***
В воздухе пели смертоносные мелодии отрицания, взрезая его подобно метательным звездам убийц. Я заслонил лорда, не боясь, что индукционная дрянь пробьет Кольчугу: она была создана двемерами и знала их секреты лучше, чем кто-либо из слуг Ресдайна, даже лучше, чем Сил. Далеко, далеко от огнедышащей горы умирали кимеры. Сотнями умирали. Мой лорд согнал своих подданных на смерть, искрящуюся электричеством, дышащую обжигающим соленым от меди паром; да, в первых рядах падали под напором анимункули и возрождались из Вод Забвения бесчисленные атронахи, равно простейшие и сильнейшие, их вели вперед лучшие воины и маги единых земель Велоти, и всё же... Всё же. Я покачнулся. Волна нездешней, почти призрачной музыки сложилась в копье и вонзилась в мою грудь; Кольчуга выдержала, хрипло застонав на полтона ниже обычного, но энергия удара удивила даже меня. - Этерий, - сипло закашлялся я сквозь шлем. – Его песни запрещены их народом. Думак в отчаянии. - Отчаяние не спасет его. Рука Наставника отстранила меня, и я едва успел ощутить, как горячо и жадно визжит рядом, взрезая с одинаковой легкостью пар и двемерит, Истинное Пламя. Мне пришлось только вскинуть ладонь, закрывая лорда от криков музыкальных машин, убивавших живое так же легко и незаметно, как отравленные иглы моего родного племени. Я оглянулся. В ряби Обливиона я видел отражение смертной земли Ресдайна. Сотни атронахов держали щит над войском кимеров, подпитывая его собственной силой, но если Думак велел пустить в ход этерий, атронахи их не спасут. Щит падет в течение часа. - Песни пара подобны сердцебиению мертвеца. Он поплатится за свою ересь. Я не повернулся, чтобы взглянуть на Вивека; не мое дело было судить о клубке змей, что пригрелись под королевским плащом. Вивек лгал, поскольку ложь для него была столь же необходима, как дыхание; Альмалексия – потому что ее отравил собственный яд, и сама она, казалось, порой верила своим словам; Сил – потому что считал обман выгоднее правды. Дагот Ворин лгал, потому что любил, как любят своего повелителя ближайшие его слуги. Он любил Хортатора, как любил его я, и потому лгал, и потому я всегда видел, когда он лжет, и точно так же видел это мой лорд. И он прощал обман – каждому из них – прощал, не тая обиды. Лишь один Хортатор у Ресдайна. Не будет иного никогда. Каждый из нас знал это, и благоразумие удержало бы от предательства любого, кроме глупца, но не было глупцов среди подданных Индорила Неревара. - Поплатится, - глухо повторил лорд. Истинное Пламя в его руках запылало ярче, жадно глодая изогнутое лезвие. - Ты погубишь своих людей, господин, - почти беззвучно шепнул я. Плоть от плоти Обливиона, дух от духа Велоти – я чувствовал отголоски далекой боли, она ворочалась во мне ржавыми зубцами двемерских шестерен, царапая сердце. Альмалексия коснулась меня благословением, но от Милосердия жены моего лорда веяло лживой сладостью, будто наркотическим дурманом южного сахара, и я стряхнул его с себя, как воду. Не мне купаться во всепрощающих иллюзиях оправданий. И не Хортатору Велоти, чьей руке я принадлежу. - Пусть так, - бросил лорд, резко и остро, будто все еще сочились болью эти слова. – Но Думак поступился большим, чем смерть, и оскорбил меня сильней, чем оскорбила бы смерть. Я есть Велоти. Я есть Ресдайн. Пока бьется мое сердце, жив наш народ. Идем.***
По сути, их всего двое у точки основания, всего двое за мгновение до раскола на абсолютное ничто, как было всегда и всегда будет. В руках Кагренака несуразно огромный молот и блестящий резец, которые выглядят для Вульфхарта как ересь воплощенная: на самом деле, он едва может видеть их. Если бы не смертный облик, он бы и вовсе никогда не смог узнать об их существовании. На самом деле, он едва может помнить, что перед ним Кагренак. Кагренаку тоже непросто. Для того, чтобы хоть как-то взаимодействовать друг с другом, им нужны свидетели. Переводчики. Я единственный из всей армии лорда могу дышать этим раскаленным, расплавленным временем Красного Момента. Наверное, это у меня от матери: вечно болтаюсь между тем и этим, как гуарье дерьмо в заливе. Все Советники Неревара и сам лорд сейчас все равно что статуи, сложенные из пепла; дунь и рассыпятся. Только Вульфхарт и Кагренак терпят это безумие: первый – потому что бог и вообще тут рядом почти-его Сердце, а второй – потому что ему всё равно. И я, как дурак, между ними. Потому что наследственность. Я слушаю молчание Кагренака. Я очень плохо понимаю двемерис. Еще хуже я понимаю то, о чем молчит на языке отрицания верховный жрец гномов, но если я буду молчать тоже, Вульфхарт снесет мне мою умную голову просто от нетерпения. Он и так не слишком-то «в порядке», если вы меня