Зверю в сердце. Костя

      Костя не был ни дураком, ни наивным девственником, видевшим омег только по телеку. Он понимал, что нравится Тоше. И поначалу, на первых порах, пока эйфория от его присутствия, внимания и готовности забыть обиды били в голову, Костя весьма решительно был настроен на то, чтобы предложить ему встречаться. И только странный надлом, который Костя долго списывал на себя, не дал ему совершить ошибку.       Димас резко оказался понят, как никогда до. Даже если бы Тоша решил использовать Костю, даже если бы тому пришлось ломать себя каждую минуту, он согласился бы. Просто чтобы стать чуть ближе. Чтобы удержать рядом. Иметь хотя бы ложную, шитую белыми нитками веру, что Пара — твоя. Что пусть не любит, но готов быть рядом. Но Тоша не давал надежды даже на это. И Костя старался стать ему хотя бы нужным, если любимым быть не выходило. Хотя возможностей для этого было крайне мало. Но впереди было все лето, и каждый день Костя старался делать крохотный шажок вперед или хотя бы топтаться на месте, удерживая свою позицию милого, полезного альфы под боком.       Но отчаяние иногда накатывало, и Костя срывался в невероятные глупости, которые, правда, не наносили существенного вреда. Проверка на ревность была из этой серии. Потом Костя не раз делал «рука-лицо», вспоминая, как решил не отшивать прилипчивого омегу из соседней деревни, уже пару лет достающего его своим вниманием. Парень не был ни ухоженным, как Тоша, ни природно-красивым, как Ромка, так что симпатии у Кости никогда не вызывал, но подкатывал во время каждого приезда. И во время очередного интеллектуального замыкания Костя решил, что схема «мое стало не моим» у Тоши может сработать. Силы воли на то, чтобы как-то поддерживать быдловатые подкаты, не было ни грамма, но Костя стоически терпел и впервые не огрызался. А прилипале больше и не надо было — делал все сам. Тоша, отдать ситуации должное, поглядывал, не скрывая заинтересованного взгляда, и Костя почти поверил, что вот оно. А потом прилипала свалил танцевать. А Тоша, проходя мимо, прикоснулся к Костиному плечу, склонился к уху — так замечательно нарушая интимную зону — и промурлыкал:       — Котик — омежий наркотик.       Хохочущие омеги мигом вогнали в краску, хотя Костя был уверен, что не сможет покраснеть из-за такой глупости. Он почти успокоился, когда Женечка, папу его в душу, обернулся и пропел:       — Мне косячок заверните, пожалуйста!       Под возобновившийся гогот Костя закрыл ладонью лицо и почувствовал хлопок по плечу. В этот раз альфы не ржали, а с явным трудом скрывали сочувствие во взглядах. Прятали их, упирая в пол, и это было едва ли не позорней, чем недавний смех.       Костя собирался пойти домой, так как встречаться с Тошей после такого феерического фиаско было решительно невозможно. И плевать, понял ли тот, что представление было затеяно ради него, или просто решил подшутить, зная Костино отношение к прилипале, но стыдно было все равно. Он задержался ровно на пять минут, чтобы обсудить завтрашние планы и чуток подзарядиться от стаи, но вдруг заиграл медляк. Валить надо было в ускоренном темпе, иначе Костя рисковал получить совершенно ненужное приглашение на танец. Он не любил отказывать омегам, но еще больше не любил чувствовать себя девственным омежкой, которого беззастенчиво пытаются облапать.       Раздавшийся сдвоенный топот был настолько неожиданным и поначалу необъяснимым, что Костя замер, вслушиваясь и пытаясь понять, что за нахрен происходит. Дверь в клуб распахнулась, и Тоша буквально влетел Косте в руки, оставляя за спиной прилипалу с перекошенным лицом.       — Кость, — быстро проговорил он, — пойдем потанцуем?       Безусловно, это была никакая не ревность, а естественное для Тоши желание обогреть сирых и убогих. Костю он пожалел, зная о его отношении к домогательствам и, наверное, видя недовольный фейс, когда прилипала окружал его своим отстойным вниманием.       И все равно было приятно, улыбка кривила губы, хоть Костя и пытался сделать ее не такой явной.       — Пойдем, — кивнул он, цепляя Тошу за руку.       — Хочешь, притворимся, что встречаемся? — с искренним участием в голосе предложил тот Косте на ухо, невесомо-ощутимо касаясь грудью груди.       И как же, черт возьми, было велико искушение! Хотя бы так — суррогатом, жалостью восполнить потребность в жизненно необходимом. Устроить этот театр совсем не для глазеющего на них прилипалы, обмануть себя на один вечер. Хренов Золушка! Костя отрицательно мотнул головой и прижал к себе Тошу чуть ближе, пользуясь его милосердием. Тот слегка погладил его по спине, видимо полагая, что назойливый поклонник потоптал хрупкую Костину психику. Костя склонил голову, быстро пряча довольную улыбку.       В итоге так и протанцевал с Тошей весь вечер, под видом несчастной жертвы. Периодически делал печальные и испуганные глаза, расковыривая Тошино сострадание еще больше, и тот почти не отходил от него.       — Восхитительная хитрожопость! — разразился аплодисментами Серый, стоило им остаться чисто альфьей компанией.       Костя только глаза закатил, игнорируя стаю, поддержавшую Серого хлопками. Слишком был удовлетворен. Запах Тоши легким флером осел на руках, волосах и ежесекундно будоражил, заставляя передергивать плечами от сытого удовольствия. Костя разнежился так, что даже не погнал стаю на тренировку на следующий день. Чуть поводил по лесу, рихтуя плотный клубок связей, и вывел на реку. Обрадованные парни, изнуренные бегом в жару, с радостными воплями отвязали и вытолкали на середину реки плот, принимаясь нырять на глубине. Костя привычно приплыл последним. Взобрался на доски и тут же почувствовал Тошин запах. Слабый, еле уловимый, но для Кости слишком отчетливый, чтобы поверить в обман обоняния. Он огляделся и увидел на торчащем гвозде резинку. Бархатистую ткань украшали крохотные брелочки с изображениями барашка и лисенка. Костя склонился к ней и повел носом. Пахло однозначно Тошей — сомнений быть не могло. Костя подцепил резинку на палец и с ухмылкой принялся поглядывать в сторону берега, выжидая.       — Че сидишь-то, Аполлон Бельведерский?       Саня перекувырнулся в воде и с силой ударил ногами — Костю окатило брызгами. И в другой момент он бы притопил засранца, но сейчас только стер капли с лица и демонстративно покрутил резинку. Саня прищурился, принюхался и расплылся в ухмылке, копируя Костину.       — Ну ясно все, — хмыкнул он, отплывая в сторону. — Жди.       — Угу, — пробурчал Костя, снова поворачиваясь в сторону берега.       И тут же заметил замершего на верху берега Тошу. Тот переминался, поглядывая на плот, и явно не мог решить, что же ему делать: просить кого-то принести ему резинку или уйти и ждать возвращения плота. Костя решил помочь.       — Тош! — крикнул он и махнул рукой с зажатой резинкой, а потом легко спрыгнул в воду, поднимая руку так, чтобы не замочить видимо ценную находку.       Тоша понял его верно и начал быстро спускаться к воде. Он был в преступно коротеньких шортиках и забавной безрукавке с крохотными зайчатами в разных позах. Такой провокационный без малейшего умысла, что все благие Костины намерения растаяли как дым. Костя остановился в двух шагах от песчаной полосы и прищурился, все еще взращивая в себе остатки рассудительности, согласно которой нужно было просто протянуть резинку.       А Тоша вдруг потупил взгляд. Костя нахмурился и вгляделся в него. Что-то похожее он уже видел. Тоша облизнул губы, и озарение пришло. Ухмылка ширилась, погребенная под пониманием того, что Тоша слегка возбужден. Хочет его, как тогда, ночью на плоту. Костя тряхнул головой и сделал шаг. Тоша еле заметно вздрогнул, поднял взгляд и тут же снова его опустил, краснея. Задышал чаще, дернул носом, как настороженный зайчишка, не понимающий, кто перед ним, не замечающий вкрадчивых движений волка, завороженный зажатой в руке приманкой. Костя сделал еще шаг. Тоша чуть встряхнулся, приходя в себя, и с трудом улыбнулся:       — Спасибо.       Протянул руку, смешной. Костя улыбнулся, вполне искренне, и поднял руку с зажатой резинкой вверх, на, понятное дело, недостижимую для Тоши высоту. Тот медленно проводил ее взглядом и недоуменно вгляделся в Костино лицо, все еще не понимая, не веря.       — Ты что же, думаешь, я буду прыгать, как собачка дрессированная?       Но Костя не думал — он знал. Отчетливо видел, как Тоша следит за резинкой краем глаза, выгадывает момент. Это было так легко — сыграть в дурачка, поддаться на неумелую игру и чуть опустить руку. Тоша прыгнул — понятно, что впустую — и недовольно уставился на Костю.       — Попробуй меня уговорить. Нежно и уважительно, — проурчал Костя.       Он чуть не расхохотался, глядя, как сверкают от гнева глаза, и демонстративно поболтал в воздухе зажатой резинкой.       — А ну отдал, живо! — притопнул Тоша ногой.       Костя досадливо зацокал языком:       — Это не нежно и совсем не уважительно. Я бы даже сказал, что это даже не уговор…       — Ах ты…       Тоша пнул мыском песок, и он красивым веером окатил мокрые Костины ноги. Это было не обидно, не особо неприятно, но, безусловно, оказалось сочнейшим поводом.       Костя в одно движение ухватил Тошу за талию, приподнял и затащил в воду. Тот взвизгнул и поджал ноги. Уцепился за плечи, но тут же отдернул руки, снова краснея. Заметался взглядом, приоткрыл рот, то ли глотая воздух, то ли собираясь что-то сказать. Надо было на помощь звать. Костя перехватил его поудобнее и подкинул вверх. Тоша вскрикнул и, едва приземлившись обратно ему в руки, снова вцепился в плечи. Такой сладкий, немного испуганный, однозначно возбужденный, он поджимал ножки в серых тапочках и отчаянно искал выход. Остановился взглядом на плещущихся вдалеке альфах и завопил:       — Сереж, спаси!       — Ну уж нахрен! — отозвался тот. — Я в ваших эротических играх не участвую.       Тоша изумленно распахнул рот — видимо, не рассматривал ситуацию в таком очевидном ключе. Перевел взгляд на улыбающегося Костю и закусил губу.       — Ну что? — ласково спросил тот. — Продолжим наши… эротические игры или ты будешь учиться на своих ошибках?       Тоша чуть нахмурился, и он пояснил:       — Нежно и уважительно.       Тоша вздохнул и выпустил несчастную губу — Костя знал, как ее стоило бы пожалеть.       — Костенька, — действительно нежно пропел Тоша ему на ухо, — спасибо, что принес мою резинку. Я очень тебе благодарен, честное слово.       — Ну вот и умница, — муркнул Костя и в несколько шагов донес его до берега.       Снял с запястья резинку и протянул разом насупившемуся Тоше. Тот быстро схватил ее и отбежал на безопасное расстояние.       — Ну и придурок же ты, Антипов, — смешно хмурясь, выпалил он. — На следующей дискотеке скажу Панфилову, что ты на самом деле по нему сохнешь!       Учитывая, что упомянутый Панфилов был вчерашним прилипалой, угроза была существенной. И Костя бы догнал улепетывающего Тошу и вымочил хотя бы его тапочки, но на спине у него, пришитые к капюшону, болтались заячьи ушки и подпрыгивали в такт шагам. А на безрукавке в районе копчика очень реалистично был нарисован заячий хвостик. Предохранители готовы были полететь, так что Костя отшагал назад пару метров и бухнулся в воду. Была бы она похолодней…       Они не всегда пикировались. Чаще Тоша бывал в расслабленном состоянии, деликатным и понимающим. Костя нередко вываливал на него всякие душевные терзания, получая в ответ очень дельные направления для раздумий. Избегал он главного, потому что тщетно вглядывался Тоше в глаза, встречаясь с ним взглядом. Топтался на месте, выискивая возможности быть полезным. Больше всего Косте хотелось понять, отчего порой Тоша настораживается, почему оглядывается на шумы и шорохи. Он мечтал изничтожить то, что пугало его. Но выходило мелко.       Стаей они сидели на бревнах и ели мороженое. Солнце шпарило, усиливая и без того коричневый загар. Костя лениво облизывал остатки размякшего стаканчика и подумывал скормить его вертящемуся рядом Лаю, как вдруг Серый толкнул его в бок:       — Очередная возможность проявить восхитительную хитрожопость и закосить под джентльмена.       Он небрежно ткнул палочкой от эскимо в сторону реки. Костя моментом скинул всю негу и, стараясь не срываться на бег, принялся спускаться к берегу.       