Личный миллионер бухгалтера

Перемены всегда неизбежны. Приступив однажды к обязанностям бухгалтера Скруджа Макдака, я даже в самых дерзких своих фантазиях ни за что бы не смог себе представить, что однажды… это станет у меня получаться. Что я научусь на самом деле работать с документами и счетами, прочту сто тысяч справочников, изучу восемьдесят миллионов пособий и смогу вворачивать в грозные телефонные переговоры с — о святые! — подчинёнными формулировки настоящих, а не выдуманных законов. Так вот, неизбежно, вместе с нынешней способностью выполнять множество когда-то трудных дел почти автоматически, я обнаружил, что у меня остаётся свободное время. Большее, чем необходимо для сна, торопливого кофе на завтрак и бизнес-ланча. Я постепенно входил в эту колею, уверенно сбавляя скорость и приобретая возможность оглядываться вокруг. Нет, я вовсе не потерял интерес к работе, но стал замечать, что одной работой мир не исчерпывается. Вот тогда-то я неожиданно и повторно открыл для себя секс. Не тот, что случался со мной раньше, когда всё в нём было просто и классно: сперва ты занят настолько, что аппетит просыпается сам собой, тогда ты каким-нибудь способом достигаешь оргазма и ложишься спать. Путём сложных логических измышлений, я пришёл вдруг к неожиданному выводу, что всё бывает иначе. Не настолько или даже вовсе не так, как я мыслил ранее единственно возможным. Я чувствовал, что во мне просыпается и начинает бунтовать против законов добра и перечня в две позы какая-то неведомая до сих пор очень горячая и дикая сексуальность, буквально требующая, чтобы я как можно скорее приступал к её изучению. Первым делом, разумеется, под мой пристальный взгляд попал тот, инкрустированный снежными сединами, парень за столом босса. С нашей первой встречи он, без сомнения, изменился, и, честно говоря, моя память не сохранила точных деталей того, давнишнего его облика, но то, как он выглядел теперь, мне очень нравилось. Как он ни сопротивлялся, как ни старался казаться равнодушным, всё-таки и он пал жертвой желания выглядеть хорошо, как те самые молодящиеся в возрасте богачи. Невольно или осознанно, но он попал в клуб. Волосы он стал стричь короче. Он принёс в жертву несколько баллов доброты и очарования в надежде выиграть взамен пару баллов чувственности. У него вполне это получилось. Он стал выглядеть более строгим, но не слишком, поскольку никуда при этом не делись его глаза, в которых то и дело возгоралась жажда лазания по скалам в поисках сокровищ или добродушное веселье. Где-то не у себя в ванной он теперь делал маникюр. Пусть верят остальные, будто его прелестные мягкие руки и аккуратные ногти последствие его постоянного взаимодействия с портретами президентов на бумаге — я знаю, что это глупая, нелепая отговорка, не способная оправдать тот факт, что, сказываясь ужасно занятым, он сидит где-то в светло-розовой чистенькой комнатке, и, читая с телефона бизнес-новости, не вынимая из уха один наушник, топит пальцы в питательных маслах, а позже смиренно протягивает руку своему личному мастеру, который с присущим ему профессионализмом завершает чудесное превращение в идеал. Я никогда не видел и не обсуждал этого с ним, но я сотни раз обсасывал эти идеальные пальцы. Я знаю, что это так. Его неизменные белые рубашки приобрели множество оттенков, фасоны его галстуков стали исчисляться числом отличным от единицы, как будто бы старый костюм по неясной причине стал вдруг подчёркивать талию, даже линия взъёма на его новых туфлях имела весьма дерзкий и — не побоюсь этого слова — эротический вид. Однако не смотря на то, что и его сексуальность давно уже была отшвырнута с мёртвой точки, как подойти к нему с тем, что происходило внутри меня теперь, я не имел ни малейшего понятия. Почему-то мне было перед ним очень стыдно. Он — такой добрый, такой хороший и милый человек — зачем ему что-то такое неоконченное и неправильное, о чём думаю я, если с его точки зрения между нами и так всё замечательно? Когда я был под ним в его постели, я думал: окей, две позы так две позы, он сам такой, что закачаешься. Когда я оставался один, моя фантазия закидывала меня вариантами с таким усердием, что под конец я оказывался намертво погребён под их тяжестью, осознавая себя в ванной, нервно затягивающим зубами скотч на собственных