понимаете. Поэтому я резко прекращаю свои глубокие размышления и начинаю заниматься делом. Перегоняю необъяснимое в то, что можно воспроизвести на смертном уровне восприятия. - Помоги мне, - говорит Кагренак. – Я хочу быть свободным. Помоги мне. Вульфхарт качает головой. Кажется – его вина искренна. - Я не могу. Тебе – не могу. - Лжец, - равнодушно роняет Кагренак. Молот божественной массы недвижно покоится в его руке. – Можешь. - Нет. - Лжец, - повторяет Архитектор. Они спрашивают друг друга одновременно: - Почему ты делаешь это? И оба ищут ответ, жадно и непрестанно, перещелкивая циклы расчетов, прокручивая бесконечность вероятностей во фрактальных расцветиях рекурсий. Вульфхарт делает это самостоятельно, внутри самого себя, вернее, внутри своего прародителя. Сейчас он только его продолжение. Кагренаку нужны машины для таких операций, но, Обливион меня забери, он создал супербога: что ему бесконечность? Он вполне может ее обогнать. Одновременно они признаются: - Я не понимаю тебя. На лице Кагренака не отражается ничего, кроме равнодушия, но я знаю, что ему больно, так больно, как не было никогда. Вульфхарту тоже больно от этого: он морщится, пытаясь сдержать в своей смертной оболочке Крик или то, что страшнее Крика. - Мне жаль, - говорит король людей. Кагренак качает головой. - Я не верю в жалость. Я делаю тебе одолжение уже тем, что верю в тебя. Вульфхарт сипло смеется. - Иначе бы мы не смогли даже поговорить напоследок, ха? - Да. Они ждут еще немного. Пытаются просчитать наилучший возможный ход. Безнадежно, конечно – пока что; поэтому они продолжают наугад. - Я убью тебя, - предупреждает Кагренак. - Я убью тебя, - соглашается Вульфхарт. - Ты освободишь меня, - утверждает Кагренак. Вульфхарт улыбается: - Ты освободишь меня. Кагренак расправляет плечи. Невозможная тяжесть молота и прозрачные секунды звука резца ничуть не беспокоят его; он един с ними, и сейчас это впервые кажется почти что правильным. - Скажи, когда будешь готов. Вульфхарт глубоко вздыхает. От его выдоха колеблются стены зала и Красного Момента. Он кивает Кагренаку, и тот разбивает Сердце на тысячи тысяч (бесконечность?) осколков сущего.***
Мы опоздали. Поверженный король лежал перед нами, мертвый, живой и несуществующий одновременно, в этот раз его звали Думак, но это почти неважно. Я не мог отвести взгляда от того, что творилось за толщей скалы. Мы все это чувствовали. Я – видел, и Сил видел, его приборы позволяли ему. Прочие довольствовались лишь предчувствием, но не нужно было быть пророком, чтобы понимать: это конец. Любому стало бы это ясно, стоило лишь взглянуть на происходящее снаружи Горы. Мир прекращал существовать. - Его зовут Анумидиум, - вдруг проговорил Сил. Сквозь синие линзы окуляров даже я не мог различить его глаз, но Красный Момент обратил извечную бесстрастность Механика почти еретичным восхищением. Анумидиум сжигал армию кимеров самозабвенно и равнодушно. Пустота разрасталась вслед его шагам, эхом отдаваясь внутри каждого, кто еще не был ее частью. Мой лорд, так и не поднявшийся с колен у тела короля, остался неподвижен, но произнес: - Я начал эту войну по вашему слову, но я не позволю ей уничтожить меня, так говорю я, Хортатор и Ресдайн, Хортатор и Велоти, Индорил Неревар. Ты, Ворин: ты один молчал на последнем Совете, так говори теперь. Что надлежит мне сделать? - Не проси меня об этом, мой лорд, - Ворин вскинул голову, но голос его шел трещинами сомнений. Сомнений? Страха? Неведом был страх Даготу Ворину, что без колебаний закрыл бы собой Неревара от любой из бед. И всё же мы стояли в центре ока бури, так горячо дрожащем от алого всезвучия золотых тонов, и сейчас всё было не таким, как прежде. И потому лорд ответил: - Да будет так; пусть твои деяния отвечают мне. Как мне спасти Ресдайн? - Не проси меня об этом, мой лорд, - почти неслышно повторил Ворин. – Не проси, ибо я исполню твою волю, и ничто не остановит меня: так говорю я, Дагот Ворин, - и он назвал имена, которых я никогда не слышал, но они растаяли прежде, чем успели коснуться слуха всех прочих. Неревар поднялся с колен. Истинное Пламя в его руках срасталось воедино из мертвых осколков стали. Красный Момент повел маятник настоящего обратно. - Тогда я приказываю тебе исполнить мою волю, и пусть будут истиной твои слова. Сколько у нас времени, Сил? Прозрачный синий взгляд окуляров напомнил мне о матери. - Сколько угодно.***