Тоша увидел его почти сразу. Сначала затормозил, а потом поставил полные ведра на землю.       — Привет!       — Привет, — выдохнул Костя в ответ, привычной аритмией реагируя на Тошину улыбку. — Я помогу, — он небрежно махнул рукой на ведра.       Вот чем хорош был Тошин «москвичизм» — кроме тягучего произношения и непривычного, но приятного «аканья» — так это его готовностью принимать помощь и отсутствием лишнего смущения перед альфой. Тоша радостно улыбнулся и кивнул:       — Спасибо! Ненавижу воду таскать!       — Ну, говори мне, буду носить.       — Нет уж, — рассмеялся Тоша. — Дед и так весь в подозрениях. Заставит еще тебя выйти за меня!       Сердце у Кости в который уже раз сбойнуло. Если бы это помогло, он бы вырыл и заполнил бассейн у Тоши за домом.       — Но спасибо, конечно, — продолжал щебетать Тоша, глядя под ноги и начисто не замечая направленного на него потемневшего взгляда.       Костя донес ведра и отнес одно из них на кухню. Незаметно глубоко вдохнул, наслаждаясь запахом выпечки, и развернулся, намереваясь отчалить.       — Подожди, — Тоша ухватил его за майку, вынуждая тормознуть.       — Можешь больше не благодарить, — хмыкнул Костя, слегка улыбаясь, — я уже понял.       Тоша рассмеялся и покачал головой.       — Но не прочувствовал. Вот, — он пододвинул к Косте большое блюдо, доверху наполненное свежими калитками, — угощайся.       Костя замер и сглотнул слюну. Воспоминания набежали, засвербели в горле, давя сравнением. Можно не воровать. Костя вздохнул и протянул руку к верхней калитке, все не решаясь взять ее.       — Можно? — тупо спросил он, вглядываясь в довольное Тошино лицо.       Но тот не заметил очевидного затупа, не обратил внимания на разбавившую голос хрипотцу.       — Да, конечно! Можешь все забрать. Не знаю, зачем столько напек. Дед решил блюсти фигуру, а я калитки не так уж и люблю.       «Ты булочки любишь. С молоком. Я помню».       — Все не могу. Это… ну… неправильно.       — Ой, съедите сейчас, пока бревна полируете, — отмахнулся Тоша. — Сережка любит всякую выпечку, да и Саша вроде бы тоже.       Он принялся складывать калитки в пакет. Аккуратно умостил все и протянул Косте:       — Вот.       Костя уже собирался поблагодарить и забрать пакет, руку даже протянул, но Тоша вдруг отдернул его обратно.       — Подожди! Давай я тебе чай сделаю. — Отмахнулся от невысказанных возражений и пояснил: — У меня сумасшедше вкусный чаек в стратегических запасах.       Даже стопочки калиток больше не притягивали взгляд. Он, как приклеенный, остановился на Тошиной попке, туго обтянутой тонкой тканью. Почему надо было сгибаться почти пополам, а не приседать на корточки — Костя решительно не понимал. Видимо, точно так же Тоша не понимал, как на него действует и насколько это опасно.       — О! — Чай нашелся очень вовремя.       Костя с силой моргнул и постарался придать лицу доброжелательное выражение. Дедушка, а почему у тебя такие большие зубы? Н-да…       Тоша залил заварку кипятком — Костя совершенно не заметил, когда он включил чайник, — и задумался.       — А лазанью будешь?       Снежный ком нарастал. Кормление альфы омегой имело двойное дно даже у людей, так что Костя совсем растерялся:       — Что?       — Лазанья, — хмуря брови, повторил Тоша. — Ну это такая, типа запеканки…       — Я знаю, что такое лазанья, — улыбнулся Костя. Он попробовал осторожно донести свои сомнения: — Ты меня накормить хочешь?       — Ну да, — явно ничего не понимая, ответил Тоша. — Ты не думай, она вкусная.       Костя понимал, что объяснять прописные истины, рискуя напороться на московскую смелость и жиденькие границы личного, он не готов. А еще хотелось эту лазанью, калитки и что там еще Тоша собирался ему предложить. Да он дерьмо под соусом съел бы, чтобы только поиграть в эту им построенную иллюзию отношений.       — Я думаю, что это будет самая вкусная лазанья в моей жизни, — приоткрывая карты, улыбнулся Костя и оглянулся в поисках умывальника.       