***
Золотая нить на рукаве сплеталась в застывшего в прыжке оленя. За его спиной стоял охотник, туго натянувший свой лук в сторону длинноногого животного. Думали ли портные, вышивая новые одежды для наследника Рогового Холма и мастера над монетой в одном лице, что герб Тарли, стреляющий по символу королевской семьи выглядит воистину дерзко? Сэм вздохнул и повёл плечами, морщась от неприятных ощущений. Новый дублет парил и колол спину, назойливо жал в районе подмышек. Не менее раздражающе звучало и чавканье друга — Мэт, не смотря на обильный совместный ужин, сидел на подоконнике и отправлял в рот одну кислющую виноградину за другой, звонко сплёвывая косточки в бронзовый умывальный таз. — Ты не мог бы делать это менее громко? — Сэм окунул кончик пера в чернильницу, собираясь снова сосредоточиться. Мэт удивлённо моргнул, не донеся очередную ягоду до рта. Покосился на виноград, затем на Сэма. — Только если ты прекратишь скрипеть пером. Звучит просто ужасно. Днём это хотя бы заглушает шум из окна. Сэм озадаченно посмотрел на своё перо, задумчиво повертел в пальцах и со вздохом отложил в сторону. — Я пытаюсь разобраться во всех этих бесконечных денежных отчётностях. Мейс Тирелл вёл дела из рук вон плохо, а может, просто так и не успел привести в божеский вид. — Ты сам говорил, что управлял практически всем Чёрным замком вместо мейстера Эймона. — Мэт соскочил с подоконника и подошёл ближе. — Да, но Семь Королевств несколько больше Чёрного замка. Боюсь, отец поторопился вверяя мне такую ответственную должность. — Он не стал бы рисковать честью Дома, поставив на того, в ком сомневался бы. — Мэт по-дружески ткнул его кулаком в плечо. — Если не веришь ему, поверь хотя бы мне: я точно знаю, что ты разберёшься во всех этих сложных бумажках и утрёшь носы всем своим предшественникам. Мэт порывисто взял один из листов со стола и помахал им перед лицом Сэма, стараясь развеселить его. — Это меню нашего обеда. — Сэм улыбнулся, глядя, как перед глазами скачут «Свиные рёбрышки, с луком, но без фенхеля», а Мэт продолжает корчить псевдо-серьёзное лицо. — Если бы у меня были записи Петира Бейлиша… Вот уж у кого я бы поучился. Говорят, он мог делать деньги из воздуха, по одному щелчку пальцев. С обязанностями мастера над монетой он всегда справлялся блестяще. В дверь дробно забарабанили. Легкий стук, явно не тяжёлым увесистым кулаком. Мэт шустро приник к двери и, услышав знакомый шёпот по ту сторону, открыл её, и в наполненную ночной свежестью комнату ворвался запах женщины, разогретой плотскими утехами. — Я чуть не наткнулась на гвардейцев! — громко прошипела Шая, подлетая к столу. К себе она прижимала задранные полы платья, в которых была упрятана всякая всячина. Сдув с раскрасневшегося от бега лица вьющуюся прядь, Шая разжала пальцы, и на бумаги Сэма хлынула её «добыча». Письма, мешочки, связка какого-то вяленого мяса на нитке, стянутый тугой лентой пергамент… Какая-то склянка покатилась с тихим звоном по столу. Мэт едва успел подхватить её, когда она чуть не ухнула на пол. — И что нам со всем этим делать? — опешил Сэм. — Я откуда знаю? Сами сказали тащить всё подозрительное. — Шая своевольно дёрнула плечом и натянутое второпях платье соскользнуло с него, оголив одну грудь. — А это что? — Мэт поддел пальцем связку вяленых кусочков мяса на кожаном шнуре. — Мясо краба. — Шая хихикнула и неспешно поправила на себе липнувшую к телу ткань, обрисовывающую все прелести. — Говорят, придаёт мужскую силу. Пара кусочков, чтобы поднять даже самое немощное копьё. — Она покосилась на дверь и добавила уже более взволнованно: — Быстрее, милорды! Что же вы стоите?! Если Осни проснётся и увидит, сколько я всего утащила из его покоев, мне не сдобровать! — Тогда иди туда сейчас, — снова обрёл дар речи Сэм. Шая и Мэт посмотрели на него одинаково недоумённо. — Нам нужно время, чтобы всё это изучить. Будет лучше, если Осни проснётся и так же уснёт рядом с тобой, ничего не заподозрив. Вряд ли проснувшись рядом с красивой женщиной он кинется проверять все свои сумки и ящики. Шая растерянно захлопала ресницами, а её тонкие брови сложились недовольно-жалостливо. Ей явно не хотелось возвращаться туда, где её могли поймать на горячем. — Смотри-ка, и повторять не пришлось! — восхищённо протянул Мэт, стоило ей выйти из покоев. — Уверен, при желании ты мог бы с лёгкостью управиться с кем угодно. — Ты преувеличиваешь, — поморщился Сэм и первый потянулся к живописной куче на столе. — Мне бы для начала с этим управиться. Мэт последовал его примеру. В жаровне тлела гвоздика и листья лимона, призванные отпугнуть мошкару. В шелестящих занавесках запутался безобидный мотылек, привлечённый трепетом огня. Свечи бросали тени от двух друзей на стену. Казалось, две огромные, могущественные фигуры вершат судьбы мира, согнувшись под тяжестью мирских забот. — Никогда бы не подумал, что Кеттлблэки могут так часто обмениваться друг с другом письмами, — пробормотал Мэт бегло просматривая строки. — Они никогда не походили на дружных братьев. — Меня больше волнует, что они предельно осторожны даже в личных переписках, — расстроенно высказался Сэм. — Мало что можно понять из сухих строк… какие дела они вели, с кем, почему… Зачем искали какие-то книги, и о чём? Мэт потянулся к очередному письму и тряхнул его, разворачивая. — О, а здесь письмо уже от кого-то другого. Почерк другой, да и сам тон… — Он нахмурился, бегая глазами по тексту. — Ему приказали наблюдать за каким-то Джендри. В кузне «Бычья голова» на Стальной улице. Следить, чтобы он ни в чём не нуждался и прочее… Интересно, зачем?.. Мэт посмотрел на Сэма и заметил, как тот словно окаменел. Лицо его потемнело, взгляд стал невидящим, меж бровей залегла складка. — Осмунд был там. — Пальцы Сэма дрогнули на пергаменте, словно в желании смять листок, но он сдержался. Шае ещё предстояло вернуть всё невредимым. — В Роговом Холме. Он писал брату, что следил за целью. И украл книги. — Он резко хлопнул письмом о рубленую столешницу. — Этого мало. Безумно мало, чтобы его повесили. Ищем дальше. Мэт успел заметить, как у Сэма дрогнули губы, как увлажнились глаза, будто у готовой разреветься девчонки. Но видел он и то, как сейчас раздуваются ноздри, как заострился взгляд, впивающийся в каждый новый пергамент, как каждое движение стало отчётливей, словно вся его сущность приобрела смысл, а вместе с ним — ещё неосознанную, непривычную пока телу силу. — Да, ищем дальше, — согласно прошептал Мэт и растерянно обвёл стол глазами, высматривая, чем бы занять руки. Взгляд его уцепился за стеклянный пузырёк, которому он ранее не дал упасть со стола. Глубоко вздохнув, он поднёс его к лицу и собрался открыть. — Стой! — Сэм торопливо накрыл его руку ладонью. — Ты же понятия не имеешь, что там. — Он осторожно забрал склянку