Обстоятельство непреодолимой силы

Гарри удовлетворенно вздохнул и прислушался к шуршанию ящериц. Место ему нравилось. Трава была мягкой и пахла очень знакомо. Закроешь глаза, и кажется, что ты – дома. А еще – что вот-вот послышатся шаги… Где был Люциус, он не знал. Гарри за готовкой обеда упустил момент, когда тот исчез из поля зрения. Только слышал, как Тала объясняла Снейпу, что отправила Люциуса куда-то что-то собирать. Вчера, когда они вернулись с рыбалки, Тала сидела у костра, уставшая и необычно открытая. Едва увидев их, она вскочила и вместо приветствия с каким-то очень несчастным видом сообщила, что Снейп сильно поранил бедро, завтра никто никуда не переправляется, есть она не хочет, а дежурить будет после них. И, прежде чем кто-нибудь из них успел сказать хоть слово, резко развернулась и скрылась в палатке. Ужин, понятное дело, пришлось готовить самим. Но остаться вдвоем в уютном молчании у костра - это было не то, на что Гарри мог пожаловаться. Руки Люциуса скользили по его члену всего каких-нибудь полчаса назад, и ему требовалось время, чтобы от этого отойти. Приятная, не похожая ни на что испытанное раньше дрожь не только не утихла, но вспыхивала от каждого случайного прикосновения. А самих прикосновений было так много, что в конце концов стало ясно, что и случайными они быть не могли. К тому моменту, когда Тала сменила их, уже почти невозможно было терпеть. В палатке они вжались друг в друга так, как будто по отдельности им не хватало воздуха. И судорожные движения горячих ладоней Люциуса, скользящих по спине, проникающих под пояс брюк, – дальше этого Гарри уже не мог вспомнить, так было хорошо… От воспоминаний тоже делалось хорошо, и еще – очень страшно. Гарри зажмурился и вжался лицом в траву, вдыхая, пережидая жаркую волну. Справляться с этим теперь было легко, но без Люциуса – не хотелось. Хотелось другого. До слабости в коленках, до трясучки во всем теле, до мурашек размером со слона по спине при одной мысли о том, что пальцы Люциуса могут оказаться и там... Справившись с неудобством с помощью неприятных воспоминаний, Гарри приподнялся и сел, с сожалением глядя на играющих ящериц, которые, казалось, совсем привыкли к нему. В этом месте все казалось таким спокойным, таким естественным. Только так и должно быть. Но надо бы уже возвращаться, а то Люциусу придется дежурить по лагерю одному. Тала собиралась на охоту, а Снейп, наверное, составить другу компанию пока не в состоянии. Гарри бросил последний взгляд на корягу. Возвращаться отчего-то тоже было страшно. Подойти, коснуться Люциуса плечом, просто задеть. И все-таки оттянул возвращение, сделал гигантский круг — выйти к палатке не прямо от реки, а со стороны рощи, в которой укрывался позавчера. За деревьями, под той самой березой разговаривали двое. И Гарри рефлекторно отшатнулся за толстый, раздваивающийся где-то выше его головы ствол и замер — прислушаться. Речь между Снейпом и Люциусом явно шла о нем. — Я тебя слишком хорошо знаю, чтобы поверить в то, что Поттер тебе интересен, - в голосе Снейпа слышалось не просто раздражение – очень большое раздражение. — Придется поверить, Северус, — лениво отвечал Люциус. — Не зли меня и не ври мне. Ты пользуешься тем, что у него нет опыта. — Разве это моя вина, Северус? Мальчик так неопытен, должен же кто-то его научить. Снейп фыркнул: — Уж поверь мне, его и без тебя научат. — Так не научат, — в той же ленивой манере продолжал Люциус. Гарри вытер пот со лба. — Мальчик столько всего перенес. Это ужасное детство с магглами… — Браво. Я, кажется, дожил до того дня, когда твое лицемерие поразило даже меня. Люциус-Люциус, мы-то оба знаем, что ты без всякого стеснения закопал бы мальчика, если бы это помогло возвысить дом Малфоев. Ну и не повлекло бы за собой последствий, разумеется. — Ты, как всегда, преувеличиваешь, Северус, — явно поморщился Люциус. — Неужели? Сколько у тебя было романов за то время, что мы знакомы… ну, или, скажем, с тех пор, как я закончил школу? Семнадцать? Наступила пауза. Гарри изо всех сил вцепился в ствол. Голова кружилась, и перед глазами плавали хороводы звездочек, осыпаясь горячими осколками куда-то в желудок, поднимая из его мутной глубины одну за другой волны удушливой тошноты. Наконец Люциус заговорил. — Собираешься просветить его на этот счет? — аккуратно спросил он. — Тебя не пугает, что я тоже мог бы многое ему рассказать? Мальчик так восхищается тобой. Жаль было бы, если бы его мнение о тебе испортилось. И еще кое-кого, не так ли? До невыносимости вспомнилась ночь на втором курсе. Они с Роном прячутся под мантией в хижине Хагрида, а Люциус говорит Дамблдору об отставке. — Значит, ставки и вправду высоки, — с явной усмешкой в голосе как бы про себя заметил Снейп. — Разумеется, я не собираюсь просвещать Поттера. Заговорив о твоих романах, я имел в виду другое. Все эти семнадцать, прошедшие перед моими глазами, неважно, мужчины или женщины, — ты их хотел. Когда ты кого-нибудь хочешь, это всегда очень заметно, Люциус. Твои движения становятся более резкими, у тебя появляется блеск в глазах. Я могу с точностью до недели назвать начало и конец всех твоих романов. Так вот. Сейчас этого нет. Поттера ты не хочешь, Люциус. Ты его не хочешь, он тебе не интересен, но ты зачем-то соблазняешь его. — Даже если и так, то что? Какое… тебе… дело до того, что я… его… не хочу? — видимо, от волнения Люциус заговорил с долгими паузами между словами. — Не думаешь же ты, что я позволю тебе мне помешать? Дальше Гарри уже не слушал. Он отшатнулся от ствола, практически упал навзничь, проехавшись по другому дереву боком, но даже и этого почти не заметил. Не хочет. Люциус его не хочет. Играет им ради каких-то целей. Ублюдок, Мерлин, какой же все-таки ублюдок! Задохнувшись, он с размаху сел на землю и сложился пополам, прижав руки к животу, пытаясь хоть как-то унять боль, только что взорвавшую его изнутри. Но унять не получилось. Вместо этого из боли родилась ярость, та самая холодная ярость, от которой так старался уберечь его Снейп. Перехлестнула через край переполненного сосуда и полилась, заполняя рощу за его спиной, затапливая каждое дерево, встречающееся на пути. И вернулась, разом перекипев, — самым страшным из всех дежа вю, пронзительными, отчаянными воплями Люциуса, катающегося по земле от нечеловеческой боли.