Тоша без всякой суеты, выдающей волнение, разогрел действительно вкусную лазанью и поставил тарелку перед Костей. Внимательно посмотрел, как тот среагирует после первой вилки, и, увидев довольно прищуренные глаза, расслабился. Он что-то рассказывал, не давя взглядом, и создавал совершенно непринужденную атмосферу. Напоил чаем и накормил калитками. Тоша готовил вкусно, но это не передавало ощущений. Он словно готовил для Кости, так, как тот хотел. С идеальным количеством всего, начиная с соли и сахара и заканчивая маслом на форме для выпечки. Костя понимал, почему Саня разожрался. И только осознание того, что засиживаться нельзя, согнало его с места.       — Мне пора. Парни ждут.       Тоша встрепенулся и глянул на часы.       — И правда. Заговорил я тебя. Сейчас как все прибегут, как подумают, что я тут делаю с тобой что-то… — он с наигранным ужасом в глазах замахал рукой, и Костя с улыбкой закатил глаза.       Уходить не хотелось. Костя тормозил на каждом шагу, вглядывался в детали вроде брошенной кепки и расшнурованного мокрого кеда, снова расцарапанной коленки и проявившихся веснушках на подвижном носу.       К реке Костя ковылял, ероша волосы и пытаясь прийти в себя. Парни старательно скрывали любопытство во взглядах. Кроме Гара, которому всегда на все было насрать.       — Наконец-то твоя хитрожопость приносит пользу и нам, — довольно проурчал он и бесцеремонно полез в пакет.       Костя хотел дать ему по рукам, но понимал, что сыт, а домой к дедуле нести чужую выпечку было чревато. Даже если рассказать правду — не заинтересуется, так обидится. И Костя махнул на разбирающую калитки стаю рукой.       С каждым днем образ Тоши в его глазах обрастал тысячей мелочей — вещь, казавшаяся ему раньше невозможной, потому что омеги действительно легко просчитывались, слишком открытые и да, простые, по сравнению с альфами. Но не Тоша. Он сочетал в себе кучу несочетаемого, но равно притягательного как для волка, так и для человека, и Костя тонул в нем. Каждый день, каждый час. Бестолково барахтался, понимая, что ничего не ясно, не то что не решено, но погружался снова и снова. Так хорошо, так нужно, что с каждым разом выныривать оказывалось все труднее.        Особенно в лесу. Стоило Тоше появиться там во время тренировки, Костя — точнее, волк — бросал все и всех. Чуял его еще на подходе и со вкусом выслеживал, шпионил, приглядывал, ловя сумасшедший кайф. Потому что Тоша не просто ходил по ягоды — это было своего рода представление. Вначале он старательно трескал ягоды, горсточками, смешно набивая щеки. Потом, видимо наевшись, принимался наполнять бидончик. Периодически, когда затекали ноги — и это были любимые Костины моменты, — он разминался: продолжая обирать куст, распрямлял колени, демонстрируя лесу и плывущему оборотню охерительную растяжку. Отличная поза. Только не для сбора ягод.       Но в какой-то момент Тоше все надоедало, и он переключался. Это могло быть что угодно: красивый цветок, мох, особенно уродливая поганка, которую он долго и обстоятельно тыкал палочкой. Но больше всего Тоша любил кормить муравьев. Стоило ему заметить особо крупный муравейник, он залипал возле него минут на десять. Прокусывал собранные ягоды или прихлопывал роящихся вокруг комаров и все эти дары складывал на вершину, а потом долго наблюдал, как суетятся букашки.       Непривычный, другой, поразительный. Эмоции волка и человека мешались в кучу, били по нервам, и Костя не знал, чего же хочется больше — показать альтер-форму или завалить Тошу на столь любимый им мох. И постепенно граница между лесом и Тошей для волка стала стираться. Он, безусловно, выделял его, чувствовал всегда, но не вздергивался, как от чужака, воспринимал чем-то даже более однородным, чем членов стаи.       Именно поэтому появление Тоши, когда они все уже обратились, он прохлопал. Почувствовал, только когда замер Тоша, совершенно очевидно увидев их, явственно рассмотрев нечеловеческие силуэты. Стая замерла одновременно с ним, беспомощно глядя на прохлопавшего чужака Костю. А тот понимал, что слиться с интерьером не получится — щели между досками не позволят. Волк хотел, чтобы Тоша пошел к лесопилке, чтобы как в фильмах ужасов — неуемное любопытство победило инстинкт самосохранения, а человек боялся раскрывать карты.       