и медленно покачал, разглядывая её бесцветное, будто вода, содержимое. — В цитадели нам рассказывали о веществах с резкими запахами и даже опасными парами. — И как ты хочешь узнать что там, не открывая её? — Мэт обиженно скрестил руки на груди. — О, во всём есть своя маленькая хитрость. — Сэм улыбнулся, а глаза его заискрились внутренним светом. Знания определённо приносили ему радость. А ещё больше — возможность их применять, быть полезным. И сильным — с их помощью. Сэм отвёл бутылочку подальше от своего лица, а потом осторожно откупорил. Под скептическим взглядом Мэта он осторожно помахал ладонью над ней в свою сторону, словно подгоняя возможные испарения. — Выглядит довольно нелепо, — фыркнул Мэт. — Зато безопасно, — нравоучительно заявил Сэм, осторожно приближая бутылочку всё ближе к себе и продолжая махать над ней ладонью. — Пахнет… миндалём. И медуницей. И ещё… сложно определить. Полагаю, примерно такой запах и должен быть у Асшайской кобры. Если это она, то Осни точно причастен к смерти короля. — Но ведь одного запаха недостаточно, чтобы определить, что это за зелье? — Мэт снова потянулся за своей уже порядком обглоданной виноградной гроздочкой. Его всегда тянуло пожевать что-нибудь, когда он был взволнован, как сейчас. — Ты же не собираешься испробовать его на ком-нибудь, чтобы убедиться в своей догадке? — Ещё этот яд приобретает красный цвет, если сталкивается с кислотой… — продолжил Сэм, и глаза его хаотично забегали по комнате. — Но где бы нам достать кислоту в столь позднее время? — Мофет, на куфню жбегащь? — спросил Мэт с полным винограда ртом. — Там вэ долфен быфь укфуф! Сэм странно посмотрел на рот друга. — Мэт! — застонал он. — Ну конечно! Окрылённый идеей, он вскочил со всей возможной резвостью из кресла, подошёл к умывальному столику и схватил с него бронзовый таз. Вытряхнул за окно все косточки, что успел наплевать его друг, вернулся, вырвал торопливо гроздь из рук остолбеневшего Мэта — несколько ягод опали от резкого движения на пол и укатились в черноту плохо освещённых покоев. От удара кулаком гроздь с хрустом смялась, сок брызнул во все стороны, черенок по центру надломился. Из открывшейся с лёгким звоном бутылочки несколько капель таинственной жидкости упали на разверзнутые трещины ягод. Сэм и Мэт склонились над тазом, почти столкнувшись лбами, и затаили дыхание. В бесцветных каплях отражался дрожащий огонёк свечи. И сами капли подрагивали то ли от ночного ветерка, то ли от напряжения, в миг сделавшего воздух вязким. Из яркой зелёной мякоти сочился сок. Капли, выплеснутые из склянки, медленно и надменно ползли вниз, словно слёзы. Темнели, набирая цвет. Наливались кровью.***
Звуки лютни и флейт, лёгких барабанов и колокольчиков закружили пыльный воздух столицы. Привычные запахи навоза и нечистот уступили аромату горячего хлеба, духу копчёных окороков и парам журчащего эля. Девушки вплетали яркие ленты в косы и кружились в сарафанах с каймой, мужчины поднимали высокие кружки с шапками пены. Столы ломились от изобилия, вино текло рекой. Праздник Урожая преобразил Королевскую Гавань. — За лорда Кивана! — За десницу короля! — Долгих лет Ланнистеру! — народ знал, кому обязан размахом торжества. Мэт и сам больше пританцовывал, чем шёл вперед, а потом и вовсе начал делать круги вокруг Сэма, подпихивая его в бока. — Мы здесь по делу, — напомнил ему Сэм, придерживая края простого коричневого плаща, чтобы они не угодили в грязь. Цвета Тарли и Крейкхоллов были неуместны при прогулке инкогнито. — Не говори, что эта музыка не заставляет тебя улыбнуться. — Мэт стал одобрительно хлопать в такт, как и другие горожане. За ближайшим к ним широким столом мужчины стучали кружками по доскам, отбивая ритм, кто-то даже пытался петь, не заправив до конца в рот длинную копчёную колбаску. — Это песни Юга, — покачал головой Сэм. — Хоть я и родом с Простора, но моя душа впитала дух Севера. Да и мы уже почти пришли. — Он кивком головы указал на кузню, над входом которой висела кованая вывеска с рогами. «Бычья голова» — гласила надпись на вывеске. Несмотря на самый разгар не то что дня — праздника — ни рядом, ни внутри не оказалось ни одного посетителя. Лишь мальчишка-подмастерье возился с промасленными тряпками в углу, а у главного горна работал молодой крепкий парень в кожаном фартуке. На наковальне перед ним лежала грандиозная по своим размерам цепь, в каждое звено которой мог просунуть голову взрослый мужчина. И с каждым ударом молота раскалённый кусок железа загибался в новое, не менее впечатляющее звено. — Говорить буду я, — шепнул Мэт, потом прокашлялся и шагнул вперёд. — Добрый день! Наши славные друзья говорили, что в вашей кузне лучшие мечи на всей Стальной улице. Кузнец в очередной раз звонко опустил молот на недоделанную цепь и оставил его лежать там. — Лучшие мечи — в Солдатской удаче. Или Крепком щите. — Он посмотрел на них исподлобья и утёр тыльной стороной ладони пот со лба. Алые отсветы из горна играли на его влажных руках, обрисовывая каждую мышцу при движении. — А если у вас немеряно денег, то идите прямо в Бездонный кошелек, там здорово дурят тех, кто не смыслят в клинках. Здесь же мечей ни для чьих друзей не делают. Из-за приоткрытой задней двери послышался крик: — Новую руду привезли! Оплаты требуют! — Подожди! — крикнул в ответ кузнец и снова недобро посмотрел на гостей. Сэм понял, что ещё немного и их просто-напросто выгонят. Он торопливо встал перед Мэтом, собирая всю решимость в себе. — Здрасьте, мы… На самом деле, мы ищем кузнеца Джендри. Мэт незаметно, но ощутимо пихнул его локтем в бок. — Для чего он вам? — нахмурился парень. — Так вы знаете его? — с надеждой спросил Сэм. Кузнец поднял молот с наковальни и отставил в сторону, не торопясь с ответом. — Джендри! Денег за руду просят! — ещё громче раздалось из недр кузни. — Я же сказал, что занят! — огрызнулся парень, плохо скрывая досаду. — Чего вы хотели? — спросил он уже с неприкрытой злостью. — Говорите, что надо, и выметайтесь. Мэт нарочито медленно прошёлся по кузне, разглядывая её с преувеличенным интересом. — Если ваша кузня не делает мечей для друзей, то что же? — Это вас не касается. Я не люблю проходимцев, — процедил Джендри, следя за Мэтом. Потом глубоко вздохнул, прикрыв глаза. И развернулся уже к Сэму. — Послушайте, у меня большой заказ и мне просто некогда брать новые. Я никому ничего не делал дурного. Уходите подобру-поздорову, или я крикну стражу. Улица снова оглушила дудочками и флейтами, ослепила ярким ласковым солнцем. — У нас изначально было мало шансов, — расстроенно вздохнул Сэм. Ноздри защекотал запах окорока с розмарином и красным перцем, а в животе предательски заурчало. Кроме первого и второго завтрака за весь день во рту ни маковой росинки! — Ну не скажи. — Довольный Мэт извлёк из