Обстоятельство непреодолимой силы

Возбуждение — вот что он испытывал. Да еще какое! Кажется, так он заводился только один раз, в тринадцать лет. Близнецы решили, что он уже достаточно взрослый, и подсунули ему в постель порножурнал. А страницы пересыпали слабеньким афродизиаком… Боже. Блядь. Немыслимо, выражаясь любимым словечком самого Малфоя… А тот как будто сразу все просек, так внимательно смотрел, сначала с этой гребаной насмешливостью, ненавистным превосходством, а потом с такой серьезностью и, блядь, полным пониманием, и Гарри не знал, куда деваться, ругал себя последними словами за то, что проторчал на берегу все это время. И за то, что у него не хватило мозгов догадаться намного раньше. А потом ублюдок одевался. Медленно. И Гарри не мог отвести глаз от незажившего рубца — в палец толщиной — под левым соском. И само собой разумеется, и от соска тоже. Твердого. Темно-розовой такой твердой горошины. И понимал, что еще минута, и он не сдержит себя, прикоснется к ней. И, скорее всего, даже не рукой. Казалось, он не дождется уже такого счастья, когда Малфой наконец ушел. Отчаянно хотелось забиться в кусты и дрочить, и еще много чего хотелось, например, чтоб Малфой вернулся и сам отдрочил ему. И провалиться сквозь землю от стыда хотелось тоже. Но вместо этого Гарри просто стянул одежду и пошел в воду. Не сказать, правда, чтоб сильно помогло, хотя та и была, конечно, холодной. До ужина дотянуть хватило, а потом… потом словил на себе малфоевский взгляд, вспомнился берег, и стояк был уже на месте, словно и не исчезал никуда. И Гарри не придумал ничего лучше, как сбежать подальше от лагеря, в соседнюю рощу. Сбежать, несмотря даже на то, что должно было начаться ежевечернее занятие со Снейпом, и было совершенно понятно, во что этот побег выльется потом. Нет, ну не может же он быть геем? Он любит, в конце концов, Джинни, а по Чжоу вообще с ума сходил. Наверное… Геев Гарри видел только раз в жизни. Во время облавы в Косом переулке они с напарником Биллом Шнайдером вломились в чей-то дом в поисках скрывающегося пособника Пожирателей, а нашли только двух левых, зато голых мужиков. И Билл потом долго разъяснял, что «тот, с подведенными глазами и потасканной мордой, и есть шлюха», а тот, который в татуировках и с флаконом в руке — троюродный племянник Паркинсона и состоятельный владелец маггловских казино. И тот, и другой были, честно говоря, отвратительны. И он — такой, как они? Гарри зарылся лицом в траву, понимая, что искусал губы в кровь, только чтобы не позволить руке добраться до ноющего члена. И как… что ему с этим теперь? Наивно надеяться, что все пройдет, что он переборет себя? Что ненависть к ублюдку в конце концов перехлестнет? Ага, попробуй тут выдави из себя хоть каплю этой ненависти… Куда легче помнится то рвущее душу в клочки отчаяние, которое он почувствовал, когда Снейп крикнул там, на дереве: «Люциус упал!», и которое по-настоящему отпустило только тогда, когда он увидел знакомую голову на подушке в темной комнате. Или даже тогда, когда словил теплый беспамятный выдох в горячечную ладонь. А еще помнится дурацкая нежность, когда сидел рядом и расчесывал платиновые пряди, и совсем не думалось, что он никогда бы не сделал такого для Рона, зато все время хотелось хихикать от мысли, что Малфою понравится проснуться с чистой головой. «Боже, да я его не просто хочу, я влюблен. Но у меня же Джинни…» И-ди-от. Если б это было в их мире, он бы, конечно, первым делом попросил проверить себя на приворотные заклинания и зелья. А здесь — магия не работает, все чисто. Имей наконец мужество признать, что ты, придурок, опять испортил все, что мог. Сам. Если бы ты вовремя сдержал свой гнев, Снейп бы давно разорвал связь между вами, и ты… Стоп! Браслет. Рабская связь. Что там сказал Снейп? Что его, Гарри, эта связь уродует тоже. А что если он именно это имел в виду, ниоткуда возникающие чувства? Ага, совсем ниоткуда. Да они целых две жизни прожили, пока тащились по этим проклятым болотам… Гарри сел, вглядываясь в далекий огонек лагеря в темноте. Надо возвращаться, иначе его пойдут искать. И это наверняка будет Снейп. А ему только нотаций ко всему не хватало. Он поднялся, хватаясь, словно калека, за росший над ним ствол. Потом оперся на него спиной и, тяжело вздохнув, спустил штаны. Десяток движений… Люциус прикасается к нему… жидкий белый огонь заполняет все тело вверх до самой головы, взрыв… свобода. Лихорадочно застегнувшись, Гарри уперся лбом в прохладный ствол, стараясь удержать подступающие слезы. Мерлин, какой же стыд… — Гарри, — раздалось из-за деревьев за его спиной озабоченное. — Ну где же ты? О-о! Сам явился. Чувствует, что ли? Прямо как падальщик. — Да здесь я! Он обернулся назад, пытаясь разглядеть приближающегося Люциуса. Лагерь был далеко, но на рощу падали лучи только что вышедшей оранжевой луны. — Ты без фонаря, — заметил Гарри как можно спокойнее. — Что, теперь тоже видишь в темноте, как Тала? — Кажется, я привык немного… в Азкабане, — просто ответил тот. — В моей камере совсем не было света. Может быть, именно эта, столь неприсущая Малфою, откровенность и стала последней каплей. А может, Гарри просто уже задолбался сдерживаться. А может, это сам Люциус шагнул навстречу, привлекая к себе. Только в следующую секунду Гарри обнаружил себя прижатым к желанному телу. И невозможно было не выдохнуть с облегчением в сильных и крепких объятиях, в то время как ладонь Люциуса гладила и гладила его по спине.