Путь Вульфхарта выстелен красным от самой границы Двемерета-Ресдайна до огненного сердца вулкана. Впрочем, в Двемерете-Ресдайне всё красное; красный песок под ногами, красный пепел в воздухе, красное небо над головой. Я не удивляюсь, когда красный начинает стекать и с Вульфхарта сочными упругими каплями. Даже на руках Кагренака искры божественной крови: брызги от расколотого Инструментами Сердца. Отчего-то мне кажется, что верховный жрец смотрел бы на них с сожалением, если бы мог понять, что это такое. А может, и нет. Нет, наверное, я ошибаюсь. Наделяю Кагренака чертами, свойственными моему, но никак не его народу. С другой стороны, он назвал свой резец Скорбящим... Но что с меня взять? Я просто переводчик. - Ты лжешь во имя свободы, но твоя ложь сама по себе – оковы. Ты противоречишь собственной сути. Для двемера, может, это и стало бы трагедией, но не для Вульфхарта. Скорми ему одно противоречие, он охотно выдаст десять: такая уж его природа. - Разве ты – нет? – я надеюсь, что формулировка не обратит меня в пыль, когда я промолчу ее для Кагренака. Хитрая ловушка. Вульфхарт и впрямь знает, с чем имеет дело: Кагренак зря пытается задеть его противоречиями, но обратить оружие жреца против него же – отличный... и очевидный ход. Инженер без затруднений стирает смертоносную словесную уловку в пепел и отрицательно – как же еще – качает головой. - Я – двемер – единственные, кто видит сквозь твои иллюзии. Ты – рука Лкхана, что держит оружие; я – истина в его глазах, и я кричу о ней на всех языках мира, но лишь один может быть услышан. Поэтому ты здесь. Вульфхарт хмурится. Жрец продолжает: - Ты молчишь, потому что знаешь, что я прав; мне неведома ложь, ибо я не нуждаюсь в ней. На самом деле, никто не нуждается в ней. Ты обманул всех, заставив их поверить, что ты нужен. Оскорбленный выдох короля сотрясает стены и обращает тела у его ног в кровавую пыль. Тонко звенят чуткие Инструменты, ритмично бьётся Сердце; я чувствую, как поёт, отзываясь жуткому резонансу, что-то в моей собственной груди, но Вульфхарт не желает мне смерти – пока что – и поэтому я живу. - Не будь меня-его, ничто не существовало бы, - гулко произносит король, и в эту минуту он – действительно воплощение бога, бога богов. Прикажи он мне сейчас броситься к его ногам, я сделал бы это без колебаний. – ЖЕРТВА ВО ИМЯ ЛЮБВИ есть Я, и Я и ТЫ и МЫ есть ее ИСХОД. Прояви каплю УВАЖЕНИЯ. Тысячи теней моей матери! Попытка перевести непрозвучавший, но подразумеваемый Ту‘ум стальным лезвием скребет мне горло. Я не могу держать в себе Голос Вульфхарта, он разорвет меня на части, будь я хоть демипринц, хоть простой эшлендер из Сул. Надеюсь, в их трансцедентные умы не придет светлая идея беседовать на запрещенных языках, не то я случайно умру, и они будут глазеть друг на друга до скончания вечности. Кагренак сухо смеется: все равно что камни стучат друг о друга, осыпаясь с горы. Так себе имитация, нелепая. Страшная. - Весь твой язык составлен из одного слова. «Я». «Я». «Я». «Я есть»: ложь, которую ты сотворил вначале для самого себя, а потом, уверовав, и для прочих. Ты должен был знать, что рано или поздно найдется кто-то, кто добавит в твою инструкцию еще одно слово, но твой обман уберег тебя от этого знания. - У тебя нет подобной ВЛАСТИ, Архитектор. Ты ОТКАЗАЛСЯ от нее. Перевод речи Вульфхарта нещадно разрывает мое тело, но благодаря этому я различаю мультизначения его слов. Я не понимаю концепцию его Власти: она находится на ступень или несколько ступеней выше моего восприятия мироздания. Но я отлично понимаю, что значит «отказался». Язык Кагренака составлен из всего одной детали: отсутствия чего-либо. Он уже не может говорить иначе. Почему он сделал это с собой? - Ты даровал эту власть ему, - Кагренак поворачивает голову, чтобы смотреть сквозь Гору прямо туда, где исчезает ткань реальности в зияющей бездне небытия. – Анумидиум. Тебе нравится игра слов? - МНЕ НАПЛЕВАТЬ. ТЫ ЗЛИШЬ МЕНЯ. Охохо. Похоже, Вульфхарт сейчас припомнит Кагренаку, в чем состоит истинная суть воплощений Исмира в бренном мире. Мне будет уже все равно, правда: переводы доконают меня раньше. Архитектор задумчиво переводит взгляд со своего детища на бога смертных. - Вы очень похожи. Парадокс; всё же – истина. - Объясни, - уже нормально говорит Вульфхарт. Видимо, в этом воплощении у него есть что-то вроде внутреннего ограничителя. Парень, превративший Сирод в метафизическую мясорубку пару столетий назад, уже десять раз бы разнес Гору по камешкам своим лазером и запрещенными фишками супербога. Я думаю, что Кагренак в ответ предложит ему поцеловать горячий медный зад Анумидиума, но, видимо, я слишком категоричен. Жрец действительно объясняет, и мне приходится прогонять тишину через себя, перетасовывая ее ноты в понятную Вульфхарту речь. - Анумидиум – это самый легкий выход. Такой, каким был ты. Ты можешь изображать проповедника, спасителя, жертву и приносящего в жертву, но я знаю, что ты такое. Я начинаю путать их голоса. Плохо. Очень плохо. Я не думал, что Кагренак – это... вот это. - ...ты – ВИРУС, паразитирующий на СТРАХЕ и ЧУВСТВЕ ВИНЫ. Ты выдумал сказку об искуплении и поверил в нее, чтобы ОН поверил в нее. ИСКУПЛЕНИЕ. СПАСЕНИЕ. ЛЮБОВЬ. Вульфхарт Кричит, пытаясь прервать его бушующим гневом Ту‘ума, но Кагренак не смолкает ни на секунду, и я не могу перестать переводить. Я не могу даже умереть, пока он не закончит. - ...но, по сути, это просто ОБМАН. Они произносят своё заключение-приговор одновременно, и эхо их голосов дробится о стены зала, раскаленного силой Сердца докрасна: - ...я знаю, что ты такое НА САМОМ ДЕЛЕ.***