рукава помятый листок. — Видимо, это и есть его заказ. — Он развернул листок исписанной стороной к себе и прищурился. — Так… огромное количество гвоздей — это неинтересно… Всевозможные петли, железные накладки для ворот и укрепления для стропил… держатели для факелов, подвесные фонари на цепях… крючья, вилы, штанги для попон, подковы… — Мэт тряхнул лист и нахмурился. — Целая куча металлических балок, согнутых дугой под разными углами, и соединения для них. И чугунные хранилища для мяса со стоком для крови. Бред какой-то. — Он смял листок и засунул себе за пазуху. — Ничего путного. Вокруг в каком-то незатейливом крестьянском танце кружились люди. Смеющаяся девушка с густой копной кудрявых пшеничных волос подхватила под локоть стоящего перед ними веснушчатого парня, и они завертелись, громко смеясь. На лбах у обоих бледнели шрамы в виде семиконечной перечёркнутой звезды. Тот, кто не является септоном, не имеет права принимать постриг — а ведь Его Воробейшество, разоблачённый позже, принимал его лично у целой толпы почти что детей. Теперь они пьянели от вновь обретённой свободы, их глаза светились, а губы складывались в улыбки. Конечно, улицы всё ещё патрулировали красные плащи, а самых активных сторонников Воробейшества отправили на Стену — втихую и без лишнего скандала. Вместе с заключенными из тюрем и даже несколькими добровольцами да обозами с провизией. Рендилл Тарли держал слово, данное сыну. — Помнишь, ты рассказывал о тёмном пиве, которое варят в Белой гавани? — спросил Мэт, активно дергая Сэма за кафтан на локте. — Конечно! На Севере оно в таком же почёте, как Золотое борское на Юге. Тёмное, густое и славное. — Тогда будет просто преступлением уйти отсюда, не попробовав его сейчас! — Мэт воодушевлённо показал на бочки вдали, с красующимся на боках нарисованным «Ленивым угрём» — символом одного из самых знаменитых погребков Тюленьего залива. Здоровенный мужик в измызганной распахнутой рубахе, открывающей миру буйную растительность, которой мог бы позавидовать иной медведь, с густой бородой, доходящей до середины широкой груди уверенным движением выбил пробку и стал разливать пенящийся напиток по кружкам. — Если ты мышиный король, то нести нам сыра изволь, — затянули задорную песню несколько таких же косматых иноземцев, в коих угадывалась северная кровь. — Если ты мужлан со Стены, Вялёное мясо споро тащи, — подхватили несколько темнокожих южан. Видимо, эта песенка была известна всему свету. — Если ты септон седой, То напои нас святою водой. — Вилки и ложки, кружки и миски гремели по столам уже в такт каждому слову, и им вторил грохот каблуков по брусчатке. — Если ты цепь нацепил, Значит и рыбу нам засолил! Сэм не успел даже мысленно поблагодарить королеву за то, что его указом освободили от цепи, как Мэт уже сунул ему кружку, и нос покрыла мягкая, приятно-горьковатая пена. — Если ты безусый юнец, Хвост дохлой крысы неси наконец! — звучало со всех сторон. — Если ты из городка, Чьи стены во славу Крота! Если твои груди круглы, Сами к тебе придём со Стены! В глазах всё пестрело и кружилось. Ленты и яркие платья, улыбки и крепкие рукопожатия, единоборство за столом, где выиграл ухмыляющийся дорниец, а после — соревнования по киданию каштанов и даже ловле петуха. И гогот толпы звучал одобрительно, когда Сэм поймал несчастную, ошалевшую от всеобщего внимания птицу за хвост. Очнулись они с Мэтом, опираясь друг на друга и вяло перебирая ногами, напротив заведения с громким и обескураживающим названием — «Глубокий горшок». Украшали его множество горшков, на чьих пузатых глянцевых боках блестели фривольные сцены. А перед самым входом и вовсе творилась непотребщина. В окошко над крыльцом показывались на секунду прелестницы, сверкая голыми колышущимися грудями и тут же скрывались. Народ свистел, улюлюкал и кидал в окно монетки. И всё повторялось вновь. Сэм погрустнел, когда среди них мелькнула рыжая, с заплетёнными на северный манер волосами. — Всё ещё вспоминаешь Лили? — спросил Мэт, икнул и принял более серьёзное выражение лица. — Я не хочу о ней говорить. В воздух взлетели монеты, блеснув медными сторонами на солнце, и скрылись в прохладной тени между соблазнительных тонких фигур. — Ты все равно не сможешь её вернуть. Сэм попытался отстраниться от Мэта, но быстро передумал. Это было лучше, чем оказаться на земле, которая предательски шаталась под ногами. — Что тебя в ней зацепило? Сэм снова нашёл глазами ту рыженькую. Волосы у неё были темнее, да и заплетены, пожалуй, самым обычным образом. — Наверное, свобода. Которой так не хватало мне. Перед глазами откуда ни возьмись встала серая в яблоках кобыла, покрытая красной попоной с оторванным краем. Мэт пошарил по карманам, достал оттуда запечённую картофелину, удивился и выкинул её через плечо куда-то назад. — Ты слишком привык быть скованным. Обязанности наследника, которые тебе жали, как дублет не по плечу, черный плащ, цепь мейстера… — Мэт пожал плечами. — Я, будучи простым оруженосцем, чувствовал себя более свободным, чем ты сейчас. Ты — мастер над монетой. — Он ткнул его в грудь пальцем, оставив след от картофельной сажи. — Задумайся, сколько власти в твоих руках. Разве не смешно, что они сейчас чувствуют себя счастливее тебя? — Он мотнул головой в сторону гологрудых смеющихся девушек в окнах «горшечни». — Тебя явно послали ко мне Боги, как искусителя. — Сэм покачал головой, отчасти даже жалея, что хмель так быстро испарялся. — Во! Искусителя! — Мэт глубокомысленно поднял палец вверх. — А знаешь, что делают искусители? — Он направил свой перст прямо на горшечню и снизил голос до шёпота: — На самом деле это… ик!.. никакая не горшечня. Это бордель Бейлиша. И я уверен, что тебе надо туда!***
Арья в раздражении повела плечами, продолжая подниматься по винтовой лестнице башни. Её всю передёрнуло, словно она до сих пор ощущала на себе мельтешащие руки портних, снимавших с неё мерки. И на кой такая срочность их делать и отправлять в столицу?! Всего две луны назад её обмеривали! Как будто ей было дело до того, стали её штаны короче на пару ногтей или нет. Неужели Кивану в столице больше нечем заняться? Зашипев, она выдернула из своей рубахи забытую нерасторопной швейкой булавку. Прямо под мышкой оставила, курица! Арье ничего не хотелось сильнее, чем оказаться наконец в своей спальне и запереться там от всего мира. Разве что всадить эту иглу в мягкое место портнихам. Ну и возвращения Кивана, разумеется. Гонимая бурлящим внутри чувством, она пролетела ещё с десяток ступеней вверх на одном дыхании. И остановилась, как вкопанная, чуть было не врезавшись в чью-то грудь. Привычно вскинула голову, ожидая знакомого ёканья в груди… Узнаваемая горбинка носа, и подбородок, и зелень глаз, отражающая кусочек бескрайнего неба. Лансель отвернул лицо от