Хватило одного неглубокого вздоха, и Тоша в испуге бросился бежать. Инстинкты сработали быстрее разума — Костя рванулся к выходу, собираясь догнать Пару и успокоить. Объяснить, что бояться нечего. Не ему, не от волка. Но Саня успел затормозить.       «Ты только еще больше напугаешь. Не время для каминг-аута».       «Он боится!»       «Будет бояться еще больше! Отмазаться тем, что мы просто коллективно дурачились, не выйдет — Тоша понял, что видел не людей».       «И что ты предлагаешь?»       «Положиться на гибкую психику, которая любит выдавать желаемое за действительное. В нашем случае — что оборотней не существует и это обман зрения. Уверен, что дед с Ромой помогут. Давай подождем. Успокоить всегда успеешь — Тоша ведь не в обморок грохнулся».       Костя кивнул, признавая Санину правоту. Но вечером Тоши среди омег не было, а Ромка глядел недобро.       — А Тошу где потерял? — широко улыбаясь, будто не было в вопросе второго дна, поинтересовался Саня.       — А он приболел, — выцедил Ромка, так недовольно оглядывая каждого члена стаи поочередно, что сомнений в причинах «болезни» быть не могло.       Полчаса Костя вился вокруг него, пытаясь вызнать хоть какие-то подробности, потому что если Санина теория оправдалась, то оставаться дома у Тоши резона не было, а уж тем более болеть. Но Ромка отделывался куцыми ответами, ничего не проясняющими, а то и вообще отшивал Костю злым взглядом, напоминающим те, позапрошлогодние.       Поэтому Костя сорвался. С легкостью пробрался к нужному окну и прислушался. Родной вишневый аромат щедро разбавляла горечь лекарств, и Костя запереживал всерьез. Обоняния и слуха стало мало, Тошу нужно было увидеть. Костя подтянулся и заглянул в окно. Словно не хищник, не волк, а простой человек-сталкер. Закрыл луну собой, отбросил звериную тень. Лежащий на постели Тоша напрягся и замер. Не от сна. Костя соскочил так быстро, как только позволяли способности. Рванул до дома, посыпая голову пеплом. Промучился остаток ночи, впихнул в себя завтрак и вывалился на улицу. Хотел разведать обстановку, пройтись хотя бы возле Тошиного дома, но почувствовал его совершенно в другой стороне.       Выглядел Тоша неважно. Был бледным и осунувшимся. Прятал взгляд и явно хотел сбежать. Позволить ему этого Костя не мог. Пару надо было успокоить. Он ухватил Тошу за руку, наплевав на нахмуренные брови и попытки вырваться, и утянул к бревнам. Недоговаривал, убеждал и уговаривал. Получилось не до конца — Тоша все равно оставался настороженным, но перестал будто бы сжиматься все время, то и дело нервно оглядываться.       А Костя говорил, старался шутить, а сам думал только о том, как бы удержать при себе руки. Потому что Тоша, измученный стрессом и плохим самочувствием, выглядел в разы беззащитней, чем обычно. Активировал в Косте режим защитника с ходу, с лету. Он сладко пах, поеживался, то и дело морщил нос и еще тысячей и одним способом играл на Костиных нервах. Волк настойчиво подбивал признаться, показать вторую сущность, уверить окончательно, что бояться нечего, что волчок хоть и страшный, но прирученный на все двести. С рук корми, трепли за холку.       Качели снова взлетали вверх. Вечером Костя ухитрился извиниться, а Тоша принял извинения настолько легко — просто до смешного. Как будто и не стоило все то дерьмо извинений. Вот так походя — да, Кость, все норм, о чем ты вообще? И на этом фоне гигантский шаг вперед. Костя уже с уверенностью мог сказать, что нравится Тоше. У него всегда была небольшая интимная зона, но вот сейчас чувствовалось, насколько она уменьшилась именно для Кости. Трактовать взгляды и фразы иначе уже не получалось. Вряд ли Тоша ломанулся бы целовать его, как Ромашка в тот раз, но Косте казалось, что медленно, шаг за шагом, он дойдет к концу лета до чего-то большего, чем «просто приятный альфа». А дальше он просто боялся загадывать.       