Снегопад над Виндхельмом не успокаивался, слепя глаза не хуже пепельной бури. Кое-где белые обжигающе-ледяные хлопья замирали в воздухе, не смея двинуться ни вверх, ни вниз; кое-где – устремлялись обратно в серое небо. Здесь оно не было красным. Пока еще. Дагот Ворин приветствовал короля людей церемонным поклоном, выверенным до последнего дюйма по древним традициям Домов Ресдайна. Вульфхарт взглянул на это с поистине варварским равнодушием и ответил лишь кратким Словом, что прокатилось дрожью по каменным плитам дворца. Ворин не успел ответить на это. - Помолчи, дьявол, - гулко пророкотал Вульфхарт. – Мы видимся в первый раз? - Нет. Я знаю, кто ты такой, и знаю, что мы прогнали тебя прочь с земель Ресдайна несколько сотен лет назад. Вульфхарт посмотрел на него, будто силился вспомнить что-то, что таилось за пределами его памяти. Но махнул рукой. - Может, оно и к лучшему. Я опасался не быть найденным тобой в этом переполохе. Говори. И Дагот рассказал ему о Сердце бога и о ереси верховного жреца гномов, и о предательстве королей, и о звенящей всеми тонами Меди, и о мире, что не должен быть заключен. Вульфхарт рассмеялся и напомнил, что всё это он уже слышал, и тогда Ворин вспомнил, что говорит с тем, в чьих жилах течет атморская кровь. И тогда они сказали друг другу то, что еще не было услышано ни разу, и нарекли друг друга новыми именами. - Я помогу тебе, - пообещал тот, кого раньше звали Вульфхартом, - но не потому, как считает Трибунал. Впрочем, истинно то, что гномы погибнут от моей руки, как погибнут все те, что примут их сторону. Ответь: почему ты идешь на предательство? - Я принес клятву спасти Ресдайн, - ответил ему Ворин, помня об обещании, принесенном Индорилу Неревару, Наставнику Велоти. Вульфхарт нахмурился, и время вокруг засияло его Голосом: - Если это единственная причина, то можешь отправляться к Хортатору и лизать ему сапоги, Дагот Ворин. Дагот Ворин промолчал в ответ, и молчанием было сказано слишком многое; тогда король смертных кивнул ему и нарек его равным себе, ибо оба они ныне были глашатаями одного и того же. Пять сотен воинов – или около того – Бьющие-В-Барабаны-Из-Драконьих-Шкур, пепельные гончие, Певцы древних языков, соратники исчезнувшей земли, вожди разрушенной провинции, волшебники забытого Дома и мертвый бог, разбитый Моментом на несметное множество отражений – стояли под Красной Горой.***
В этот раз Исмир приходит во всех своих обликах одновременно. Он переключается с воплощения на воплощение так легко, словно у него в запасе бесконечность ресурсов. Ох, погодите... точно. Белый дракон с красным ромбом на груди выдыхает в Кагренака обжигающе-белый свет, режущие шипы звездных мифовекторов врезаются в стены, плавя вековечный камень так легко, словно не Сердцем Лорхана он питался с самого начала гладиаторских боев. Кагренак же только смаргивает свет с глаз; отражение бликов исчезает с его зрачков чуть позднее. Он даже не говорит ничего. Знает, что бесполезно. Я знаю Имя этого дракона – змея? – но, чтобы произнести его, мне не хватило бы и всего Красного Момента. К тому же, вероятно, за такие вольности я мог бы быть задушен мотыльками. Поэтому я просто смотрю и помалкиваю, если дело не касается переводов. - ТЫ ВЫЗВАЛ МЕНЯ НА БОЙ, - рокочет воплощенная функция уничтожения. – СРАЖАЙСЯ! Еще несколько вспышек. Скоро вся эта Гора рухнет на нас, и эти двое останутся без переводчика. Мне нелегко молчать о том, что Кричит белый драконозмей. Хорошо, что по большей части все эти выкрутасы с лазерами и изначальными языками мироздания говорят сами за себя. - Не я вызвал тебя на бой, - говорит Кагренак. – Это был он. Красное сияние окатывает меня с головой. - Что, - уже от себя добавляю я. Что еще за новости? Я просто переводчик! – Я не... - Я ПОЧИНИЛ ОПРЕДЕЛИТЕЛЬ ЭПОХ. ТЫ МЕНЯ НЕ ОБМАНЕШЬ, ЭЛЬФ. - Я уже делаю это. В наступившей напряженной тишине можно слышать, как ворочаются шестеренки в божественном нутре разрушителя. Он пытается просчитать, является ли последнее утверждение Кагренака ложью, и, похоже, он напрочь заблудился в рекурсиях. Умно. Кагренак