Зверю в сердце. Костя

      Костя перевернулся на живот и зло, с силой, ударил по подушке. Саня привычно тусил с Ромкой, да и вообще помешать ему спать было почти невозможно. А Косте вот уже неделю не спалось. Лето выдалось омерзительно жарким. От такого удовольствие можно получать, только погрузившись в воду, но не во взмокшие простыни.       Раньше Косте удавалось упахиваться до такого состояния, что глаза закрывались, стоило коснуться подушки головой. Стая не формировалась, хоть ты тресни. И волк тут сделать ничего не мог. Парни грызлись между собой, провоцировали Саню и совершенно, категорически не чувствовали друг друга. Даже уравновешенный Серый стал взвинченным и агрессивным. А Саня держался только благодаря Связи. И при этом каждый из них просто изнемогал от невозможности разделить аккумулирующуюся внутри привязку. Они липли к Косте и явно сами бесились от этого.       — Это невыносимо, — хмурясь, объяснил как-то Саня. — Хочется подставиться тебе, Костян. Реально, чтобы выебал, чтобы хоть как-то стать к тебе ближе. Ты даже представить не можешь, насколько это омерзительно. А у меня ведь Ромка…       Костя пытался посоветоваться с отцом, но тот отбрил его сразу же.       — Нет, сын, — сказал он без тени насмешки. — Ты должен почувствовать это сам.       Костя попытался открыть рот, потому что просто заебался уже подтягивать все эти бесконечные хвосты, но отец поднял руку:       — Дело не в том, что я пытаюсь тебя воспитывать, а в том, что любой мой совет может навредить. Каждый вожак чувствует это по-своему. Я, например, предложу тебе делать из всех вас салат, измельченный и перемешанный, но это будет не твой вариант. И ты упрешься в эту заранее проигрышную стратегию и упустишь свою. Пробуй. Чувствуй. И как можно больше бывай в лесу. Только он подскажет.       Костя бывал, и пробовал, и чувствовал, но салат не резался, а парни чувствовали себя все хреновей. Сил почти не оставалось, и Костя спал. Никогда он еще так не радовался скорой ночи. Забил на все посиделки и, как трехлетка, улепетывал в свою комнату после десяти.       Но неделю назад начал сниться Тоша. Сны были разные. Горячие и не очень, но во всех Тоша нуждался в Косте. Ему так или иначе грозила опасность. Сны выматывали, Костя просыпался совершенно разбитым. Сконцентрироваться не получалось. Парни то и дело бросали на него обеспокоенные взгляды, но пока, слава богу, молчали.       А в эту ночь уснуть не получалось совсем. Костю чуть ли не трясло, внутри все позванивало от напряжения. Он ворочался, сминая простынь, потом расправлял ее и сминал снова. А сон не шел. Ощущения были смазанными, слишком непонятными, чтобы звонить родителям или куда-то бежать, и Костя сдавленно матерился сквозь зубы и устраивался на истерзанную, мокрую постель снова и снова.       — Ты не спишь, что ли? — изумленно спросил притащившийся под утро Саня. — На улице полный пиздос!       — Не сплю, — сквозь зубы ответил Костя. Злость на собственное состояние махом перекинулась на Саню.       — А чего к нам не пришел? — глухо сквозь задранную на голову футболку снова спросил тот.       — Потому что на улице пиздос, — выплюнул Костя. — А еще потому, что надеюсь все-таки уснуть.       — А-а-а, — многозначительно, будто он что-то понимал, протянул Саня и плюхнулся на свою кровать.       В отличие от Кости, уснул он почти мгновенно. А тот так и не сомкнул глаз. И странный нервяк не унялся даже утром — наоборот, усилился. Так что тренировку Костя отменил. Вместо этого потащил довольных парней купаться, а потом уселся с ними на вместительной лавочке около реки и принялся таращиться на лес на той стороне. Усталость брала свое, и Костя впал в какое-то странное медитативное состояние. Он слышал чьи-то шаги рядом, слышал звук моторки, но не обратил на все это никакого внимания. И только когда лодка отчалила от противоположного берега, вернулся в реальность. Нервы звенели от напряжения, а взгляд прикипел к движущейся точке. Костя