запястьях, приклеенных к сушилке. После всего этого, наскулившись, наслушавшись гадких звуков, нашептавшись мерзостей, откашлявшись от воды, расслабив все узлы… и, конечно, выключив все электроприборы, я лез в тёплый душ и сидел там минут сорок, ковыряя коленку и вздыхая. Потом я протирал водой физиономию, энергично вскакивал, мылся, хорошенько чистил зубы, брился, сушил волосы и не шёл спать. Проблема номер два — я не ходил спать. Нам со спать стало не по пути. В течение дня я не чувствовал усталости как и последствий того, что практически не спал. Только лишь вечером на меня наплывала лёгкая сонливость, случалось это примерно около восьми вечера и, если я ужинал в это время и был не занят работой, то мог подремать немного. Если же в это время я не имел такой возможности, то желание спать угасало. В час ночи оно исчезало совершенно. Первое время я послушно лежал в кровати и ворочался, потом стал часть ночи проводить за чтением, а со временем перестал ложиться вовсе. Если я был в комнате Макдака вечером, то уходил к себе, желая ему хороших снов. С некоторых пор в лучших традициях брачных обычаев девятнадцатого века наши с ним комнаты находились рядом и сообщались посредством специальном двери, предназначенной именно для того, чтобы вечером я мог попасть в его постель самым прямым для этого образом. Да, да, конечно иногда эта дверь могла быть распахнута и тогда мы как будто бы просто жили вместе, но, надо признать, и ему, и мне требовалось иногда оставаться в одиночестве, имея возможность запереть все возможные двери в комнате ото всех, так что закрытой эта дверь оказывалась куда чаще, чем распахнутой. Таким образом, спать я уходил к себе… бодрствовать ночью я уходил к себе, и часто мне казалось, что там, за стенкой, он точно также, как я, читает книги, пьёт холодный чай и вздыхает, кидая иной раз взгляд на тёмное окно в обрамлении портьер. Ситуация эта перешла в иное качество одним неприметным тёмным вечером, а точнее почти уже ночью. На тот момент я пребывал в своей комнате и был настроен провести время за просмотром не слишком романтического фильма для взрослых, причём хоть и очень тихо, но я планировал смотреть его без наушников. Это тоже было своего рода исследование — я выяснил накануне, что стыдливое ощущение подслушивания является весьма интригующим. Как оказалось позже — в тот вечер это было вовсе не ощущение. Я вздрогнул, увидев во тьме комнаты халат, а в халате своего босса, со смутным чувством непонимания и скепсиса косящего глазами в экран, на котором происходила бурная оргия. Прекратив делать то, что я делал, я живо запахнулся одеялом. — Нет-нет, что ты! — опомнился вдруг Макдак. — Просто услышал, что тут что-то происходит, не собирался мешать. Извини, пож… — Нет, извините, — перебил я, закрывая часть лица рукой. — Я тоже не… Я не против, если ты… — Тебе нравится… когда много народу?.. — указав на экран, спросил он. — Я… Я смотрю всё, что попадается, — честно признался я. — Это надо бы выключить. Неловким жестом я приподнялся и нажал на кнопку, и тихие трахающиеся люди, наконец, замерли на месте. — Я бы… — он показал в сторону двери. — Нет-нет-нет, останься, — взмахнул я руками. — Если хочешь. Он порывисто сунул руки в рукава халата и сел на кровать рядом со мной. — Ты хочешь чего-то вроде этого? — спросил он. — Или это просто фильмы? — Конечно, просто фильмы, — заверил я его воодушевлённо, но сразу же на секунду впал в ужас и честно признался: — Я не знаю. — Хм-м. Это вообще меня касается?.. — Да, да, тебя, да! — совершенно искренне воскликнул я. — Я не знал, надо ли говорить тебе и как надо, если надо. — Хм-м — хмурясь ещё гуще, выдал он, потирая подбородок. Я слегка пригнулся, взирая на повелителя глазами нашкодившего кота. Он посмотрел на меня сверху-вниз. — Мы можем говорить об этом, — потрепав мои волосы на макушке, предположил он. — Но сперва возьми салфетки и разберись с трусами под одеялом, — неловко улыбнувшись, сказал он, поднимаясь и уходя к себе на пару минут. Когда он вернулся, мы попытались поговорить, но это было совершенно убого: я боялся прослыть конченным извращугой, он не понимал, в какую сторону ему двигаться с вопросами. В конце-концов, он попросил меня начать с чего угодно, того, что мне нравится, и рассказать об этом. Задать хоть какой-то ориентир. Собравшись с духом, я