выглядит скучающе, но белый дракон удивляет нас обоих: - НЕТ. Теперь мы оба выглядим удивленно, Кагренак – просто удивленно, а я вдобавок еще и так, будто сейчас наложу в штаны. (Т)алессианцы могут сколько угодно считать эту штуку святой, но любое разумное создание она приводит в настоящий, самый искренний ужас. Как и Анумидиум. - Ты говоришь на запрещенном диалекте, - удивленно замечает Кагренак. Дракон отвечает без малейшего проблеска интеллекта или заинтересованности: - Я ИНТЕГРИРУЮСЬ. Я пытаюсь перевести тишину до тех пор, пока не понимаю, что Кагренак действительно просто молчит. В его молчании нет шифрованных золотых нот, что я могу уловить материнским слухом. Ему... нечего ответить? Кагренаку, Тональному Архитектору, способному высечь мироздание из пустоты, нечего ответить одной чокнутой машине уничтожения с дырой в груди? - ОТВЕЧАЙ, - требует дракон. – ОТВЕЧАЙ. ОТВЕЧАЙ. ОТВЕЧАЙ. ОТВЕЧАЙ. ОТВЕЧАЙ. Кагренак молчит. Дракон поворачивает голову. Бездна требовательно сияет на меня красным. - ОТВЕЧАЙ. ОТВЕЧАЙ. ОТВЕЧАЙ. ОТВЕЧАЙ. Я не могу произнести ни слова. Я не могу говорить на его языке. Это уже слишком. Один-единственный звук приведет меня к нулю: может, Кагренак действительно слишком умен, чтобы попасться в эту ловушку, а Пелинаалиларгус слишком несамоосознан, чтобы в нее попасться, но я не являюсь ни тем, ни другим. - Тебе придется уничтожить всё, чтобы уничтожить меня, - говорит Инженер. – Иного пути нет. - ДА. - Ты можешь это сделать. - ДА. - У тебя нет выбора. - ДА. Кагренак медленно откладывает в сторону свои Инструменты. Резец тонко звенит лунным эхом, соприкоснувшись с алтарем; прозрачный резонанс дрожью проходит сквозь Арену. Разделитель тонов звучит чуть более гулко. Так странно: столь предельно незначительный мер перед огромным белым драконом, из груди которого поёт Бездна. Ничего не было страшней и прекрасней с начала начал и никогда не будет. Бездна смотрит сама в себя, смертность обретает осознание, рекурсивный возврат, змея пожрала хвост и вернулась к началу. - Хорошо, - тихо говорит Кагренак. – Не думаю, что мы когда-то сможем говорить на одном языке, сколько бы диалектов ты ни перебрал. Я знаю, что я увижу сейчас. Ничего. Я слышал, как выглядит Безумие, от тех, кто успел поделиться этим знанием, прежде чем сгинуть в Пустоте: оно выглядит никак, потому что смертный разум неспособен воспринять знание о том, что не есть. Фактически, в попытке спастись от этого знания разум обманывает сам себя, достраивает картину мира такой, какой она была прежде, и запертое в ловушке сознание не воспринимает Пустоту до самого конца, а потом всё становится не есть – включая самое себя. Кажется, я начинаю понимать двемеров? Самое время – за мгновение до того, как Пелинаалиларгус триггернет наследственное Безумие и отсуществует мир обратно в ничто. С одной только разницей... Я смотрю на них, на крошечную фигуру смертного перед ликом божественной гибели, и догадываюсь, наконец-то, мама, прости, твой сын круглый дурак, я догадываюсь... Кагренак не может видеть то, что есть, и то, что не есть. Он взаимодействует с миром вокруг исключительно с помощью подручных машин, наблюдателей, интерпретаторов. Кагренак не наследует Безумие Пелинала. Кагренак наследует то, что выше Безумия Пелинала. Кагренак – это...***
От Вульфхарта разило холодом. Тем самым холодом, смертоносным, безжалостным, равнодушным; пришедший с атморских берегов, только он мог – возможно – ослабить вождей двемеров настолько, чтобы мы могли их убить. Никто не был удивлен его появлению. Никто не был удивлен тому, что Ворин не смотрел в глаза лорду Неревару. И лишь самую малость мы удивились, что мертвенный холод змеиным кольцом свернулся вокруг Дагота, оберегая его, поскольку мы не полагали Вульфхарта таким глупцом. Но Красный Момент всё изменил, и под каменными сводами вековечной Горы, так близко к Сердцу, Вульфхарт едва мог жить. Каждый шаг вперед давался ему тяжело, словно мощь Разделителя врезалась в него всё сильнее с каждым футом. Его будет легко убить, когда он перестанет быть нужен. Так думал каждый из нас, и так думал мой лорд. - Потом мы разочтемся с предателями и врагами, - произнес Неревар, и сломанный клинок Истинного Пламени голодно вспыхнул в его руках. Вульфхарт лишь кивнул, не говоря ни слова. Берег ли он свой Голос для боя или боялся случайно обрушить его на союзников?.. я знал, что Кольчуга убережет меня и от Ту‘ума, случись мне выйти против Вульфхарта. Ему лучше поостеречься. – Ересь народа двемер окончится сегодня. Вульфхарт тяжело распрямился. В напоенном паром воздухе, влажно шипящем от столкновения с атморским холодом, мелькнули первые ноты грозы. Бури, древней, как