не мог анализировать, не мог даже думать, только ощущал надвигающийся армагеддон. Стоило прислушаться, и он смог бы услышать, с каким грохотом падает все, что было с таким трудом им выстроено. Лодка остановилась у плота, и Тоша спрыгнул на шаткий настил. Костя уткнул взгляд в землю и стиснул зубы. Казалось, стоит дернуться хоть одной мышце, и он сорвется. Выкинет что-то дикое и ужасное. Например, грохнется Тоше в ноги и начнет тереться об него, умоляя разрешить… хоть что-нибудь или пристрелить уже. Или, например, схватит его и утащит. И эта последняя мысль была такой правильной, такой вкусной! Оставить Тошу себе. Сделать только своим. Самым мерзким, самым отвратительным было то, что Костя знал, как все это провернуть. Знал, как и когда хватать, куда бежать. Знал, что, если приложит усилия, Тоша станет его. Сломается и не сбежит больше никуда. Будет всегда рядом. От всего этого хотелось выть и раскроить себе голову. Человеческая грязь, помноженная на волчьи инстинкты, порождала чудовище.       И Костя всматривался в куцые кустики вытоптанной травы, не видя их, вслушивался в гудение в своей голове, не слыша его. Напряженный Серый судорожно толкал его в бок, а Саня что-то втолковывал, срываясь на злое, раздраженное шипение. И только услышав: «Привет», сказанное полузабытым, самым прекрасным, черт возьми, в мире голосом, вздрогнул.       — Помоги, ему, блядь! — шипел рядом сраный джентльмен, не понимая, что Костя просто не может сейчас двигаться!       Сане хотелось перегрызть горло. Вдвойне — после того как он, поняв тщетность попыток достучаться до залипшего вожака, легко сбежал по береговому склону.       — Эм, спасибо… — послышался неуверенный голосок снизу.       — Саня.        И если бы Костя не был уверен, что думать о ком-то кроме Пары невозможно, он бы открутил спасателю башку.       — Антон.       Не надо, пожалуйста, не надо разговаривать с ним так тепло и доброжелательно!       — Да я в курсе, — расхохотался Саня. — Тут сложновато не знать единственного омегу из столицы. Я помогу.       Костя слышал тяжеловатые шаги Тошиного деда, легкую поступь Сани, груженного сумками, и почти невесомую того, о ком думать не было никаких сил. И только от шороха поднятой последней сумки Костя подхватился. Как бы там ни было, что бы он ни испытывал, позволить Паре тащить тяжести он не мог. В два шага догнал осторожно идущего Тошу и выхватил у него сумку.       Не смотреть. Только не смотреть на него. Почти ощутимое напряжение, исходящее от Тоши, хоть как-то позволяло сдерживать себя. Но тот вдруг перехватил ручку сумки и потянул на себя, прикасаясь — случайно, конечно же! — к Костиному мизинцу. Господи! ГОСПОДИ! Что он там еще и говорит?       — …не тяжелая, я сам.       И словно вскрылись давно похороненные под тонной ненависти к себе инстинкты общения с Тошей. Костя даже задуматься не успел, прежде чем выпалил:       — Тем более, раз не тяжелая, нечего у меня ее выдирать.       Черт-черт-черт! Только поморщиться удалось лишь чудом. Костя ненавидел себя, понимал, что теперь Тоша к нему на пушечный выстрел не подойдет и доказать, что хоть что-то изменилось, не получится. И все же куда больше Костя боялся Тошу напугать. И он, собрав остатки воли в кулак, шагнул вперед, вырывая себя из смешной, но единственной доступной близости к Паре. Побрел вперед, чуть ускоряясь, подставляя незащищенную спину.       Косте казалось, что эта встреча, о которой он даже мечтать себе не позволял, должна быть другой. А в итоге она вышла скомканной, щедро подправленной неправильными эмоциями, среди которых — Костя отчетливо понимал это — не было ни одной позитивной. Паника, полнейшее смятение, боль, гнев на себя — они просто не оставляли места ни для чего хорошего. Костя понимал, что его трясет. Он не поднимал взгляда от серых загаженных досок мостовой, потому что прекрасно осознавал, что выглядят его глаза совершенно не человеческими.       