окна. И посмотрел на неё так затравленно, что вмиг разрушил всю иллюзию. — Что ты здесь делаешь? — Арья отшатнулась от него, сама злясь на себя за разыгравшееся воображение. — Я думала, ты снова носа не кажешь из своей спальни. — Она обошла его, поднявшись на несколько ступеней. — Я ждал тебя, но ты не пришла. Арья глянула на него недовольно через плечо. Глядит на неё, как собака побитая. Как она могла раньше не замечать их сходства? Как могла спутать их двоих? От Ланселя за милю несло неуверенностью, если не сказать трусостью. Киван был сдержан, стремителен. Если у Ланселя черты лица были более мягкими, а взгляд наивно-трогательным, то у его отца они складывались в неумолимый камень. Каждая эмоция — выверена до капли, каждая черта — высечена из гранита. — Я ждал тебя, — повторил Лансель, опуская глаза. — Зачем? — Раньше ты мне читала после обеда. — Он взял с подоконника книгу, скорее всего им и принесённую. На кожаной обложке гарцевал вытесненный олень. — Мы остановились на Рейле Таргариен, бабушке Роберта Баратеона… Арья чуть наклонила голову, глядя на это недоразумение. Наследник Великого Дома просит почитать ему истории Великих Домов! Будь она действительно его сестрой, то оскорбилась бы за весь их род или хотя бы за самого Кивана! Место Ланселя — во дворе, с тренировочным мечом в руках. — Иди за мной, — приказала Арья и на всякий случай взяла за руку и потащила вниз растерявшегося Ланселя. У колодца было безлюдно. Встав на одно колено, она вытащила из укромного места два тренировочных меча, которые они использовали обычно с Титом. Раньше это были обычные палки, но сразу после отъезда Хранителя Запада Арья обнаружила в тайнике вместо них именно эти мечи. — Лови! — крикнула она Ланселю, бросая один ему. Тот поймал больше рефлекторно, нежели успев что-то сообразить. — Что ты собираешься делать? — спросил он, косясь недоверчиво на тренировочное оружие. — Тебя учил держать меч твой отец. — Она широко расставила ноги, встав к нему вполоборота. — Я хочу увидеть, как ты сражаешься, — решительно сказала она. «Я хочу увидеть, как сражался бы он», — пронеслось в голове. — Я собираюсь принять обет и не могу держать оружие в руках. — Он опустил руки, выглядя совсем поникшим. — Тебе не позволят совершить такую глупость. — Арья удобнее перехватила меч. Пальцы просто чесались сжать покрепче рукоять и треснуть ему по башке, чтобы одумался. — Прекрати пороть чушь! Пока что ты не септон и волен делать всё, что угодно. Давай! — Джой, это глупо. Она подскочила к нему и рассекла воздух деревом, почти коснувшись плеча. Кончик завис в каком-то ногте от юноши. — В следующий раз я не остановлюсь. — Спокойно произнесла Арья. Лансель не пошевелился. — Я ударю тебя. Она взмахнула мечом куда медленнее. Плавно повела, коснувшись его кадыка. — Сражайся! Её голос дрогнул. Куда сложнее было действовать, бить человека, когда он так открыто смотрит тебе прямо в глаза. Это как бить немощного или безоружного. Но у него был, был меч в руке! Он мог быть другим! Это понимание разозлило Арью. — Сражайся! — крикнула она, плашмя ударив его по плечу. Пальцы его руки дрогнули, будто готовые взлететь вверх и прикрыть лицо. Но вместо этого Лансель сжал их в кулак. Он едва сдерживался, а этого она не понимала. — Трус! Ведь он знал, что она способна его избить, но ничего не делал? Арья обрушила на него град ударов. Даже не била — лупила до одури по рукам и бокам, всё сильнее и сильнее. — Несчастный трус! Он напоминал фигурой Кивана. Он напоминал фигурой Джендри. Тех людей, в которых была скрыта сила. Про него самого говорили, что он славно сражался до того, как помешался из-за воробьёв. Дженна высказала мысль, что если львы сходили с ума, то из-за любви. А этот… не пойми из-за чего. Следующие удары пришлись по ногам. Лансель выронил меч и упал на землю, прикрыв голову ладонями, весь сжавшись. Тяжело дыша, Арья насилу заставила себя остановиться. Тряхнув взмокшими волосами, оглядела небольшой дворик. Какие-то девки с корзинами белья и разинутыми в изумлении ртами, старик с топором, насупивший кустистые брови, мальчишки с кухни с блестящими от любопытства глазами. — Всем прочь! — рявкнула на них Арья. Не стоило избивать наследника прилюдно. Или то, что от него осталось. Лансель видел сквозь пальцы, как ветер стелет травинки вдоль земли. Как сапоги Джой остановились прямо перед его лицом. Застёжки в виде львов на изящных, обтянутых кожей щиколотках. Ударит или нет? — Вставай, — ворчливо, в точности повторяя интонации отца, сказала она. Осторожно отняв руки от лица, он уставился на протянутую ему ладонь. Это какая-то уловка?.. — Живой? — буркнула она недовольно. По лицу было видно, что уже сама жалеет о содеянном. Или ему так хотелось думать? — Да. Он ухватил её за руку — такую тёплую и на удивление крепкую для девушки, но нисколько не грубую, — и поднялся, вновь став выше неё. Странным было и то, что руки она не отнимала. Нахмурилась, словно задумавшись о чём-то, а потом снова потянула его за собой. — Пойдём, я покажу тебе кое-что. Ему было неважно, куда. Верх восточной башни встретил их сильным ветром, трепавшим волосы. Джой же лишь засмеялась и стала карабкаться на одного из крылатых львов, нависших каменной громадой по углам. Распласталась на нём, уцепившись за уши. — Не отставай! Он послушно полез следом. Крылья с гладкими, изъеденными ветром и временем перьями были высоко подняты, оставляя не так много пространства на спине. И они лежали сейчас с Джой бок о бок, почти прижавшись друг к другу. — Посмотри туда. Что ты видишь? — спросила она, горящим, полным жизни взглядом устремляясь вниз. Во дворе возобновился привычный ход жизни. Прислуга занималась своими делами. Ничего нового и воодушевляющего он там не видел. — Каждый из них живёт своей жизнью и целью, — продолжила она, подложив руки под подбородок. — Представь, какой был бы мир, если все бы стали жить только ради веры? Ради небес и богов? Эта жизнь была бы никому не нужна и неинтересна. Хоть сейчас сигай с башни вниз. А что делать тем, кто этого не хочет? Видишь вон тех детей? — Она кивнула в сторону чумазых мальчуганов, дерущихся за яблоко. — Представь, что их отец завтра примет постриг и отрешится от семьи. Не обнимет их больше и не принесёт кусок хлеба в дом. Представь, что мужчины больше не выйдут в поле собирать урожай или не поднимут мечи за свой дом и родных, так как убивать грешно́. Таким ты хочешь видеть этот мир? Мимо пронеслась ласточка, почти задев крылом её разметавшиеся в миг волосы. — Я не хочу жить в таком мире, — произнесла она тише. — Я не думаю, что ты трус, Лансель. Львы боятся не за себя. Он повернул голову, поражённый её словами. Рассматривал её долго и пристально, почти вплотную. Наверное, ещё никогда он не видел её настолько близко. И эти