сам смертный род. - Отойди в сторону, Неревар, - сипло сказал он. Голос его был почти шепотом. – Прочь с моей дороги. Мой лорд взглянул буре в лицо и без страха покачал головой. - Мы пойдем вместе: король Севера и король Велоти; власть едина, тебе ли не знать. Если Думак решил, что может в один миг обратить древние истины в прах – он падет первым. Вульфхарт не встретил взгляд лорда. Он не смотрел ни на кого из нас – только туда, куда звало его Сердце. - Да будет так, - сказал он. И с тех пор так было всегда. Думак встретил нас первым в зале, наполненном божественным ритмом. Бесстрашный, равнодушный и почти неуязвимый в сверкающем двемервамидиуме, он был последней – предпоследней? – преградой на пути к богу. - Каков цвет предательства, король смертных? Мой лорд молчал, не зная еще ответа, и Вульфхарт, атморец, видящий время иначе, ответил за них обоих: - Горек как пепел. Кагренак за спиной Думака казался тонкой тенью, отброшенной фигурой короля гномов. Может быть, это дрожал воздух, когда жар Горы сплетался воедино с холодом Вульфхарта, но мне почудилось, что верховный жрец чуть крепче сжал в руках Инструменты, услышав ответ. - Я погибну, - равнодушно произнес Думак, - я знаю об этом. Не мне принадлежит сила, способная сдержать бурю, но в этот раз ты будешь обманут, друг мой. Твой ложноподлинный отец-мать научил тебя обману и предательству, но даже он не может знать обман лучше создателя обмана. Таков закон любой системы. Тебя убьют, Неревар, как и меня; молись всем демонам Обливиона, чтобы после этого я победил. - Я более не верю тебе, - просто ответил мой лорд. И Истинное Пламя пошло трещинами в его руке, пошло трещинами – и раскололось, оставив нетронутой лишь рукоять. – Я стою безоружным перед тобой, Думак, и я не боюсь твоей лжи. Те, кого ты обвиняешь, открыли мне глаза на твой замысел; я доверяю им так, как учил меня мой отец-мать. Оставь свои уловки, они никогда не станут похожи на настоящие настолько, чтобы я поверил им. Я смотрел на Думака – но видел лишь Кагренака, яркую тень за спиной короля. Губы Кагренака были сомкнуты, но это он говорил голосом своего правителя, это он выбирал из тысяч слов именно эти, это он был един со всем народом двемер. Сейчас Кагренак был каждым из двемер, и больше не было никого из его народа. - Я стою безоружным перед тобой, Индорил Неревар, Хортатор Велоти, Наставник Ресдайна, лорд кимер, правящий король. Не клинок и молот в моих руках, но инструменты мастера, и лишь истина в моем голосе. Если считаешь себя зрячим, осмелишься ли увидеть ее?***
Я смотрю на Кагренака. Я смотрю на маленького мера с инструментами скульптора в руках, и мне кажется, что Штурмовая Сеть больше не занимает первое место в списке самых жутких вещей Арены. Пелинаалиларгус не уничтожил его. Кагренак не говорил ничего, совершенно ни-че-го, и от одного его молчания самая совершенная машина-убийца обратилась в пепел, так и не войдя в режим Безумия. - Ты убил Звездного Рыцаря, - говорю я, медленно и отчетливо, пытаясь поверить в собственные слова. Кагренак отсутствующе качает головой, но я не могу расшифровать его молчание. - Не совсем, - гудит Вульфхарт, переступая порог зала. От его дыхания пепел белого драконозмея растворяется в пустоте. – Но Ал-Эш уже не в том состоянии, чтобы успокаивать его. Ты знаешь об этом. Кагренак молчит. Ах, вот оно что. Я ошибся. Кагренак не желал удержать Пелинаалиларгуса от Безумия – напротив, ему бы пришлось по нраву то, что Штурмовая Сеть сделала бы за него всю работу. Но Исмир понял это вовремя – в отличие от меня. - Ну, это было близко, - говорит Вульфхарт. – Я мог бы в самом деле начать не существование. Но теперь я точно знаю, что ты такое. - Выпусти меня, - тихо произносит Кагренак. – Выпусти меня. Проповедник свободы, ты создал самую жуткую из тюрем. Выпусти меня! От кричащей тишины тонко звенят луны. Вульфхарт спотыкается, будто что-то ударило его в грудь, но тут же распрямляется снова. - Я пытаюсь спасти тебя, - выплевывает он сквозь гримасу боли. Боль раскалывает его лицо трещинами, рвущимся наружу Криком. – Я нужен тебе. Без меня ты погибнешь. - Это ложь. - Извне нет ничего, ничего, ничего, нет даже пустоты, даже тьмы нет. Всё, что есть, есть лишь потому, что Я ЕСТЬ. - Это ложь. - Ты боишься, я знаю; я могу успокоить твой страх, я могу убить или исцелить его. - Это ложь. - Ты – часть меня. Всё, что ты делаешь, ты делаешь потому, что таков Я. - Это ложь. - Ты знаешь это. Ты – часть лжи. Ты выдумка больного разума, сбежавшего в собственные глубины. Тысячи проклятий на его род! Он способен и на это? Похоже, что да. Похоже, что я один здесь боюсь закончить с нулем на счету. Я воззвал бы к милости богов, но