exterminate()

      Странно: видеть полубогов здесь, в обескровленной полуразрушенной сиродской деревне. Под рваными стягами пестрого сброда со всех уголков земли, в толпе рабов, среди которых так много отребья. Алессия пытается поддерживать порядок, обозначить хотя бы очертания закона, но старые привычки нелегко убить. Среди ее воинов слишком много тех, кто выживал лишь подлостью.       Из них сложно будет создать великое государство.       Морихаус и Пелинал кажутся чужими здесь, среди хлипких палаток и старых деревенских домов. Крылатого быка сторонятся все, кроме детей, из которых айлейдские плети еще не выбили любопытство. Детей не пугает то, что рев Морихауса разметал вражеских воинов, как ветер листву, и то, что даже после окончания битвы он еще долго топтал изуродованные тела эльфов. Морихаус осторожно фыркает на мальчишек, когда самые смелые подбираются слишком близко, чтобы подергать его за перья; Пелинал хрипло смеется, когда те кидаются врассыпную. Он говорит что-то Морихаусу с безобидной насмешкой, но Алессия не знает этого языка и не может разобрать ни слова.       Самого Пелинала боятся. Он слывет защитником и палачом, потому что убивает и эльфов, и недов, стоит ему лишь отыскать причину. Люди, говорящие о нем слишком много, умирают – во сне или от руки самого Пелинала. Люди, что осмеливаются спорить с ним, ходят по лезвию дагоновой бритвы. И, наконец, люди, что проявляют милосердие к айлейдам, приводят его в бешенство, а в бешенстве Пелинал совершает всякие необдуманные поступки, о которых потом сам изредка сожалеет.       Алессия пыталась уговорить его не убивать всех без разбору, но Пелинал лишь отмахнулся. Алессия пыталась уговорить Морихауса побеседовать с ним, но тот лишь смущенно поводил крыльями: над упрямством Пелинала, сказал Мор, не были властны даже боги. Наследственность и все дела.       Но все же к тем, кто достаточно умен, чтобы не злить его, Крестоносец добр, и Алессия не сомневается – если он сможет закрыть их от гибели, он сделает это без колебаний. Люди боятся его, это так; но и любят, как боятся и любят жестоких, но справедливых.       Странно: приходить к их костру на правах равной. Алессии кажется, будто она крадет у них этот незримый божественный свет, силу, что наполняет и переполняет их, и только Чим-Эль Адабал, сияющий в такт ее сердцу, успокаивает ее.       Она приходит и садится рядом с ними, и оба отвечают приветствием. Шумное дыхание Морихауса становится тише, словно он не хочет потревожить ее даже подобной мелочью.       - Если вас послали боги, должно быть, вы знаете все наперед, - тихо говорит Алессия. – Люди не слушают меня. Их опьянила свобода, и они не хотят сражаться, они хотят бежать и прятаться. Вы убиваете айлейдов, как скот, но даже за вами они, освобожденные, не хотят идти.       Морихаус молча склоняет голову, слушая ее. Пелинал остается равнодушен, пусть и внимателен.       - Как мне вести их за собой? – задает она тот вопрос, что мучил ее каждый день с тех пор, как пал Сард; с тех пор, как свобода обратилась явью из сна, явленная алодышащим камнем с восемью гранями и бесконечностью внутри.       Бессмертные переглядываются с какой-то странной и непривычной неловкостью. Неуверенностью, сказала бы Алессия, если бы видела их хоть раз неуверенными в своих словах и деяниях.       - Я бык, а не правитель, - гулко пыхтит Морихаус, почти что извиняясь.       - Я пришел, чтобы убивать, а не править, - добавляет Пелинал. – Если ты хочешь чьей-то смерти, меня не нужно просить дважды, но откуда мне знать, как тебе говорить с твоими людьми?       Он добавляет что-то еще на языке, от которого больно и горячо бьется восьмигранное сердце, но Алессия не успевает понять слова и переспрашивает. Пелинал качает головой и поднимается с земли; на волшебной броне ярко вспыхивают отражения языков пламени.       - Ты знаешь, что я сказал, - только и говорит он. – Вспоминающая. Вспомнила. Не шути с измерениями, я существую не только здесь, это опасно. А, проклятье...       