревнивец был тот ещё! По глупости она просилась к нему в замок, поближе. Какое наслаждение было нежиться в постели десницы и любоваться цепью из золотых рук на своей оголённой груди. Но потом веселье пошло на убыль. Сначала пожаловал в столицу отец любовничка, и Тирион устроил её служанкой к Сансе Ланнистер. Не успела она с облегчением выдохнуть после смерти Тайвина, держащего в страхе все семь королевств, как умер и сам Тирион. А она теперь корячится в прислугах, не зная продыху. — Прекрати убегать от меня! — рыкнул Киван плавно отступающему противнику. Десмонд тут же скользнул вперёд и резким выпадом прочертил кончиком меча царапину на запястье Кивана. Шая, стоявшая ближе всех, разглядела несколько выступивших алых капель. Глава Дома Крейкхолл был, конечно, немного помоложе. Вот только о его любовных похождениях знал чуть ли не весь замок. Чего стоил один слух о том, чем они с женой Спайсера занимались в черепе Балериона Чёрного Ужаса! Шая не была дурочкой и понимала своё место. Где она, а где жёны-аристократки! Нет, ей нужно было охмурить того, кто не будет менять любовниц, как перчатки. И чьё положение обеспечит ей достойную жизнь. Шая завороженно, как кошка на сметану, смотрела на перекатывающиеся мышцы спины Кивана Ланнистера. Для своих лет он выглядел весьма достойно. Высокий, широкоплечий, с плоским животом. На лицо чёрствый, как кусок гранита, но порою чем страшнее хмурит брови, тем нежнее и слаще в постели. Куда там этим смазливым юнцам! По опыту Шая знала, что разогретое боем мужское тело не откажется от горячей ванны. Ну, а потом и от женщины. Всучив быстро корзину первой попавшейся служанке, она юркнула внутрь замка и побежала отдавать распоряжение якобы от милорда десницы по поводу ванны. Не своими же ручками ей воду таскать и бадью? Стражники в башне десницы сплошные остолопы. Стоит взять ведро с горячей водой и ушатом, как можно пройти мимо них с важным видом. Ни вопроса не зададут, видят же, что идёт уверенно, будто так и надобно. Наконец, она оказалась внутри. Поверила в это только когда увидела его коротко стриженный затылок и раскиданные по полу сапоги. Бесшумно поставила ведро с ушатом у самого входа. На цыпочках подобралась поближе. Веки его были смежены, широкая грудь, испещрённая шрамами, размеренно вздымалась. С интересом она изучало его тело, длинные ноги, руку, расслабленно свисающую с бортика. Хотелось прижаться губами к небольшой, чуть покрасневшей свежей царапине. Или погрузиться рядом в манящую горячую воду и опустить голову на это широкое плечо. Всё потом. Сначала нужно найти подход. Шая невесомо положила ладонь ему на грудь, возле сердца. И вздрогнула сама, когда Киван подорвался на месте, как ужаленный. Вода выплеснулась через край ванны, а он молниеносно поймал её за запястье. Будто в кандалы заковал. Не такой реакции она ожидала. Не мудрено, что он такой напряжённый — дела всего государства на его плечах, а утешить некому. — Дозвольте мне вам помочь, милорд-десница, — проворковала она, потянувшись свободной рукой за мочалом, оставленным на лавочке. Сладкая улыбка не смягчила его взор. В зелёных глазах как будто промелькнуло что-то, но тут же ускользнуло. Будто отражение другой женщины. Оторопь мгновенно сменилась гневом. — Пошла вон, — медленно процедил сквозь зубы Киван. Он сжал пальцы с такой силой, словно готов были раздавить её руку в лютой ненависти. Шая болезненно выдохнула, инстинктивно дёрнувшись назад. На удивление он тут же разжал пальцы. С таким презрением… разочарованием… Будто ожидал увидеть кого-то другого в своих покоях. — Прочь! — громыхнул его голос. Она подхватила юбки и вылетела из его покоев, забыв и о ведре, и обо всех первоначальных планах. Летела по ступеням клятой высоченной башни, а на глазах наворачивались слёзы от обиды, испуга, от боли в запястье и даже от возникшего ощущения собственной никчёмности. Неужто она так и останется среди поломоек и кухонных девок? Неужели её красота померкла, или Тирион просто льстил ей, не смея надеяться на что-то получше для себя, мелкого уродца? На кухне Шая обтёрла лицо мокрым полотенцем и подержала его подольше у глаз. С опухшими, красными от слёз веками ей точно будет нечего делать. Сильные да ловкие точат свои мечи, слабые пользуются своим умом, коли он есть. Её же природа наделила лишь красотой да женской изворотливостью. Надо беречь что осталось. Кто-то крикнул, что нужно отнести поднос со снедью в покои мастера над монетой. Шая аж в гребень вцепилась сильнее, прихорашивая волосы и прислушиваясь. Может, это её шанс? Ну и мастер же поесть был этот мастер над монетой! Она с трудом в одиночку донесла поднос со свиными рёбрышками, козьим сыром и кровяной колбасой, бобами и молодыми луковицами, запечёнными на сале, пышными лепёшками хлеба и кувшинчиком вина. Впрочем, настроение её поднялось, когда она увидела в покоях молодого полного парня безобидной наружности. Он даже заметил её и вежливо сказал «спасибо». Глаза и вправду светились благодарностью. «Сэмвелл Тарли», — мысленно произнесла она, будто пробуя на язык. Звучало неплохо, да и выглядел он не избалованным женским вниманием. Шая ласково улыбнулась ему в ответ, ставя на стол злополучный тяжёлый поднос, отдавивший ей все пальцы, но не успела она ничего сказать, как Сэм уткнулся обратно в толстую книгу. Выражение лица у него сделалось задумчиво-сосредоточенным, кончиком пера он водил по строчкам, будто мысленно отмечая что-то и пытаясь разобраться в каких-то одному ему понятных премудростях. Над похожей книгой корпел когда-то и Тирион в этой должности. А может, это она и есть… Мысленно вскипев от того, что на неё не обращают внимание, Шая стала прибираться в комнате. Благо, тут было что делать. Она вся извертелась перед ним, не зная, как подступиться. Горечь от только что полоснувшей её неудачи подрезала крылья. — Я могу быть чем-нибудь полезной милорду? — промурлыкала она, склонившись над его столом, заботливо переставляя обед прямо к нему под нос. Вырез лёгкого платья оказался аккурат перед его глазами, так, как её научила когда-то одна опытная лагерная шлюха. Сэм моргнул и с удивлением поднял глаза. Растерянность в них постепенно и медленно сменялась на нечто иное. Уже по-другому, с оценкой он взглянул на неё и её фигуру. — Можешь, — откликнулся он — то ли смущённо, то ли обдумывая что-то. Шая в нетерпении приблизилась к нему поближе.