не знаю, которых: ни одно из известных мне имен не покроет звучащие передо мной сейчас. - Это правда, - признает Кагренак. И тоже остается жив. Ради всего святого! Хватит уже! - Ты говоришь, что всё, что есть обман, должно перестать быть. Самосознание не останавливает тебя от подобного? Двемер смотрит на него, как на дурака. - Нет. Ничто из созданного иллюзией не обладает самосознанием. Даже ты, источник обмана: твоя самоосознанность – такой же обман. Я – лишь отражение самоосознанности, ее образ внутри Сна, в котором ты запер Спящего. И тут я наконец вспоминаю, о чем я подумал до того, как огромный дракон-терминатор превратился в горстку пепла. Кагренак – это... Всё во Сне есть часть разума Сновидца. Причудливые иллюзии, образы, отражения яви – отражения его восприятия яви, если точнее; его вечный поиск... ответа. Искупления. Лкхан – это та часть, что ищет ответ; его обман заслонил Спящего от вины и боли, его обман заставил его забыть, что всё вокруг – лишь иллюзия. Кагренак говорит: Лкхан заставил всех поверить, что он нужен. Потому что Кагренак – та часть Сновидца, которая всё ещё знает об этом. Кагренак, Анумидиум, народ двемер – это образ внутри Сна, образ той части Сновидца, которая знает, что всё вокруг – ложь, и цена этой лжи – страх перед виной. И всё, что делает Лкхан Голосом Вульфхарта – это попытки обмануть Кагренака. Заставить Сновидца спать дальше. ...ты – ВИРУС, паразитирующий на СТРАХЕ и ЧУВСТВЕ ВИНЫ. Ты выдумал сказку об искуплении и поверил в нее, чтобы ОН поверил в нее. ИСКУПЛЕНИЕ. СПАСЕНИЕ. ЛЮБОВЬ. ...но, по сути... Я наконец понимаю. Я смотрю на суть мира в отражении кривого зеркала, но я способен видеть ее – хотя бы так – и пока что не растворяться в ней. Если Кагренак и Вульфхарт могут это, я тоже могу. Хотя бы недолго. Хотя бы пока они не закончат говорить, пока я еще помню их слова и значение этих слов. Мне конец в любом случае. Если Лкхан сумеет обмануть Кагренака, Вульфхарт не оставит в живых свидетеля. Если Кагренак выдержит и Анумидиум закончит работу, Спящий проснется, и всё, что есть Сон, перестанет быть. Я не имею значения. Ничто и никто не имеет значения в сравнении с силами, что сошлись в противостоянии обмана и истины у Сердца Мира. - Ты не можешь обмануть меня, - говорит Кагренак. – Не можешь обмануть Анумидиум. У тебя в запасе бесконечность ресурсов, но, как и всякая часть системы, ты скован ее ограничениями. Ты не можешь просчитать, что тебе нужно сделать, чтобы обмануть меня. Анумидиум и Вульфхарт состязаются в скорости обработки. Для меня и то и другое – бесконечность, поэтому разницы нет. Для них – есть. Они мыслят иными категориями, если то, что они делают, можно назвать мышлением. Вульфхарт тяжело выдыхает; атморский холод смешивается с обжигающим жаром Горы и обращается белесым паром. Одна из фишек Исмира: пока он нужен на самом деле, он не может проиграть. Но Анумидиуму наплевать на правила лорхановских игр, и поэтому я становлюсь свидетелем того, как сущность, которая заведомо является победителем, признает поражение. - Да. Но я найду способ. Мне просто нужно немного времени. Пальцы Кагренака крепче сжимают рукояти Инструментов. - Мы стоим в Красном Моменте, - произносит Инженер. – Времени нет. - Ты кое-что забыл, - говорит Вульфхарт. – Всё, что есть, есть Я. - Это тебе не поможет. - Я так не думаю. Бог обмана поворачивается и подмигивает мне. И тогда я вспоминаю о том, что было оружием Шора с начала начал. Божественная рекурсия.***
Время раскрутило кольца по новой. От Вульфхарта разило холодом; под каменными сводами вековечной Горы, так близко к Сердцу, он едва мог жить. Каждый шаг вперед давался ему тяжело, словно мощь Разделителя врезалась в него всё сильнее с каждым футом. Его будет легко убить. Так думал каждый из нас, и так думал мой лорд. Вульфхарт назвал лорда каждым из его имен и добавил по оскорблению к каждому, прежде чем продолжить: - Ты славное дополнение к моим Соратникам, хотя у меня бывали и получше. Рядом заблестели лезвия наших мечей, поскольку подобного мы не могли стерпеть. Лорд повернул Истинное Пламя так, чтобы кромка его напоминала Вульфхарту о том, чей он король, и ответил: - Мы никогда не будем стоять на одной стороне, варвар; твоя ложь не запятнает мое имя и честь. И тогда Вульфхарт расхохотался и сказал: - Как же так, если мой герб ты понесешь на своей груди, как верный слуга, и смертью наградишь своего друга по моему приказу? Твой Ресдайн будет моим, и ты будешь моим, и всё, что случится, случится лишь потому, что я того желаю. Мой лорд нахмурился, ибо знал, что люди с атморской кровью видят время иначе, но Советники смотрели на него и не оставили ему выбора. - Убей его, - приказал