Пелинал добавляет еще несколько слов, которые Алессия знает, и она не может не порадоваться, что никто, кроме фыркающего Морихауса, не слышит их.       - Времена, - понятливо догадывается Алессия. Напряженно дрожащая в попытках справиться с неопределенностью развертка мультиразмерных фракталов сворачивается, когда Пелинал с облегчением кивает. Ему непросто дается линейное время. Может, поэтому он не говорит ничего больше и уходит молча к другим кострам.       Алессия оборачивается к Морихаусу, неподвижно лежащему у огня. Свирепый крылатый бык становится совсем смирным, когда Ал-Эш рядом, и старается не подходить слишком близко к ней, словно стыдясь своего нечеловеческого облика. Алессия думает, что это глупость, но отчего-то внутри тепло.       - Что он сказал?       Морихаус тяжело вздыхает, но отказать ей он не в силах.       - Если очень-очень просто? Что у человека, посмевшего сотворить сон о свободе, нет нужды в сомнениях.       /зафиксированная мотыльками утечка мемоспоры; соединение: NU-CYROD (II); начало транскрипта/       ---------ло не в Любви, но в Свободе       я свободен любить ее как пожелаю       ты свободен не делать этого       ты можешь просчитать недетерминистичность?       бессмысленно: я не смогу сделать это лучше Свитков, Свитки не определены. Я не определен. Прислушайся Мор ада не Свободны никогда не будем Свободен ли ты любить ее или отказаться от ее любви?       ε       мы знаем ответ оба       ε       Ал-Эш единственная кто может повлиять на недетерминистичность решений единственная кто может изменить зафиксированное я боюсь потерять контроль СНОВА я не знаю что такое страх но мне кажется он именно таков если я способен ощущать его я не стану вмешиваться результат непредсказуем. Я вижу тысячи лет крови твоей крови вижу ее тень от нее останется лишь тень и усталость и долг этого ли ты желаешь       из нас двоих только ты можешь совершать невозможное       ДА БУДЕТ ТАК----------------       /конец транскрипта/       Ватака всего в дне пути. Завтра падут стены великой тюрьмы. Завтра родится легенда.       - Расскажи мне о будущем, - просит Алессия, затворив за собой полог хлипкого походного шатра, кое-как скроенного из трофейной айлейдской ткани, плотной и легкой, как птичий пух. Алессии не страшно оставаться наедине с Пелиналом в его шатре, пусть по лагерю и ползут втихомолку грязные слухи: слухи лживы, и Пелиналу нет до них дела, а завтра даже самые отвратительные сплетни о них станут священны.       Пелинал оглядывается, и во взгляде его нет ни радости, ни триумфа.       - Я не знаю, что из моей памяти относится к твоему будущему, - неохотно говорит он.       - Ты видишь мое будущее. Ты трещина в Бивне Ака, ты брешь, протянувшаяся от одного скола к другому, и на стыках пустоты с воплощением ты можешь видеть, как видят Свитки.       - Чим-Эль Адабал говорит с тобой, - с одобрением замечает Пелинал. Алессия морщится: знания Изначального Камня лежат в глубине ее памяти, куда ей не под силу заглянуть намеренно, и лишь иногда черными штормовыми волнами поднимаются к поверхности. Иногда знания Чим-Эль Адабала захлестывают ее истиной мира, и она видит весь Аурбис на своей ладони, и срывает любые иллюзии и покровы, проникая в суть одной лишь своей волей. Но потом – неизменно – волна уходит, и она забывает снова.       - Я мало что помню, - тихо признается она.       - Так надо.       - Ты тоже помнишь не всё.       Пелинал, помедлив, кивает.       - Ты сам запретил себе вспоминать?       - Я... – он замолкает ненадолго. Алессия может различить, как мечется в неуверенности сотканная из тысяч тысяч «уничтожить» фрактальная решетка, слепо тычась в различные точки пространства и времени в попытках найти ответ. Пелинал моргает. – Не помню. Не знаю? Дождь на моих руках. Ветер говорит/ла холодом и снегом, ее слезы замерзнув/т/а/ющие с самого Предрассвета, я с/меняю/сь от ее скорби. Вырежу/завший из себя лишнее, оставив/ть только одно, чуть больше – и было слишком опасно. Любовь через Уничтожение. Революция Воплощенная. Мятеж. Опасно. Резать/ла больше, пока не останется/вит минимум для достижения цели. Штурмовая Сеть. Я.       