Обстоятельство непреодолимой силы

После той ссоры отношения между ними снова пошли на подъем. Может быть, за счет того, что Люциус, за исключением самого главного, делал все, чтобы Гарри не чувствовал себя обиженным. И особенно налегал на оральные ласки. Крышу сносило еще на стадии приближения губ. Видеть голову Люциуса, склоняющуюся над пахом, чувствовать касание мягких прядей животом. Ощущать себя стиснутым этими красивыми губами, протискиваться дальше в горло, принимающее его, расслабляющееся, чтобы пропустить его до самого конца, жаждущее принять до самого конца. Помнить, как, слизывая остатки спермы, по головке будет вести сильный язык, который затем ворвется в его рот, чтобы поделиться его собственным вкусом... Самому тоже хотелось вот так: по крайней мере, это давало хоть какое-то ощущение равновесия, ощущение того, что все — не в одну сторону. Особенно, когда Люциус срывался и все-таки стонал. Порой он понимал, что тот нарочно сдерживает стоны, чтобы не показать свою слабость, но иногда все-таки думалось, что это просто он сам такой неуклюжий, неспособный выбить их из него. Но Люциус, казалось, был вполне доволен. Большей частью они даже не занимались любовью, просто лежали рядом, иногда и не касаясь друг друга, и разговаривали обо всем на свете. Люциус, в основном, рассказывал про Драко. Было видно, что он и гордился сыном, и любил его. Истории про детские проделки забавляли, и почему-то было приятно обнаружить, что Люциус — хороший отец… И в очередной раз — насколько он отличался от младшего Малфоя. Ну, и юмор здорово выручал: когда вышли к предгорьям, лес поредел, а общее настроение заметно испортилось. Гарри сначала делился школьными историями, а потом вдруг стал рассказывать про детство. Про чулан, про Дадли, про Вернона и Петунью, которые называли его уродом. Малфой, наверное, был последним, про кого он мог подумать, что когда-нибудь это расскажет ему. И вроде никогда и не собирался жаловаться, даже сам себя привычно не жалел, но Люциус задавал вопрос за вопросом, вскрывая один невидимый нарыв за другим, иногда взрывался негодованием, а иногда просто притягивал к себе, и Гарри чувствовал, как отпускает наконец прошлое, сходит на нет, как сходили через неделю синяки, полученные от Дадли. На самом деле, это было куда больше, чем счастье. Защищенность и покой, настоящие, которых у него никогда не было, — объятия, которые ему дарили не потому, что он был Тем Самым Мальчиком или будущей надеждой магического мира, и не потому, что он был сыном своих покойных и любимых всеми родителей и должен был быть хорошим человеком или сильным волшебником. Которые дарили ему, зная, что он — это он. Защищенность, которая сама давала силу — защищать. Та, которая пропитывала буквально все тело, создавала снаружи вторую кожу. Наверное, поэтому к удару он оказался не так уж готов. В тот день они как раз в очередной раз вышли к предгорьям. Дорога постоянно петляла, и то ныряла обратно в лес, то вновь поднималась к серым холмам, как правило, лишенным всякой растительности. Лишь изредка среди усыпавших их скоплений гигантских валунов попадались два-три кустика, и Гарри недоумевал, как здесь вообще могло что-то выжить. Под ногами хрустели мелкие камни и песок, иногда ступни утопали в них, словно в болоте, но, по счастью, ни разу их слой не был достаточно глубок, чтобы увязнуть. Несколько раз налетал сильный ветер, и если и не сбивал с ног, благодаря тому, что они все хватались друг за друга, то камни и песок летели в лицо, и Тала потом залечивала царапины и даже мелкие раны. Часто их накрывало ледяной моросью, что, в целом, казалось странным — началось лето, и воздух был намного теплее, чем в начале пути. Пики гор торчали справа и выглядели откровенно пугающими. Но Тала сказала, что их называют уснувшими, и землетрясений здесь не бывает. Не то, что на юге за морями, где, по слухам, города разрушаются постоянно. А может быть, действовало сразу все. Не только дурацкая атмосфера гор, но и то, что путешествие заканчивалось — до Белого города оставалось четыре