От радостных омежьих визгов за спиной стало легче. Ненамного, но градус будто бы снизился, и Костя сморгнул звериную пелену. Конечно, Тоша и Ромка сильно отстали, он пришел раньше и осторожно поставил сумку в передней, всем телом ощущая пристальный взгляд Тошиного деда. Кивнул, не поднимая глаз, чувствуя себя при этом одновременно провинившимся ребенком и куском говна, смутился и выскочил в коридор. Саниной улыбкой можно было осветить его без малейших усилий. Забыл, утырок, как сидел, белее простыни, не в силах вытащить себя на знакомство с Ромкиными родителями.       Костя выкатился на крыльцо. Слух должен был сработать раньше, но приближающиеся голоса омег прорвались в сознание только тогда. И тут Костя почувствовал, как едет крыша. Шурша и дребезжа. Потому что вот именно сейчас он не готов был оставить Тошу. Мысль о том, что тот зайдет в дом и Костя не сможет его видеть, выворачивала наружу, казалось, кровоточащие внутренности.       — Уведи меня отсюда, — прохрипел Костя из последних сил, вцепляясь Сане в руку.       Он чувствовал его волнение, недоумение, легкий страх, но на все эти мелкие переживания было насрать перед лицом чего-то страшного, что угрожало даже не потрепанному Костиному рассудку, а Тоше. И Костя топал за Саней слепым кутенком, едва не срываясь дыханием на хрип.       — Спасибо, нереально выручили.       У Тоши ведь был обычный голос. Приятный, но без этой завораживающей глубины. Костя судорожно отдернул руку. Саня прошел вперед, разминувшись с омегами у узкой калитки, и Косте пришлось задержаться. И да, обоняние тоже стало в разы сильней. Тоша пах чем-то сладким. Вишней, немного ванилью. Так хорошо, так ненужно сейчас правильно, что странно было, как остальные не слышат треска Костиного терпения. До боли, от которой зубы стискиваются сами собой.       Костя задержал дыхание и просочился мимо Тоши, так и не подняв на него глаз.       — Уводи, уводи меня, — прохрипел Костя, снова вцепляясь в Санину руку.       Саня резко повернул и припустил к лесу. С каждым новым членом стаи, встающим рядом, Костю отпускало. Они буквально тащили его в сторону лесопилки, окружая плотным кольцом, забивая личное общим.       Костя протиснулся в отверстие в стене, не утруждая себя нормальным входом, и со стоном повалился на усыпанный опилками пол. Почти мягко. Почти готов умереть. Он чувствовал волнение стаи, недоумение остальных волков, которым не приходилось сталкиваться с чем-то, папу его, подобным! Когда нутро в труху, а нервы на износ. Когда контроль не у человека и не у волка, а у того мерзкого порождения их общего дерьма.       Костя корчился на полу, неглубоко, судорожно дыша, пока в горло не полилась кисловатая жидкость.       — Ну все, Кот, приходи в себя, — подрагивающий голос Сани ни хрена не успокаивал, но отвар делал дело, отодвигая истерику.       — Я че-то ни хрена не понял, Костян, — Игорь присел рядом, помог сесть и даже прикурил сигарету, делая вид, что не замечает Костиных дрожащих пальцев. — Из-за чего мандраж? Он здесь. И, судя по количеству баулов, уезжать в ближайшее время не собирается.       — В ближайшее время, — выплюнул Костя, срываясь на хрип.       Игорь склонился, заглянул ему в глаза, и Костя с неясным трепетом увидел в них отблеск чудовища, которого у Гара быть не должно было.       — Так в твоих силах его не отпускать, — тихо проговорил тот с легкой пронимающей улыбкой. — Вспомни, что у тебя когда-то были яйца.       Костя взревел и припечатал Игоря к дощатой стене. А потом хорошенько прописал кулаком в живот и в челюсть. Игорь скорчился на полу и сдавленно захрипел. Все же тренировки у оборотней проходили в альтер-форме, а вот человеческое тело не так успешно выдерживало атаки озверевшего вожака.       — Полегчало? — тихо спросил Игорь, когда смог дышать.       