щёки, и смешные в разлёт, когда она хмурилась, брови, и чистый широкий лоб… Она лежала на животе на прогретом за день камне и смотрела вдаль, ничего не страшась. Да она засмеяла бы его, если бы поняла, как ему было тяжело поднять руку не за себя, а на неё. Наверное, ей и вовсе страх неведом. Нет. Она боялась. Боялась за отца. Это он успел заметить, когда она кричала, что никогда не простит его, если с Киваном что-то случится. «Львы боятся не за себя». Он знал, что зачастую означает эта фраза. Внутри что-то неприятно заскребло коготками. — Идём, — решительно сказал он Джой. И сам подивился, насколько непривычно прозвучал его голос. Он почувствовал, как её пальцы дрогнули в его ладони, словно она хотела их сначала отнять. Но он, всё же, был сильнее, да и она не ждала от него ничего дурного. Во дворе занявшиеся было своими делами слуги притихли, завидя их обоих. А когда он поднял с травы деревянные мечи — и вовсе поспешили прочь. От греха подальше. Смешно подумать, что их распугала одна Джой. На его памяти только одна девчонка внушала им такой страх. Серсея. — Хочешь попросить дать тебе шанс отыграться? — Она азартно сощурила глаза. Он молча встал в стойку. И просить было глупо, и язык словно онемел, отвыкший от дерзких фраз. Он много от чего отвык. «Львы боятся не за себя, — повторил он мысленно фразу, принимая на меч её удар. — Я буду бояться за неё. А для этого мне надо ко многому привыкнуть снова». Он мог бы часами любоваться ею, смотреть, как она блистает — будь то на тренировочном дворе, или в учебных комнатах. Он и сам не заметил, как расплылся в довольной ухмылке, когда погнал Джой к концу двора, когда смог с лёгкостью коснуться её бока ребром отшкуренного клинка. Таким обиженно-удивлённым было её лицо. А как она рычала, с новым воодушевлением накидываясь на него! — Пусти немедленно! — зашипела Джой, когда он умудрился схватить её наконец и прижать к себе. Её меч он секундой раньше выбил из её руки, и теперь чувствовал, как она лупит его свободным локтем, и смеялся в небо. Вдыхая запах её волос и не обращая внимания на колено, в которое она попала каблуком, он мог думать только об одном: «Когда отец вернётся, я попрошу у него её руки.»***
Опахало из молочных перьев павлинов-альбиносов медленно опускалось, почти касаясь серебряного блюда с цукатами, инжиром и холодным кувшинчиком вина, уже покрывшегося испариной, и так же непростительно медленно взмывало ввысь. Искрящиеся белым кончики перьев стремились ввысь, будто пытаясь достать до хрустального купола, но на самом деле — едва ощутимо колыхали раскалённый воздух под этой треклятой стеклянной крышкой. Иллирио чувствовал себя мухой, запертой в банке, что забыли на солнце. Зал совета магистров Пентоса являл собою великолепное зрелище, но, увы, всё это великолепие не спасало от томящей жары. Стены с каменными девами-рабынями, держащими своды, косыми лепестками уходили вверх. По правую руку меж ними простирались витражи с лазурным морем и густыми лесами над ним. Совет начался ещё на рассвете. И первые лучи солнца зажигали волну за волной, наливали изумрудным светом каждый листок в бушующей зелени. К полудню загоралась корона под самым сводом. По левую же руку витраж представлял собой огонь Рока Валирии. Закатное солнце должно было зажечь каждый, даже самый маленький язычок пламени одним из сотни кровавых оттенков, чтобы напомнить правителям о возможных последствиях гордыни. Пол из плит красного и чёрного мрамора ступенями по спирали уходил вниз к центру. На этих выступах, как на балконах, стояли широкие кресла и диваны. Чем ближе к центру — самому настоящему средоточию власти города, — тем, как правило, шире было ложе. Тем шире был возлежащий на нём магистр. Всё утро они говорили о величии города, о новых успешно заключенных союзах и прибыли, которую они сулят. Иллирио успел отметить, что ни словом не был упомянут договор между Тирошем и Пентосом о поставке руды. Странно, его представитель уже давно должен был достичь Кровавой башни. Что или кто мог помешать заключению соглашения? Сейчас, когда шелка липли к бокам, а лысины да бритые головы магистров на подушках блестели от пота и смердели духами, обговаривались текущие проблемы. Очередной оратор сгущал краски вокруг последствий правления Дейенерис Таргариен в Заливе Работорговцев. Многие, если не сказать все, в этом зале считали, что её правление ухудшило экономическую сторону жизни на всём материке. И с ними Иллирио было не о чем спорить, да и цифры говорили не в её пользу. Иллирио возвёл глаза к бесстрастным каменным лицам над головой. — Забавное дело, — прошептал магистр Сакрио, перегнувшись к нему через подлокотник своего диванчика, — на днях этот напыщенный павлин, — он указал на тучного мужчину с раздвоенной бородой, умащёной маслами, — смаковал слух, будто Дейенерис ублажила каждого дотракийца в кхаласаре после смерти своего мужа, лишь бы они пошли за ней. А вчера я узнал, что он сам завёл себе рабыню и выкрасил ей волосы серебряной краской. Бедняжка скинулась с балкона и разбилась насмерть, лишь бы не ублажать его. Иллирио вяло улыбнулся, мечтая погрузиться в терму с прохладной водой и чтобы сильный раб как следует промял ему потом ноющую поясницу. — Хоть кто-то не терпит убытки — торговцы краской для волос. — Он повёл глазами по сидевшим вблизи от них магистрам. Судя по раскрасневшимся от жары постным лицам, их вольный разговор никто не слышал. Оратор развернул перед собой ещё один свиток-отчёт, и его слова заглушили новую шутку старого друга Сакрио. Стало известно, что представитель Железного Банка Дитос Несторис повлиял на выбор правителей Тироша. Договор об импорте был заключен в итоге с Браавосом и Толосом, а не Пентосом, как предполагалось изначально. Очередное поражение. Его, Иллирио, поражение. И каждый в зале точно знал, чья это вина. Следующий магистр занял постамент из золочёного дерева, и его речь ненамного отличалась от предыдущих. Снова недовольство, снова тысячи и один упрёк в сторону Дейенерис и каждого, кто её поддерживает. Что будь это в его власти, он казнил бы каждого, кто протянул этой королеве-попрошайке хоть раз руку помощи. Иллирио слушал вполуха. Всё будет как всегда: недовольство народа растёт — казнят очередного принца, будто виновного во всех грехах. Вскрытый нарыв на потеху, возможность выдохнуть людям хоть ненадолго. Ничем неоправданная надежда на лучшее. А там и новый день, и новый шанс решить все проблемы… Горящая в витраже корона из янтарного стекла погасла. Солнце начало крениться на другой бок, стыл пот на лбах правителей. Вот засветились первые кончики огня, поглощающего Валирию. Летящий в воздух камень и рушащиеся башни. Малиновые отсветы роковыми тенями легли на роскошные ложа. В воздухе звенели приговоры, оговаривались возможные