дня пути. И, наверное, каждый, не только Гарри, испытывал эту неясную тоску. А уж он-то особенно. Если про Снейпа с Талой можно было предположить, что у них будет все хорошо (даже оба отстраненные и молчаливые, они ощущались как единое целое), то между Гарри и Люциусом все было слишком неясно... Никто не говорил о том, что будет потом, после ритуала. По-хорошему, надо было как-то возобновить рабскую связь, хотя бы создать ее видимость для аврората. И это означало, что Люциус должен по-прежнему жить с ним, но Гарри боялся даже заговорить об этом. Хотя обсуждать это, несомненно, придется. А еще — другое. Невозможно уже было выдерживать неравенство, неуважение к себе. Но как существовать, если Люциус не пойдет ему навстречу, Гарри не знал… Самое лучшее время для новой ссоры выдалось в обеденный перерыв. Они стали лагерем между холмами. Нагромождения камней здесь образовывали некий намек на пещеру. По крайней мере, на нишу, в которой можно было развести огонь. Костром занимался Снейп, готовкой Тала, а Люциус и Гарри пошли собирать топливо к мертвому лесу, который виднелся неподалеку. Местность казалась абсолютно вымершей. Деревья были очень сухими: большая часть веток в руках крошилась. Люциус нашел длинный ствол дюймов пять в диаметре и решил, что нужно приволочь к костру именно его. Тогда-то, пока присели отдохнуть перед походом назад, Гарри и спросил. И, конечно же, получил на свою голову. — Естественно, мне придется жить с тобой, — ответил Люциус. — Придется? — переспросил Гарри. Во рту неожиданно пересохло. — То есть ты хочешь сказать, что это против твоего желания? — Желания? — удивился тот. — Ты, что, всерьез можешь думать, что я желаю жить с тобой? Не трахаться, не встречаться, а просто жить? Мерлин мой, Гарри, даже ты не можешь быть настолько наивным! Разве это не ясно было с самого начала, что наши отношения продлятся ровно столько, сколько мы будем вынуждены сосуществовать вместе? В глазах потемнело. Снейп его предупреждал, это правда, но… Черт возьми, все, что было — это было слишком хорошо, чтобы поверить, что это может продлиться только полгода. При такой близости, при такой откровенности между двумя людьми… — То есть, когда ты говорил, что я тебе нужен, ты мне лгал? Или имел в виду только секс? — кроша в труху сучья в руках, спросил он. — Нет, я не лгал тебе. Но ты же не можешь не понимать, что у меня есть семья, и я собираюсь к ней вернуться при первой возможности. Сейчас мы с тобой тут кувыркаемся, и нам хорошо, но ты же не можешь не понимать, что если придется выбирать между тобой и семьей, я выберу семью! «Снейп же предупреждал, предупреждал». Предупреждал, да. Но искушение было слишком велико. Гарри сдержал стон и прижал к телу колени, чувствуя, как они начинают ходить ходуном. А Люциус, словно не замечая, или все прекрасно замечая, продолжал добивать. — Разумеется, мы можем встречаться и, надеюсь, будем, но не каждый же день! — То есть, то, что каждый день — это было как-то особенно неприятно? В глазах Люциуса появилось знакомое «нехорошее» выражение: — Послушай, Гарри, ты изначально понимал, в какой ситуации я нахожусь. Твои претензии по меньшей мере удивительны, а как максимум необоснованны. Мы оба получали удовольствие, ты не можешь отрицать, что тебе нравилось, что я делал с тобой, даже сегодня утром ты так сладко стонал, — Люциус потянулся и улыбнулся воспоминанию, Гарри содрогнулся. — Следовательно, ты не был в проигрыше. А теперь ты опять начинаешь вести себя так, как будто за это удовольствие я чем-то тебе обязан. Сначала ты непонятно по какому праву требуешь от меня, чтобы я делал то, чего совершенно не хочу. И обижаешься, когда я не соглашаюсь идти против своих желаний. Но с какой стати я должен идти навстречу твоим желаниям? По какой причине они вдруг должны стать для меня приоритетными? Ты не на грани жизни и смерти, и от того, исполню ли я их, не зависят даже ни твое благополучие, ни здоровье. Затем ты приходишь выяснять отношения, и опять начинаешь требовать от меня того, что я совершенно не хочу. Я женат