стал говорить. Прижимая руки к коленям, я не рисковал лишний раз поднимать глаза. Но стоило ему дотронуться до моего плеча, я невольно сделал мягкое движение, стремясь избежать контакта, и, кажется, тогда ему стало понятно, в чём суть моей проблемы. — Фентон… Фентон, подожди, — попросил он, делая паузу и перебивая ритм моей торопливой непонятной речи своим рассудительным спокойствием. Скрудж слегка наклонился ближе ко мне и задал внезапно предельно простой вопрос. — Я верно понимаю: тебе хочется больше секса? Вот всегда с ним так: то он ворчит и не знает, как выразить чувства, то огорошивает буквальностью. Может быть, ему со мной легче, потому что я мужчина? — Мне хочется от секса… — нащупав верное слово, заявил я, — ...большего. Отважившись мельком взглянуть на его лицо и осознав, что он смотрит на меня со спокойным любопытством, я уставился прямо ему в глаза. Услышав сказанное мной, Скрудж отклонился на спинку кресла, с хмурой задумчивостью складывая руки на груди. — Ну… — сказал он, — участвовать в оргии я точно не хотел бы… — Это только фантазия, это не… не обязательно должно быть так, — краснея и нервно сглатывая, пробормотал я. — Но я не буду против, если ты поучаствуешь в подобном, — заметил он. — Я мог бы это устроить. — Чёрт, — потирая мочку уха, усмехнулся я так, словно на самом деле только что больно ударился ногой о тумбочку, — я не думаю, что хотел бы с кем-то… вступать в… — Это твоё дело, — пожал плечами Макдак. — Будет так, как ты захочешь. Всё может быть прилично. Никакого проникновения. — Ты так говоришь, словно каждый день только этим и занимаешься, — смущаясь, но с лёгким упрёком, выговорил я. — Невозможно избежать информации такого рода кому-то со счётом, размер которого близок к моему, — ответил он слегка ворчливым тоном. — Я могу не любить это или не одобрять, но я не могу не знать об этом. — То есть ты это не любишь… — заикнулся я. — На добровольных началах, в рамках закона — почему нет? Я отношусь нейтрально, — сказал он. Кажется, ему не слишком нравилось то, что ему приходилось произносить, но выглядел он при этом довольно-таки миролюбиво. — Я всегда думал, что на эти темы ты запретил бы мне говорить. Или бы только ворчал — и всё, — почти без голоса, робко прошептал я, побаиваясь его реакции, но не удерживаясь от такого заигрывающего комментария. — Десять лет назад, да, без сомнения… Он облизал губы. — Это из-за тебя, — сказал он, заметно теплея, и мне буквально физически стало приятно ощущать его рядом. — Я не могу просто молчать, раз уж ты сейчас со мной, да? Если ты пока не собираешься уходить, я вынужден. Тебе всё это нужно. Я уж как-нибудь пересилю своё смущение сорокалетней давности. Таким образом я получил наотмашь в лицо потоком концентрированной любви в словесном эквиваленте за свои игривые комментарии, и от этого покраснел, кажется, не только лицом, но и всем своим существом. — Даже оргия… Ведь всё может быть прилично, — повторил он, будто говорил уже не со мной, а просто произносил всё это в пустой комнате. — С маской на лице. Никаких имён. Подчинение… Или доминирование. Может быть, грубость или боль. Никаких касаний руками. Никакого секса. Только… пусть смотрят. — Ты… — сладко пробормотал я на выдохе. — Ты… …должен смотреть, — выговорил я с усилием и ощутил, как по телу прокатились мурашки. — Вот, да, — опуская смущённый нос, как можно ниже, лепетал я. — Подчинение, грубость и чтобы ты смотрел. Он был не очень-то рад такому моему желанию, но, немного подумав, он всё-таки согласился. — Ладно, — сказал он. — Я буду за тобой присматривать. Но никто больше не будет знать, кроме нас с тобой, что я наблюдаю. Окей? Я схватил его за руку, поднёс к губам и поцеловал костяшки его пальцев. — Окей, — отозвался я тоном, в котором сквозило плохо сдерживаемое удовольствие. Всё это произошло именно так, как он предсказывал. Я был ужасно смущён, оказавшись в обществе сразу многих незнакомых людей, бесстыдно разглядывающих мою наготу и смотрящих за всеми теми действиями, что проделывал со мной большой красивый парень, державший в руке поводок моего ошейника, но, честное слово, я буквально сходил с ума от наслаждения, наталкиваясь на мысль о том, что он, мой денежный магнат, на меня смотрит. Никогда в жизни я не был так возбуждён, как в те мгновения, пока я думал так. Я