Обстоятельство непреодолимой силы

Дом на Гриммо, как всегда, встретил их самыми мрачными коридорами мира. Гарри все время удивлялся, как здесь даже просторным комнатам с большими окнами удается выглядеть так, словно это чуть лучше, чем собачьи будки. Первый час отмокали, брились, подбирали и трансфигурировали подходящую одежду. Гарри связался по камину с Кингсли, объяснил, что надо поговорить, но лучше позже, попросил пока прикрыть перед Джинни. А потом он, кажется, так и уснул на коленях перед камином, хорошо, если не головой в чужом, потому что когда, уже в полной темноте, пришел в себя на диване, накрытый невесть откуда взявшимся шотландским пледом, четко осознавал, что устраивался здесь не сам. Единственным звуком во всем доме было тиканье часов. Гарри вытянул руку, пытаясь нашарить палочку, но не вышло. Ощупью он пробрался в коридор и только тут сообразил, что мог бы, вообще-то, позвать Кричера. После предыдущих бессонных ночей половины дня было явно недостаточно, и голова протестовала, отказываясь мыслить ясно. Из-под кухонной двери пробивалась полоска света. Отчего-то стало холодно. Гарри вернулся за пледом, накинул его на плечи и пошел на свет. В кухне оказался только Люциус. Он сидел за столом, тем самым, за которым иногда собирался «Орден Феникса» в полном составе, и задумчиво перебирал разложенные перед ним номера «Пророка». Палочка Гарри лежала здесь же, рядом с палочкой Люциуса, и от этого у Гарри сжалось сердце. Он поспешно перешел в другой конец кухни и, изобразив бурную деятельность, стал наливать себе чаю. - Здесь был Кингсли. Он будет тебя ждать и не ляжет спать, пока ты не поговоришь с ним. Северус ушел к себе и взял принца, - сказал Люциус. – Но Северус обещал еще заглянуть. – И отвел взгляд. — Ты уйдешь? — спросил Гарри, наблюдая за тем, как рука Люциуса потянулась и затеребила кружевную манжету. Рубашка была непонятно чья, может быть, самого Ориона. Кричер притащил ее днем из тех комнат, в которые никто и никогда не ходил. Притащил с удовольствием, какого Гарри никогда не замечал в отношении себя — все-таки Малфой, хоть и опосредованно, был родственником, и чистокровным. С манжетами Люциус выглядел чужим, далеким, и все-таки таким его, и Гарри не представлял себе, что будет, когда за ним захлопнется дверь. Тишина длилась минуты три. — Ты предполагал, что может быть как-то иначе? — наконец, отозвался Люциус. В его тоне не было высокомерия, не было намерения ранить или задеть, а если и была насмешка, то, скорее, над ними обоими. — По крайней мере, хотел бы, — уткнувшись носом в кружку, сказал Гарри. — И как ты себе это представлял? Объявить о нашей связи открыто, нарваться на скандал, и будь что будет? — Ты же знаешь, что нет! — Тогда что? Играть в отношения полгода и потом разойтись? — Когда… тогда… — Гарри махнул рукой, понимая, что против Малфоя безнадежно косноязычен. — Перед землетрясением ты мне наговорил… зачем ты это сделал? Чего ты этим хотел достичь? Люциус долго смотрел на него. — Нам не стоило привыкать друг к другу, — наконец, сказал он. — Почему? Черт, Малфой, — Гарри встал с кружкой в руке, прошел по кухне, сел на стол неподалеку от Люциуса, — чем я, в конце концов, отличаюсь от остальных твоих любовников? — А ты не понимаешь? — с ядовитой горечью спросил Люциус. — Представь себе, нет. — Ты стоишь большего, — ответ Люциуса прозвучал тихо, но отчетливо. И на этом моменте Гарри, наверное, сломался. Полжизни мечтал — унижаться перед Малфоем. Давно было понятно, что подобные разговоры ни к чему не приведут. И, в конце-то концов, разве тот не говорил ему открытым текстом? Разве Снейп не предупреждал его? — Ясно, — сказал он. И все же уточнил: — То есть никаких полгода? Люциус вздрогнул: — Если это возможно, нет. — Ладно. Я постараюсь устроить это с Кингсли. — Гарри поймал настороженный взгляд: — Чего ты хочешь? — Ты можешь не говорить ему, что связь между нами прервана? Гарри подумал: — Мне нужны гарантии, что ты не будешь переступать определенные границы. И я должен знать обо всех твоих перемещениях. Скажем, отчет в конце дня. — Я дам тебе все необходимые клятвы, и… можешь поставить следящие чары. — Я поставлю, — заверил он. Было видно, как Люциусу тяжело давался этот шаг, но, в конце концов, смертельного в нем ничего не было, а он, Гарри, собирался стать аврором. — Спасибо. — Да… На этот раз они молчали, казалось, целую вечность. Внутри дома тоже не раздавалось ни звука, и лишь снаружи иногда хлопала форточка. — Ты же понимаешь, что это невозможно, — вдруг очень мягко сказал Люциус. Гарри запрокинул голову и зарычал: — Я все понимаю, черт возьми, все понимаю, блядь, я все понимаю, да! Лучше б только не понимал! Господи, и почему он не сдох еще на болотах? Почему его не прибила эта сука Итиль? По щекам, неудержимо вырываясь из-под плотно сжатых век, покатились слезы. — Обстоятельства непреодолимой силы, да? — вспомнил он вдруг. Люциус поднял голову: — Что? — Так это, кажется, называется в ваших контрактах? Обстоятельства непреодолимой силы, форс-мажор. — Откуда у тебя такие познания? — невесело усмехнулся тот. — Дядя торговал дрелями, я тебе говорил. Так я прав? — Что-то в этом духе… Гарри, наконец, успокоился: — Что ты будешь делать? Восстанавливать Малфой-мэнор? В «Пророке» пишут, что тебе вернут все имущество. Люциус помолчал: — Если Малфой-мэнор возможно восстановить. Но, скорее всего, нет. Построю новый дом, более современный. — Ясно. — А ты? Будешь учиться в школе? — Наверное... — он встал. — Я не буду говорить с Кингсли о тебе, только о Снейпе. Вернусь через час. — Он взял палочку, вышел из кухни, дошел до гостиной и, прежде чем опуститься на корточки перед камином, постоял у стены, вдавливая в нее ладони. А ведь он ушел отсюда всего какой-то день назад. И, как и вчера, здесь на окнах колыхались кремовые шторы, влажные после только что прошедшего дождя. На противоположной стене мирно тикали часы. На столике стоял наполовину опустошенный графин. В домах напротив праздновали поздний вечер, ссорились, любили друг друга, жили и дышали самые обычные люди. Гарри взял графин в руки и, усмехнувшись, со всей силы запустил им в ближайшее окно. Жизнь продолжается, добро пожаловать домой, детка. А теперь, как бы ни было тебе хреново, будь добр, подотри сопли, произнеси парочку Эванеско над осколками и вписывайся в эту гребаную жизнь.