Он останавливается и смотрит на Алессию почти с отчаянием, безмолвно спрашивая, сумела ли она понять то, что выцарапал из себя Крестоносец, соскребя отражения отражений памяти с доступных ему частей собственной сущности.       Алессия медленно кивает, и плечи Пелинала, едва заметно вздрогнув, расслабляются.       - Расскажи еще, - просит она. – Только отключи интерпретатор: он только путает всё.       - Хорошо, - соглашается Звездный Рыцарь. – Отключение интерпретатора межвременной согласованности. Спросила.       Алессия послушно спрашивает:       - Алессия?       И Пелинал честно выбрасывает в ответ компиляцию случайных кусков воспоминаний, вероятностей, желаний и догадок, в его разуме разделенную на множество условий, но раскатанное линейностью в однослойное месиво:       - Королева лжи; предаешь изначальную истину голосом обезьяны. Возводящая Империю на лжи, смотревшая в сердце пустоты и нашла его лишающимся смысла. Прощай; мне жаль; мне так жаль; я не смогу защитить вас обоих. Тысячи лет крово/пролит/смешен/ия. Мор, почему ты просто не сможешь не трогать женщин, куда проще с мужчинами. Безопасность? Да ему все равно; я говорю это в сотый раз, и он не услышит, а ты решающая что я ошибся. Это не ошибка. Кровь плескалась у ног Ремана, я падаю в нее и вскричал молитвы, видевший Дракона и Змея и свое отражение. Реман, твой сын. Реман, Император. Реман, Бог Мира. Реман, Человек, Змей, Дракон и его Огонь. Я-Реман. Реман-Я. Ты-Реман-Я. Я-Реман-Ты? Недетерминистичность. Красиво всё равно.       Теперь в его голосе звучит фанатичный восторг, и Алессия всерьез беспокоится за его состояние. Раньше с Пелиналом такого не случалось – по крайней мере, в разговоре; обычно он приходил в восторг, только когда убивал эльфов.       - Постой, - она останавливает уже собравшегося было продолжить Пелинала. – Реман, мой сын? Я не знаю этого имени. Что, в каком-то из твоих прошлых-будущих-вероятных времен я хожу в твой шатер не только для разговоров?       Пелинал смотрит на нее так, словно не понимает. А потом хохочет так громко, что, должно быть, его слышит весь лагерь. И доверительно наклоняется ближе.       - Ты холм, - тихо говорит Пелинал. – Холм. Холм, Ал-Эш. Это еще круче, чем то, о чем думает Морихаус, когда смотрел на тебя.       - О боги.       Пелинал снова хохочет, почти до слез. Отчего-то подобная ужасающая перспектива кажется ему очень забавной. Алессия не хочет знать, почему.       Хотя слова про Морихауса она, пожалуй, возьмет на заметку.       Чим-Эль Адабал тошнотой подкатывает к горлу, грохочет алым в висках, и Алессия видит словно наяву триединую фигуру Бога Мира: Пелин-Ал-Эш-Мор, Воин, Король и Любовник, что разделены ныне, но соединятся в сущности Ремана Сиродила Пришедшего. И она видит всё, что видит Пелинал, множество множеств развилок, дрожащих в не-определенности Свитков, и видит путь, залитый алым, тот путь, что Морихаус называет любовью, а Пелинал – безрассудством.       И в конце его стоит мальчик, рожденный в грязи, и Чим-Эль Адабал на его лбу, и драконье пламя внутри.       В этот миг, в этот один крошечный миг, пока Алессия способна видеть его глазами Пелинала и осознавать его сквозь сверхдушу Изначального Камня, она говорит себе: это стоит любых жертв.       А потом красная волна уходит, и Ал-Эш забывает всё, что видела.       - Скажи, в твоей базе данных есть что-нибудь из другого будущего? Без... холмов. – Она просто постарается об этом не думать. Никогда. Никогда больше.       Пелинал ненадолго задумывается.       - Завоевание Альд Моры? Нет, это прошлое в твоей временной линии. Первый полет на Массер?       - Звучит намного лучше, - одобряет Алессия. – Рассказывай.