был не против того, чтобы кончить прямо на глазах у всей этой толпы людей, но сделать я этого не мог никоим образом: я не мог ни сам высвободить руки, чтобы дотронуться до себя, ни надеяться на чью-то помощь. Так что всё, что я мог получить в этом трепетном опыте — это колоссальное возбуждение, с которым я и ввалился, практически обнажённый, в комнату, где оставил Скруджа накануне… и, едва войдя, замер. Он за мной не наблюдал… и, судя по всему, уже очень давно. Я бы простил ему, если бы он уснул, если бы уехал на срочную работу, если бы отлучился в туалет или выпить кофе, всё, что угодно. Но не вечернюю газету. Сидя на удобном диванчике, мой герой, заложив ногу за ногу, почитывал газетку, забыв уже, возможно, где он находится и чего ради сюда приехал. Хотя, возможно, что и нет… — А! — складывая газету, он поднял голову, глядя на меня. — Всё? К тому времени всё моё кармическое возбуждение, которое я ещё минуту назад как какое-то неземное сокровище нёс в его адрес резко впало в уныние, и, спустя четверть минуты, выглядело именно так, будто я и в самом деле «всё», и «всё» это продлится до конца моей бренной жизни. Я ничего не ответил ему, проходя мимо, планируя добраться до своего костюма. В ту секунду меня захлестнула такая горькая обида, что если бы он вздумал усмехнуться, я бы не шутя попытался бы выбить ему, своему великолепному сладкому гению финансов, пару передних зубов. Мне было обидно, что он обещал смотреть и не смотрел, обидно, что я вёл себя там, как идиот, что, если подумать, ему это было с самого начала не нужно, и что он не похотливый подросток, чтобы интересоваться только сексом, что он старается ради, блин, меня, и что он не только во мне может видеть источник наслаждения, но и в трижды проклятой газете. Ух, на секунду я даже ощутил к нему горячую подступающую к горлу ненависть! И ещё, кажется, в ту же секунду я… повзрослел? Как будто что-то новое понял. Пока я не мог уяснить, что это и как я сам отношусь к этому, но я решил, что подумаю об этом позже, и тем себя успокоил. — Ты не в духе? — подняв бровь, осторожно поинтересовался Скрудж, видя, что я раздражён. — В реальности ожидания не оправдались? Он попытался взять меня за предплечье, но я резко дёрнулся, как капризный дошколёнок, уставился на него и совершенно нетипичным для себя образом как-то даже слегка с вызовом сказал: — Да. Выждав обстоятельную паузу, я продолжил одеваться. Я всё ещё злился, но почему-то думал о том, что хочу быть с ним… нежным? Как можно более нежным, насколько я только могу это. Думаю, это было чувство вины за то, что я его оттолкнул. Всю дорогу домой, в его особняк, я продолжал сердиться. Я не отвечал ему, фыркал носом, а в мыслях ужасно-ужасно хотел обнять его, баюкать и жалеть, как ребёнка. Ох, мамочка-мамуля, какого чёрта? Какого чёрта всё это находилось в моей голове одновременно? Вечером, когда я собирался лечь с ним, мы сказали друг другу какие-то такие слова, что я счёл невозможным оставаться и сразу ушёл к себе, и там ещё долго на что-то сердился. Весь следующий день я ходил смурной и постоянно пил кофе, бессильный это исправить. А следующим вечером случилось вот что: я сломал дверь. Не в смысле, что снёс с петель или что-то в этом роде. Нет, я просто очень сильно ею хлопнул, даже не со зла, но что-то перекосилось и она перестала закрываться. Я тщетно пытался закрыть её, Скрудж тоже тщетно пытался сделать то же самое, в итоге он не придумал ничего лучше, чем подпереть дверь стулом, ворча что-то про мастера, которого он пригласит завтра. Разумеется, на этом история с дверью не закончилась, а только началась. Всё самое важное было ещё впереди. Поздно ночью Скрудж заметил у меня свет и постучался ко мне, желая в прямом смысле заглянуть ко мне в гости «на огонёк». В комнате меня не оказалось, стука я его не слышал, так что ему показалось логичным заглянуть в ванную, откуда посреди ночи доносился плеск воды. Откуда ему было знать, что я как раз-таки в ванной, со мной всё в порядке и я просто провожу эксперименты с асфиксией и массажным душем? Я не видел и не слышал, что он появился в ванной, будучи чрезвычайно занятый актом познания собственного тела, и тогда, внезапно натянув мокрую верёвку на моей шее, он оставил мои лёгкие без кислорода начисто, и то, что я резко бросил мастурбировать сменилось