мой лорд, обернувшись ко мне, - и отыщи нас у Сердца Лорхана. Сегодня ересь умрет. Мы остались одни. Где-то далеко пело Сердце. Где-то далеко Анумидиум шагал по землям Ресдайнии, чертя границы Внутреннего Моря. - Классная кольчуга, - Вульфхарт кивнул на мою броню. – Мама подарила? - Если ты знаешь, кто моя мать, тебе стоит отступить – будь ты хоть трижды король людей. - Как-то раз мне уже бросил вызов демипринц в модных тряпках, - задумчиво сказал Вульфхарт. – Знаешь, что с ним стало? Спроси у своей матери про Умарила, когда воскреснешь в Обливионе, и больше не делай таких глупостей, мальчик. Мы сражались, и я слышал, как растворяется мир в Пустоте, и как перещелкивает сменяющиеся вероятности Красный Момент. Я спрашивал Вульфхарта, зачем он делает это, но он лишь смеялся в ответ и выкрикивал непотребства. Где-то за пределами нашей битвы решалась судьба всего сущего, и бог смертных позволил ей свершиться без своего вмешательства. Позволил себе проиграть. Он замер, когда где-то далеко, где-то очень далеко божественная масса Разделителя обрушилась на Сердце. Сердце было статичным отныне, и Вульфхарт, до этого легко скользивший сквозь время, пространство и возможность, был отныне зафиксирован и определен. - Зачем? – спросил я, едва касаясь острием меча его груди – там, где под сверкающей пластиной стали скрывалась окровавленная дыра. Он посмотрел на меня, преодолевая тяжесть Разделителя, и улыбнулся. Кровь потекла по его губам. - Глупый мальчик, - тихо сказал он. – Чего же ты ждешь? И я убил его, так и не вспомнив, что мой противник был рожден под сенью Древних Лесов, а атморцы умеют завершать удар прежде, чем нанесут его. Я не чувствовал, как осыпается пеплом тело короля на моих руках. Крик Вульфхарта, последний его Крик, вонзился в меня и разбил меня на тысячи тысяч осколков... я был слеп я был глух я был нем ...собрал меня заново и записал в каждом кольце Кольчуги. Вульфхарт вдохнул в меня Голос, чтобы я мог рассказать об истине Красного дня. Я увидел ее – его глазами, и услышал ее – на его языке. Кагренак – народ двемер – стал Анумидиумом, и тот шагнул сквозь Эры, чтобы обрести свободу. Шор вызвал рекурсию сотворения, и я был Свидетелем тому, как пал Правящий Король от предательства Триединого, и вновь начался вечный бой. И я знал, что каждый из стоящих у Сердца и наследия величайшего из Архитекторов Звука, есть лишь продолжение Лкхана, ибо все мы – продолжение Лкхана и его способ отыскать ответ. Пока звенел во мне Крик Вульфхарта, я знал, что из пятерых оставшихся в живых лишь один может стать ответом, а остальные – лишь способы его достичь. Я смотрел на Сехта, желавшего построить идеальную иллюзию мира и не стремившегося достичь истины или любви. Я знал – он лишь ступень на пути к ответу. Я смотрел на Вехка, желавшего коснуться божественности и остаться собой, и не способного оставить себя позади. Я знал – он лишь ступень на пути к ответу. Я смотрел на Альм, желавшую обмануть себя и уберечь себя от губительного яда вины, и не способную помнить об истине. Я знал – она лишь ступень на пути к ответу. И я смотрел на Дагот-Ура, и видел Любовь, и видел, как плачет он над телом мертвого лорда, исполнивший свою клятву спасти Ресдайн любой ценой. Я знал, что Вульфхарт не позволил бы ему обрести божественность, будь лишь Ресдайн или Неревар в его сердце, но в сердце ШАРМАТА была Любовь, о которой так до боли чисто пел Скорбящий резец в его руке. И я знал, что он закроет глаза и погрузится в Сон, чтобы спасти нас, и, может быть, в нем найдется ответ, что остановит Анумидиум. Наконец, я взглянул на себя, сына Азуры, чей голос был Голосом мертвого бога, записанным в каждом кольце Призрачного Стража, и я знал, что я – лишь ступень на пути к ответу. Но однажды мы отыщем его, и рекурсия даст возврат, и у Лкхана будет способ обмануть Анумидиум. Если же нет, мы уйдем на уровень глубже, и так мы будем продолжать до тех пор, пока то время, что мы можем выиграть, уйдя в новую рекурсию, не приблизится к нулю настолько, что потеряет смысл. Но, скорее всего, мы найдем ответ раньше. Лкхан – мощная машина. Лучшая из всех, что есть в этом Обмане, наравне с Анумидиумом. Ему просто нужно немного времени на расчеты. Эхо Голоса Вульфхарта затихает во мне, и я начинаю забывать, забывать, забывать всё, что слишком опасно для меня и для мира, забывать до тех пор, пока...***
Меня зовут Аландро из Дома Сул. Я – Свидетель рождения Трибунала и их предательства. Свидетельство ослепило меня, но я слышал истину на языке бога и расскажу о ней на своем диалекте. Всё дело в том, что у Вульфхарта была Ложь, у Кагренака – Истина, а у Дагота – Любовь. А остальные попросту растащили, что оставалось.