Тогда Костя даже не к Тоше шел. В кои-то веки топал реально в магаз. Привычно пружинил, огибая изученные уже скрипучие места на досках. Он не таился — просто оборотни бесшумны, если не надо иначе. Среагировал на тихое шипение, движение и залип. Костя ко многому был готов от Тоши — тот чудил иногда без меры. Если каждый раз ладонью по лбу колотить — шишка даже при волчьей регенерации не сойдет. Но не так. Ну потому что даже с прокачанной выдержкой видеть Тошину попку, обтянутую полупрозрачными беленькими хипсами, — чересчур. Это как в банальных, но неизменно горячих фантазиях, когда сладенького лапушку-целочку нагибает большой и злой альфа. С обязательным — ребром ладони по ткани между мокрыми половинками. Костя слишком отчетливо представил себе это — представлял до этого хренову тучу раз. Вздох вырвался сам собой, за глазами Костя уже не в состоянии был следить. Тоша дернулся, развернулся и, заливаясь краской, взглянул на него.       Костя готов был убеждать, что все норм, что границы передружбы остались на своих местах и это все ничего не значит. Готов был выдать даже парочку легких необидных шуточек и дурацких комплиментов, тем более Тоша был чудо как хорош. Вот только побледнел Тоша быстрее, чем покраснел за секунду до того. Страх, тот самый, что периодически отсвечивал где-то далеко, на периферии, плеснул во всем своем объеме, затопил Тошины глаза без малейшего просвета. Тоша знал — совершенно точно — обо всей оборотнической фигне. И боялся. Адово, невыносимо боялся Костю.       А Костя задыхался от его ужаса, от слышимой за закрытой дверью паники, в хрипах, зверином скулеже. Волк внутри бился, ненавидел себя, рвал Костю, и так загибающегося от Тошиной паники. И не помочь, не вытащить.       Он пытался успокоить интонациями, которых не использовал никогда, скребся провинившимся ручным псом, пока не понял, что его присутствие — сам факт его блядского существования рядом! — пугает Тошу еще больше. Тот под кровать от него забился! И скулил! Не переставая скулил, растеряв всю свою смелость и решительность только от желтизны глаз.       Волк требовал выбить чертову дверь, обнять, успокоить, объяснить и протянуть ошейник, который давно уже, если по чесноку, сдавливал горло. А человек понимал, что нужно бежать.       Ромка даже не понял его сначала. Хмурил брови, пытаясь разобрать всю ту мешанину слов, которую Костя на него вывалил. А потом подорвался и чесанул к Тоше. Костя терпел пару минут, потому что разговор, если он случится, будет приватным и Ромка потом перескажет все, что посчитает нужным, все, что действительно Косте нужно будет знать. Но через две минуты рванул следом.       Все то, что Тоша говорил, было несомненной правдой — Костя умел слышать такие вещи. И совершенно не укладывалось в голове. А потом просто стало не до анализа. Костя, замерев посреди мостовой, дослушал захлебывающегося старым страхом Тошу до конца и, потихоньку набирая скорость, двинулся к реке. Сдернул одежду на берегу и зашвырнул в какую-то лодку. Выцвели краски, стихли звуки, даже внутри словно все заледенело. И только невидимая нить связывала Костю с сукой, посмевшей дотронуться до Тоши. Попытаться его, блядь… Костя сунул голову под воду, глуша рев. Царапина во всю худую спину, быстрые взгляды, оголтелый страх и вой, когда Тоша прятался под кровать, — они заполняли гудящую голову, прорывали временное эмоциональное отупение.       Костя перекинулся, стоило ногам коснуться дна. На той стороне заволновалась стая. Саня тянул его обратно, но Костя отмахнулся даже не задумавшись. Он не мог, не хотел думать. Ни о чем. Волк бесновался внутри, скалился, мечтая вгрызться в глотку, медленно наблюдать за агонией, распороть когтями брюхо и намотать кишки на истекающую кровью пасть, а потом вырвать член с яйцами и запихнуть в задницу. Сука, сука, сука!       Сзади неслась стая. Но догнать вожака, если он того не хочет, не сможет даже быстрый Игоряша. Костя раздраженно фыркнул, отмахиваясь от их паники. Убить, убить, убить. Волк раз за разом прокручивал в голове картинки, не позволяя думать о Тоше. Потому что, блядь, представлять того в заброшенной деревне с ебанутой стаей Костя просто не мог. Шуршание крыши было слишком отчетливым. Он просто убьет их всех. Вырежет, как свиней. Долго и мучительно.