войны на обоих материках. Багровым засветились косые волны в витраже. И вместе с солнцем, готовым вспенить пучину, погасла и судьба нынешнего принца. Иллирио закрыл глаза, когда объявили о казни этого несчастного сегодня на Небесной площади. Сквозь закрытые веки темнели и так едва просвечивающие багряные отблески. Витраж погас, и задребезжали цепи, натягиваемые рабами — видимо, взмыли вверх железные клетки со свечами. Ах да, ведь ещё предстоят обсуждения выбора нового принца… Шаги. Робкие, неуверенные шаги лёгкого молодого тела. Из таких тут только рабы. Почему все молчат? Почему шаги такие жалко-медленные, сбивчивые? Так идут на эшафот. Либо же… несут дурную весть! Иллирио открыл глаза и нахмурился. Мальчишка-раб замер перед ним, сжимая нервными пальцами синий шёлк. На переливающейся ткани лежал жёлтый треугольник с короной. Метка, которую дают тому, кого хотят избрать в принцы. — Это честь для нас, господин Мопатис, — с плохо скрываемой ухмылкой сказал тот магистр, что ещё недавно распинался в желании казнить каждого, кто хоть раз помог Дейенерис Таргариен. — История хранит до смешного мало случаев, когда один из нас удостаивался короны. Осмелитесь ли вы примерить её на себя? Разумеется, мы все поймём, если вы окажетесь столь скромны, что откажетесь от неё… и от места магистра. Скромность украшает людей — особенно за чертами нашего возлюбленного города. Иллирио холодно смерил взглядом окружавшие его лица. Сколько из них знало с самого начала собрания о грозящем ему предложении? Слишком долго он отлёживал бока на подушках рядом с этими лжецами, свыкнулся с ними, чтобы забыть, что каждый из них готов удавить другого. Синий лоскут шёлка всё ещё дрожал в натруженных руках мальчишки-игрушки в золотом ошейнике, когда Иллирио поднялся и направился прочь из зала. Уже не его забота, будет ли что-либо ещё на этом собрании. Выйдя на один из балконов дворца, Иллирио опёрся ладонями на мраморную балюстраду. Кожу, разгорячённую то ли жарой, то ли волнением, обжёг холодный камень. Вот если бы можно было так же охладить мысли! Судя по отдалённому гулу из коридора, собрание уже закончилось и магистры стали расходиться. Вскоре к нему на балкон присоединился и Сакрио. Молча встал рядом. Попрощаться что ли пришел? — Величие и смерть или позор и изгнание, — скрипнул зубами Иллирио. — И это после всего того, что я сделал для этого города. — Тебе хотя бы дали выбор, а не влили яд в усыпанную гранатом чашу. Сакрио махнул рукой одному из своих слуг с опахалом, чтобы тот удалился. Теперь даже рабы не могли их подслушать. Низина перед дворцом и прибрежная линия залива в виде подковы были словно облеплены мерцающими светлячками. Огонь, дарящий жизнь. В его жаре запекалось брызжущее соком мясо, в его свечах люди любили и зачинали новых людей. — Думаешь сейчас о том, что этот город потеряет, лишившись тебя? В самом большом скоплении мерцающего свечения угадывалась Небесная площадь. Место, где прямо сейчас должны были казнить принца раскалённым оловом. Огонь, дарящий смерть. — Я не настолько самолюбив, Сакрио. Увы, я не вечен. Порыв ветра донёс радостный гул людей с площади. Свершилось. — И о чем же думает невечный Иллирио? Уж не думаешь ли ты достигнуть звёзд сначала телом, а потом и душой? — Он многозначительно обрисовал толстым пальцем в воздухе треугольник, намекая на метку, а потом возвёл глаза к небу. — О том, что однажды моё место займёт более достойный. И видимо он доведёт моё дело до конца. — Иллирио провел в последний раз раскрытой ладонью по прохладному мрамору балюстрады и оттолкнулся от неё. — Какое же? — спросил ему уже в спину Сакрио. Иллирио остановился и глянул на него через плечо. — Величие Пентоса. И никому невидимая власть в его руках над Вестеросом. Его борода затрепетала с новым порывом солёного ветра, предвещающим бурю. А небо разрезал птичий крик.***
Людской гомон походил на шум прибрежной волны. То накатывающий, то отдаляющийся, вторящий пульсирующей боли в районе затылка. Чернота. Жара. Едкий пот, щиплющий спину и лоб, колкий песок, кусающий скулу и правое плечо. Последнее, что он помнил — своё отражение в хрустально-прозрачной глади фонтана и тупой удар после. От одного воспоминания о воде засаднило горло. Пить. Как же сильно он хотел пить… С тихим стоном перевалившись на спину, Тайвин приоткрыл глаза. Дневной свет резанул по ним нещадно, ослепил его. Вновь зажмурившись, он перекатился на бок, прикрыл глаза рукой и попытался проморгаться. Опустил гудящую голову на песок, — от слабости страшно мутило — попробовал вновь сфокусировать зрение. Прямо у его лица оказались чьи-то ступни с грязными щиколотками в пыльных сандалиях. Постояли секунду, покачиваясь с пятки на носок, развернулись и удалились прочь. Прогромыхали мимо стальные поножи с шипастыми носами, тронутые первой ржавчиной. Просеменили обтянутые тонкими красными полосками кожи толстые пятки, то и дело скрывающиеся под рыжей тогой в пол. Пронеслась мимо дюжина одинаковых, будто у сороконожки-переростка, ног, с густой тенью между ними — должно быть, несли носилки с каким-то боровом. Десятки, сотни ног мелькали прямо перед его носом, люди сновали взад и вперёд, а он видел их сквозь толстые прутья. Совсем рядом что-то запыхтело, завозилось, будто крыса чудовищных размеров. Неведомое существо тронуло осторожно его коленку, положило лапы ему на голень, ткнуло его под рёбра, словно проверяя — живой ли? И стало торопливо дёргать за сапог. Несмотря на отупляющую головную боль, Тайвин изумился: да его пытаются ограбить! Кто-то самым наглым образом покусился на его стоптанную обувь! Сжав зубы, Тайвин приподнялся на локте и глянул вниз. Смуглый мальчишка-оборвыш в железном ошейнике замер, держась за его каблук. Вот так картинка! Зашипел злобно и устрашающе и вцепился зубами в кожаную тесёмку, дёрнув его сапог ещё сильнее. Тайвин с силой пнул голодранца в костлявое плечо — резко, испытывая к нему лишь омерзение, как к корабельной крысе. К счастью, тому много и не надо было. Отлетев в дальний угол клетки, он забился туда, прижав к груди руки в защитном жесте и кося злобным глазом сквозь занавесившие лицо сальные патлы. Тряхнув досадливо звенящей головой, Тайвин схватился ладонью за решётку и поднялся на ноги. Глаза выхватывали то один, то другой предмет. Сознание нехотя лепило из них неприглядную картину. Кругом люди в лохмотьях с ошейниками здесь, и в таких же клетках по соседству. Смердящее ведро, в которое сейчас справлял малую нужду могучий дотракиец, с гордостью держащий своё достоинство. И прутья, бесконечные прутья, окружившие их и заслонившие небо. Пот на спине обратился испариной. — Покажите мне того зверёныша, — протянул на валирийском носатый толстяк в длинной тоге по ту сторону клетки. Стражник с кожей эбенового дерева — летниец, скорее всего, — легко развернул свою алебарду в руке и протолкнул её конец с крюком сквозь прутья. Оборвыш, который только что пытался обокрасть Тайвина, попытался забиться за двух стариков, но те торопливо вытолкали его вперёд, трясясь за свои шкуры. Стражник резким точным движением засадил крюк в дужку на ошейнике и дёрнул мальчишку на себя. Сил сопротивляться у босяка почти не было — он подлетел к решётке, стукнулся об неё головой, звонко клацнув зубами, и захныкал. Покупателя это не особо смутило: просунув руку сквозь прутья, он деловито ощупал худенькое тельце в сплошном рванье, поднял его голову за волосы, сжал челюсть и заглянул в рот с таким видом, будто осматривал жеребца. Перед тем, как открыть дверцу в пол человеческого роста, стражник предостерегающе зыркнул на Тайвина и вытащил из-за пояса хлыст. Впрочем, к летнийцу как раз подошли ещё двое, да и неподалеку у других клеток угадывалась охрана… Бежать сейчас было бы просто смертоубийством. Мальчишку вытащили из клетки в мгновение ока и тут же захлопнули дверцу от греха подальше. Несколько монет перекочевало из блестящей от пота руки покупателя в руку летнийца, и упирающегося зверёныша, как его назвал толстяк, повели куда-то. Тощая спина вмиг скрылась за спинами прохожих. — Гадаешь, куда он попадёт? — вопрос на общем языке прозвучал весьма неожиданно. Тайвин дёрнул головой в сторону одного из «соседей» по клетке. — Значит, я угадал, — довольно пробасил мужик с курчавой бородой и такой же шапкой волос. Комплекцией он больше походил на медведя и сидел, вольготно развалившись у прутьев, поджав под себя ноги. — Ты из нашинских будешь, раз ты меня понял. — А эти? — Тайвин мотнул головой на других рабов в клетке, смотрящих на них обоих во все глаза с нескрываемым любопытством. — А хрен их знает, кто такие! Не понимаю я их. — Он торжествующе хлопнул ладонями себя по ляжкам. — Наконец-то будет, с кем язык почесать! Долго же ты провалялся! Я уж думал, они мертвяка не туда подкинули. — Что значит — «не туда»? — Тайвину решительно не нравилось всё, что говорил этот мужлан, похожий то ли на северянина, то ли на одичалого. Скорее всего, верно было последнее. Слухи, что работорговцы не гнушались ловить дикарей за Стеной, долетали и до столицы. — Видишь вон тех? — Мужик махнул рукой куда-то ему за спину. — Эти из теннов. Сильные, для рабов в самый раз. И кормить их проще всего. Тайвин, отпустив решётку, развернулся куда показывали. Через один проход от них в клетке неподвижно сидели мускулистые заросшие мужчины, отдалённо напоминающие его собеседника, лишь бороды у них ссохлись, склеенные чем-то бурым. С верхних прутьев их клетки свисало что-то на цепи. Мельтешащие прохожие всё никак не давали разглядеть. Но вот образовался прогал — и стала видна полуобглоданная до желтоватой кости человеческая рука, покачивающаяся на ветру. Глядя на эти измазанные засохшей кровью рожи, Тайвину сделалось не по себе. — Чем быстрее сдашься — тем быстрее окажешься у них, — хмыкнул за его спиной одичалый. — Сядь, пока ноги не подкосились. — За Стеной все такие… гостеприимные? — сухо спросил Тайвин, но предложение всё же счёл разумным. В три шага пересёк камеру и опустился рядом, привалившись к стене и вытянув одну ногу. — Только те, кто не жрут себе подобных, — гоготнул мужик и поскрёб бороду, явно довольный своей шуткой. — Если я буду выглядеть здоровее тебя, то меня скорее возьмут на более тяжёлую работу, — пояснил он всё же. — Я не хочу загреметь на рудники в Цветные горы или куда-либо ещё. — Думаешь, если попадёшь не на рудник, шансов на побег будет больше? — Тайвин перевёл на него глаза, не поднимая головы. Тень от этого громогласного северянина весьма удачно остудила решётку сбоку от него. И боль в затылке постепенно утихала от прохлады. — Не думаю, что тебе по нраву такая жизнь. — Эвона как ты говоришь. Думаешь, самый умный? — Одичалый насупился. — Забудь про свободу, пока зубы не выбили. Спесь здесь сбивают быстро. Их клетку снова отперли и забрали двоих стариков, тех самых, что прежде отталкивали от себя мальчика. Затем забрали костлявого с глазами навыкат парня, который сидел у помойного ведра, обняв себя за колени. Позже дотракийца с большим членом. Судя по облизывающейся старухе, замотанной в блестящие переливающиеся ткани — для утех. — Что ты говорил о том мальчишке? — спросил Тайвин, неохотно мешая ложкой выданную им только что баланду. — Здесь у нас не так много развлечений, — споро откликнулся одичалый, придвигаясь ближе. Ему явно не хватало общения. — Раньше мы с парнями гадали, куда попадёт тот или иной раб. — Не очень-то весело, — философски заметил Тайвин, выловил ложкой какой-то комок из миски и скривился. Если на корабле он успел грешным делом подумать о том, что у Иллирио хотя бы лучше кормили, то теперь не отказался бы от сухого пайка матроса. — Зато разминает мозги как-никак. Лучше, чем бездумно пялиться куда-либо и сходить с ума, — пожал плечами одичалый, голодными глазами смотря в его миску. Свою он уже жадно вылакал без всякой ложки. — Друзья величают меня Кирдоком. Тайвин вздохнул. Шансов на то, что позже еда будет приличнее, не было. Во всяком случае, в обозримом будущем. Силы ему ещё пригодятся, и в настоящий момент это был их единственный источник. А обмен еды на благодарные взгляды Кирдока не выглядел выгодной сделкой. — Ланн, — коротко представился Тайвин. — Ну и куда по-твоему увели его? Он почти ребёнок. — Тут даже гадать не надо. — Кирдок хрустнул шеей, потянувшись. — Этот носатый толстый часто приходит на рынок. Он служитель в термах. Рабы там моют господ, мнут им бока и спины, носят горячую воду и масла. Этот хоть и мелкий, но смазливый. Ему повезло. Будет поди ублажать господ, спать на мягком и забудет про голод. — Для представителя вольного народа у тебя странные понятия о везении. — Тайвин, стараясь не задумываться о вкусе, отправил в рот первую ложку. — Лучше к бабе, чем на верную смерть, — обиженно фыркнул одичалый, продолжая смотреть на его миску голодными глазами. Не давал покоя и взгляд летнийца. Этот стражник с блестящей тёмной кожей большую часть времени то и делал, что поглядывал на них двоих. То ли Кирдок успел отличиться буйным нравом, то ли ждал сюрпризов от «новичка» Тайвина. Привели целую вереницу рабов, скованных одной длинной цепью, продетой в дужки их ошейников и кандалов на руках. Стало в разы шумнее, а после и жарче — их быстро растолкали по клеткам, и стало не протолкнуться. Ночью Тайвин пытался уснуть на земле между одичалым и одноруким бледным мужчиной. Утром какой-то господин, лопочущий на гортанном языке, отобрал и увёл целую ораву рабов. Как пояснил быстро прикинувшийся вялым Кирдок — на рудники. Людей в камере стало раза в два меньше. В полдень забрали однорукого. Затем ещё двоих. Какая-то