Костя встряхнул головой, быстро оглядел напружиненную стаю и понял, что да, отпустило. Не до конца, но паника не фонтанировала из ушей и хотя бы получалось думать. Он кивнул и криво-косо улыбнулся. В голове прояснилось, и слова Игоря наполнились реалистичностью. А почему бы и да? Костя чувствовал, как губы тянет в довольный оскал, когда Серый обронил, вроде бы между прочим:       — Это если у него альфы нет, — снова без имени, — горячо любимого.       Словно окатил колодезной водой, так, что не вдохнуть. Парни зашикали, но Саня ухватил Костю за плечо и припечатал:       — Хуже нет, чем ложные надежды. Всяко может быть. Присмотрись, прежде чем себе оставлять, Костян.       Костя выдохнул и кивнул.       — Оставьте меня. Хочу побыть один. Я в норме, — отмахнулся он от открывшего рот Сани.       Лес и правда окончательно поставил мозги на место. Короткая легкая пробежка придала сил, и Костя вполне вменяемым вбежал на лесопилку. Обратился, мельком заметив, что Саня выходной парням обломал, и переоделся. Вот только травы и лес были бессильны перед влечением к Паре. Костя незаметно подобрался к деревне и улегся на крыше давно пустующего барака. Крыша омерзительно нагрелась, и приходилось то и дело двигаться, но глаз Костя с Тошиного дома не сводил. И потому мог видеть, как тот носится по участку, что-то выбрасывает, выливает, препирается с дедом, оглядывается, с таким восхищением замирая взглядом на темнеющем лесу, что волк заходился радостным воем. Идеальная Пара. Настолько, что отдать кому-то уже не получится. Не тогда, когда Тоша пришел в руки сам, совершенно один.       Расстояние мешало, но Костя отчаянно всматривался в Тошину шею, удобное место при переходе в плечо, куда так удачно ложится метка, но не мог разглядеть ровным счетом ничего.       А еще, несмотря на внешнюю беззаботность, Костя чувствовал в Тоше какой-то совершенно несвойственный ему надлом. Он был похож на оленя, который все время настороже. Костя не мог понять причины и давил всклокатывающую тревогу.       Ну и конечно, он просто кайфовал. Было понятно, что общение если и сложится, учитывая историю с выдернутой сумкой, то не скоро, а давить, рисковать напугать Тошу Костя боялся. И поэтому наблюдение за ним, такое непривычно долгое, удобное, несмотря на раскаленный рубероид, торкало почти до дрожи. Было бы хорошо закончить его на этой всепоглощающей агапе, полностью лишенной низменных страстей, но Тоша, не ведая того, всегда ломал Костины ожидания.       Он в очередной раз выскочил из дома с полотенцем и сменой белья и зашел в баню. Костя почти забыл, каково это — ощущать такой резкий стояк. Каково хотеть кого-то до звона не только в ушах, а не передергивать просто по необходимости. Костя тихо застонал и медленно скатился с крыши. Искушение оказалось слишком велико. Прокрасться до бани, до почти наглухо закрытого смородиновыми ветками окошка было совсем легко. Так же, как наплевать на любые моральные принципы, нашептывающие, что подглядывать за моющимся омегой нехорошо. Костя чуть передвинулся и уставился в окно.       Он должен был первым делом заценить Тошину попку, наверняка идеальную, круглую и подтянутую, или длинные ноги. Шею, в конце концов. Но взгляд прикипел к поджившей ране, пересекающей всю спину. Волк забился внутри, требуя зализать, устранить даже намек на боль, страдание Пары, а Костя никак не мог понять, как Тошин альфа мог допустить такое. Смутная мысль наглухо задавливалась превратившимся в квохчущую наседку волком. Из-за этих метаний Костя чуть не упустил момент, когда Тоша забеспокоился, видимо почувствовав неотрывный взгляд. Скрылся Костя в последний момент, досадуя, что напугал. Причем настолько, что Тоша шумно дышал, судорожно одевался, роняя что-то, а потом чесал к дому так, будто за ним гнались демоны преисподней.       Костя вздохнул, опускаясь на корточки в гуще кустов. Он с силой растер лицо ладонями и пообещал себе, что сделает все, чтобы Тоша не боялся. И от этого непрекращающуюся весь день круговерть эмоций разбавило облегчением. Костя поднялся и побрел домой. Решительно нужно было подрочить, но он сильно сомневался, что сможет быть тихим и устоит на ногах.