уверенными жестами чужой руки, продолжившей мой труд почти лучше, чем оригинальный мастер. Ей богу, на секунду я решил, что тут-то и прервётся моя жалкая бухгалтерская жизнь. Внезапное позволение глотнуть воздуха перемешало эти мысли, и его ещё более жёсткое перекрытие — вновь заставило попрощаться с жизнью. Но чёртовы бёдра задрожали, судорога оргазма заставила меня лишиться сознания на пару мгновений, после чего я был выпущен на волю и предоставлен самому себе на дне ванной. Я кашлял, как без секунды повешенный, ощупывал дрожащими руками онемевшую кожу и не хотел подниматься с тёплого дна. Зашумел кран над раковиной: он мыл руки. С полотенцем в руках он подошёл к моей тёплой ванной и, наконец-то я увидел его своим замутнённым взглядом. Мне показалось или он действительно улыбнулся, но постояв там, сверху, он перестал смущать меня, закрыл кран и, кутая меня в полотенце, взял на руки. Хотя он старался ничем не выдавать этого, я видел, как сразу покраснела его шея. Я был очень тяжёлым для него. Долговязым и совсем не тощим. Но он подхватил меня и, как будто всё на свете для него должно быть легко, отнёс мимо моей кровати на свою кровать. Он занимался со мной любовью чёрт знает сколько времени. При всём том, что полноценно войти в меня и кончить он смог лишь единожды. Но теперь это было лишь одним из вариантов сочетания тел. Раньше, например, он никогда не позволял делать ему минет. Стоило мне намекнуть ему на это или не дай бог потянуться к его сокровенному с этой похабной мыслью, как он отстранял меня и недовольно при этом фыркал, мотивируя свои фырканья тем, что не собирается заставлять меня такое с ним делать и «давай просто не будем об этом». Этой ночью я сосал ему в своё и его удовольствие, а он не останавливал меня, готовый на этот раз позволить мне и себе всё. Раньше он игнорировал существование игрушек для секса как класса предметов в принципе. Причём, он всё о них знал, возможно, даже применял на практике, но со мной вёл себя, как идиот, по-стариковски протирая очки тряпочкой и делая вид, что не понимает, что такое латексный член. Этой ночью, когда он не мог уже ровным счётом ничего совершить своими силами, он преспокойно на ощупь найдя все нужные кнопки на моём вибрирующем питомце, качественно меня им отвибрировал, помогая себе в этом собственным коленом, и я бурно, сладко кончил, вибрируя и ощущая себя богом оргазма, выброшенном из пучин морских на пушистое облачко удовольствия. Который это… был?.. Наверное, пятый раз. Поначалу я ещё в чём-то сомневался… Пытаясь кончить в третий раз, я думал, что это вряд ли мне удастся, и всё это уже как-то неправильно, двух раз для любого нормального человека должно быть более чем достаточно, и бла-бла-бла. После третьего оргазма резьбу сорвало совершенно — я понял, что могу делать это ещё, и ещё, и ещё, сколько угодно, снова и снова, пока не сдохну… от голода. — Если ты прекратишь бриться?.. — горячо выдыхая ему в рот и лаская себя рукой, шептал я, продолжая разговор о том, пойдёт ли ему бородка. — Может быть, — пробубнил он, обхватывая мою голову, чтобы поцеловать около уха и да, он опять влез в моё ухо своим горячим невероятно возбуждающим языком, принялся облизывать и целовать, а я, обхватив его за плечо, выдал громкий плачуще-усмехающийся стон, призывающий его перестать это со мной делать и продолжать, бесконечно долго продолжать. Не всё мы испробовали, не на всё хватило сил, знаний и умений, но под утро я лежал во влажной постели, обнимаемый милым крепко спящим Скруджем, умостившим голову на моём животе, и думал, что на данном витке времени желать большего как-то даже стыдно. Невероятно, но даже на работе следующим днём произошло кое-что такое, чего никогда раньше не было. Пока я зачитывал ему фрагмент статьи из газеты, он, опираясь на трость, невзначай обхватил меня за ягодицу и не просто потрогал и отпустил, а так и продолжил мять её пальцами, слушая. Конечно, я был невероятно счастлив по поводу его руки на своей заднице, но мне и без того было тяжело сосредоточиться на работе. Я прекратил читать и повернулся к нему, он ответил вопросительным взглядом, притворяясь опять, что не понимает. — Убери, — широко улыбаясь, сверкнув при этом верхними зубами и жалобно сдвигая брови, попросил я. Деловито покашляв, он сунул руку в собственный карман.