женщина ощупала чуть ли не всех в их камере. Тайвина летниец держал крюком за ошейник, веля взглядом ему быть благоразумным. К счастью, женщина обозвала Тайвина «тощим, долговязым и наверняка вшивым» и пошла искать себе живой товар дальше. Глядя в её удаляющуюся спину с ненавистью, Тайвин первый заметил того носатого толстяка, который отбирал рабов для терм. Один из его охранников вёл за собой на верёвке какого-то ребёнка, красного, покрытого уродливыми волдырями, будто обваренного. Не сразу Тайвин признал в нём того самого зверёныша. — Не повезло ему всё-таки, — процедил Кирдок, пока служитель терм торговался с летнийцем. Тот недовольно скривился, кинул недовольный взгляд на Тайвина, и всё же отдал за покалеченного одну мелкую монетку. Мальчишку втолкнули к ним в камеру, и он упал, весь трясясь, по центру на утоптанный песок, глотая слёзы. Ночью похолодало. Рабы жались к друг другу боками в поисках тепла. Скулящего зверёныша все отгоняли от себя, как чумного. В какой-то момент мальчишка подлез под бок к Тайвину и затих, надеясь, что его не заметят. Тайвин и впрямь сначала хотел его отпихнуть. Но что-то остановило его. «Пусть спит», — подумал он, чувствуя тёплый дрожащий бок. Когда он проснулся утром, мальчик под его рукой был холодным. До полудня Тайвин сидел, поджав к подбородку колени, и смотрел на мальчонку. Про себя зверея от осознания того, что стражник прекрасно всё видит. И равнодушно смотрит на него и детское тело рядом. Во время обеда тело забрали и бросили в клетку напротив, вместо порции похлёбки. Тайвин лёг спиной к ним и силился не слушать, как зубы разрывают тщедушное тельце. — Встать, — приказал ему стражник на плохом валирийском, когда обед закончился. — Этот похож на владельца боевых ям, набирает новое «мясо» на потеху, — без устали болтал Кирдок, не нуждаясь в каких-либо комментариях. Этот уболтал бы и деревянную чурку. — А вон тот — на боцмана какой-нибудь галеры… Как думаешь? Тайвин пожал плечами. Пока что казалось, что сбежать из клетки за пределами его возможностей. Стерегущий их летниец разговаривать с ними отказывался. А описанные Кирдоком покупатели не внушали никакого желания оказаться у них. — Этот, поди, колдун. — Одичалый сплюнул на песок, косясь на сморщенного мужчину с синими рисунками на руках. — От такого точно добра не жди. — Мне нужен сильный человек, способный вынести сильную боль. Много боли, — на ломанном браавосийском обратился колдун к летнийцу. Стражник равнодушно махнул рукой на клетки. Мол, выбирай. — Я хочу смотреть его, — колдун указал прямо на Тайвина. Летниец снял с пояса ключ и поманил его пальцем. — Отрежьте ему руку, — так же коверкая язык, произнёс колдун, потирая сухонькие ладони друг о друга. — Если выживет, я возьму его. Если нет… я все равно оплачу это тело. Тайвин не успел рвануться, как другие два стражника заломили ему руки назад до точек перед глазами. Колдун махнул своим слугам и те «любезно» поставили перед ними широкий деревянный сундук, как плаху. Тайвину пинком подкосили ноги и поставили на колени. Правую руку вытянули во всю длину крышки, прижав со всей силы. Не вырваться. Всё походило на какой-то дурной сон. Рукав дёрнули, разорвав, обнажили руку выше локтя. Видимо, сюда будут рубить. Его старшего сына тоже когда-то лишили правой руки — по запястье. Странно, что именно сейчас его пронзило чувство острой жалости к сыну. Так не вовремя и так глупо… Отвернувшись, Тайвин встретился взглядом с одним из теннов. Тот, вцепившись пальцами в прутья, прижался к решётке и довольно ухмылялся, облизываясь. Характерный металлический шелест — один из стражников вытянул меч из ножен на поясе, начиная медленно его обходить. Тайвин закрыл глаза и зажал зубами ткань рубахи на плече. Лучшее, что он может сейчас сделать — сохранить себе язык. Когда лекари пилили конечности раненым, спасая их от гангрены, те нередко ломали зубы или откусывали языки, если нечего было вложить в рот. Что испытывал Джейме, когда подобное происходило с ним? Он плакал? Он кричал? Как будет вести себя сам Тайвин? Вопросы, на которые он хотел никогда бы не знать ответов. Остриё лезвия коснулось его кожи. Холодное. Щекочет, будто тонкий волос, обманчиво безобидно. Тайвин зажмурился изо всех сил, до ряби в глазах. — Не подойдёт. Видишь, какой тихий? Поди, сознание сейчас потеряет или в штаны наложит, — раздался голос летнийца. — Возьми того. Тайвин плохо осознавал значение слов. На него прикрикнули, снова поставили на ноги и впихнули назад в клетку. На сундуке распластали другого невинного, и его громкий крик согнал чаек с виднеющихся на западе скал. Ночью летниец неусыпно стоял на своём посту и не мигая смотрел на спящих на земле рабов в клетках. В том числе за рабом с крашенными в чёрный бородой и волосами. Сюда долетал шипящий звук прибоя, и свист ветра, воющего в тоске среди скал. Чуткое ухо летнийца уловило скрип песка от шагов. Господин, который наведывался ранее, приблизился к клетке, кутаясь в плащ, посмотрел на крашенного раба. — Он плохо выглядит, мне это не нравится. Огладив аккуратную бородку цвета ржавчины, господин подошёл к летнийцу, хмуря ухоженные брови. Карие глаза с золотыми крапинками вцепились в лицо стражника. — Мне нужен сломленный лев, а не больной. Помни об этом. — Я помню, господин.***
Молот со звоном опустился на могучую цепь, завершая её. Последнее звено светилось в полутьме, источая жар, будто сотканное из огня. Джендри поднял ведро за дужку и перевернул его, окатив водой раскалённый металл. В сотый, наверное, раз являя новое творение из пара. Словно сам возрождаясь из этих испарений. Сняв с себя кожаный фартук, он повесил его на крюк и потянулся за ведром уже для себя. Опрокинул прохладную воду прямо на голову, вздрогнул от того, как она хлынула ледяным дождём по разгорячённой и уставшей за день спине. Обтёрся пушистым полотенцем — теперь он мог позволить себе подобную роскошь, потушил фонари у крыльца, запер кузню. Испытывая глубокое удовлетворение, он поднялся по лестнице к себе в комнаты. Провёл широкой натруженной ладонью по сундуку с выкованным охотником над замком. Ему не было дела до того, чей это герб, и откуда притащил этот сундук Кеттлблэк. Его интересовало другое — книги в этом сундуке. Лорд Бейлиш подарил ему больше, чем жизнь — весьма комфортабельную, надо сказать. Он дал ему предназначение. Смысл этой самой жизни. Поставив у окна подсвечник со свечой белого воска, — а ведь в прошлой жизни довольствовался в лучшем случае лучиной — он устроился на подоконнике. Вдохнул остывший, но ещё наполненный ароматом праздника воздух столицы. Разломил пополам пирожок с ливером — жаль, что он может разделить его только со звёздами над головой. И погрузился всеми мыслями в книгу, впитывая в себя знания. Они ему ещё пригодятся.