двадцать четыре года, не вижу причины, по которой я должен рисковать своим браком, который устраивает вполне и меня, и мою жену. И заметь, ты считаешь меня обязанным делать то, чего я не хочу, и рисковать своим браком, только на основании того, что ты сам начал наши так называемые отношения. Конечно, ублюдок прав, опять прав. От первого до последнего слова. Он всегда оказывается прав. Куда ему, Гарри, до него, с такой-то наивностью? — Да уж, какие тут так называемые отношения? Я даже если сдохну, ты будешь волноваться только о том, обещал ли ты мне что-то формально или не обещал… — горечь рвалась изнутри с каждым словом. Гарри словно видел ее, желтую, вязкую, как горчица, саднящую, словно слизни, которыми когда-то плевался Рон. Он любит ублюдка. Это давно было ясно. Очень давно. — А с какой стати, — заговорил вдруг Люциус, и голос его зазвенел от ярости. — Может быть, ты объяснишь мне, с какой стати я должен о чем-то волноваться? Я полагаю, что ты взрослый человек, способный постоять сам за себя. Человек, который убил Темного Лорда, величайшего волшебника современности. Без пяти минут аврор, прошедший жесткую тренировку, у тебя за спиной десяток удачных операций. У тебя есть, мне помнится, невеста, которая, несомненно, за тебя волнуется. С какой стати это должен делать я? Наши магические долги взаимозачтены. Так Мерлин подери, с какой стати? Может быть, с того, что я несколько раз подержал в руках твою крепкую попку и насадил ее на свой член? На этот раз удержаться было легко. Когда тебя только что убили, вообще все теряет смысл. Он встал и, с трудом двигая подгибающимися ногами, стал собирать сучья и ветки, забыв, что из этого не выйдет никакого толка. Забыв, что Снейп ждет их как можно быстрее. Про Снейпа он вспомнил только тогда, когда тот внезапно оказался рядом у камня футах в двадцати. Вся его фигура выражала огромное волнение. — Поттер, Люциус, немедленно в лагерь! — заорал он. — Тала говорит, идет беда. Она чувствует ее. — Мы идем, Северус, — спокойно и лениво ответил Люциус, — мы тебя догоним, сейчас. Ничего не меняется. Планета сгорит, а этот будет делать лицо. А почему бы и нет? Не его же планета горит… — Нет! — воскликнул Гарри. — Я иду. Он бросился вслед за Снейпом. И тут землю тряхнуло. Сначала он просто не понял, решил, что голова кружится от волнения, да мало ли что. Повело сначала в одну сторону, потом в другую. Тряхнуло еще раз. Он упал и попытался схватиться за камень, который торчал в земле перед ним, но камень легко вывернулся. Земля ходила ходуном, поднимая вверх тучи песка. Гарри еле успел закрыть глаза. Подняться было совершенно невозможно. Он пополз вперед, в том направлении, где, по ощущениям, должен был находиться Снейп, и в конце концов нащупал его ногу в плотном сапоге. Нога тотчас же отдернулась, и его перехватили руки. — Гарри, не открывай глаза! — зашептал Снейп ему в ухо. Они лежали рядом, ощущая бесконечные толчки, ярость глубинного монстра, пытающуюся вырваться наружу. И страшнее была не та мысль, что землетрясение может никогда не кончиться, а та, что Люциус остался позади. И еще та, что Гарри было плевать на себя самого. Через полчаса толчки затихли. Гарри еще долго лежал, ожидая, пока осядет пыль, уткнувшись лбом в неожиданно ставший горячим песок. Под веками резало, из-под них текли слезы. Потом его вырвало, и кто-то подал ему воды — промывать глаза. Конечно же, это был Снейп. Люциус, бледный и с кровью в волосах, но, слава Мерлину, живой, стоял неподалеку, и, увидев, что Гарри встал, отвернулся и пошел вытаскивать ствол, теперь наполовину утопавший в песке. Гарри оглянулся — вокруг вроде бы ничего не изменилось, только где-то высоко в небе кружили стаи птиц, да в лощине пониже рощи в воздухе все еще стояла пылевая взвесь. Он добрел до лагеря и лег на песок. Глаза продолжали слезиться. Тала сидела у костра, от которого приятно тянуло дымом. Рядом стоял котел с крупой, залитой водой. Внезапно Гарри почувствовал сильный голод. Даже земля как-то справилась с потрясением, подумал он. Неужели он это не переживет?