Зверю в сердце. Костя

      Рассчитывать на то, что Тоша вот так, с наскоку, согласится на предложение о… метке, было глупо. Костя был готов к разным вариантам. Учитывая Тошино трепетное отношение к первому сексу, он мог отказаться — этот вариант Косте казался самым жизнеспособным. Потому что Тоша ведь был такой оптимистичный дурачок, на самом деле, любимая балованная лялечка. С очень хорошими мозгами, но с установкой, что на любую проблему найдется решатель. А везение — Костя знал по опыту — штука удивительно ненадежная. Так что да, Тоша вполне мог отказаться, понадеявшись на русский авось.       Еще он мог затупить. Взвешивать ситуацию, мусолить ее с разных сторон, чтобы и рыбку съесть и косточкой не подавиться. В эту версию Тошины хорошие мозги вписывались на отлично.       А вот того, что Тоша начнет от него бегать, Костя никак не ожидал. Как от насильника, как от своего, блядь, бывшего. Прятал глаза и ускорял шаг. Старался сделаться незаметным, будто Костя мог бы… Глаза заволакивало бесцельной яростью, а руки сжимались в кулаки. Тупость неебическая! Костя даже не понимал, как действовать. Старался по привычке казаться милым песиком, вилял невидимым хвостом, хотя обидно было так, что хотелось ухватить Тошу за плечи и от души встряхнуть. Или по-детски свалить, оставить Тошу в мнимом одиночестве и заставить задуматься… немного испугаться и прийти к единственно правильному решению.       Костя понимал, что ничего подобного не сделает. Что если Тоша откажется от ритуала, уедет в Москву без защиты, то он потащится за ним. Прямо в обороте побежит за поездом, стирая лапы. Будет на побегушках у Московской стаи, опозорит родителей, подведет стаю, но выбора у него не будет. Тоша уже затмил собой всех, погреб под беленькими подошвами конверсов.       Костя метался, изыскивал пути решения, отчаянно цепляя Тошин взгляд. Закипал с каждой неудачной попыткой все больше. В итоге, когда Тоша на дискотеке увиливал на грани грубости — не выдержал. Выловил на крыльце, схватил за запястье, почувствовав ускорившийся пульс — это завело еще больше, — и почти утащил за собой к школе. Конечно, Тоша культурненько промямлил согласие на Костино: «Мы можем поговорить?» — но, честно говоря, Костю оно волновало мало. Он почти готов был уволочь Тошу насильно. Взвалив на плечо, например.       Вот только, глядя в его взволнованное — почти испуганное — личико, как-то подрастерял запал. Сдулся. Взвалить на плечо? Отбрить? Прикол дня, блядь! Как-то выпалил все и сразу: обиды, объяснения, просьбы, мешая их в несуразную кучу. И напоролся на изумленный взгляд.       — Извини, — выдавил Тоша, хлопая ресницами. — Закопался в себе и о тебе совсем не подумал. Вернее, решил, что ты же альфа, для вас это должно быть как два пальца об асфальт. Был полным дураком и скотиной. Прости.       Так привычно искренне, что ясно стало: бегал Тоша не от Кости, а от необходимости принять решение. Потому что сейчас страха не было. Только чувство вины в округлившихся глазах.       Костя наблюдал за ним в клубе. Отмахивался от то и дело лезущей стаи и не отводил взгляда. Тоша выглядел реально замороченным. Но с каждой минутой все отчетливей было заметно, что он почти принял решение. Пусть даже сам еще не осознал этого. Костя довольно оскалился и, дождавшись медляка, пригласил Тошу танцевать.       Безусловно, это было прощупывание почвы. Костя хотел понять, убедиться, чуть-чуть изучить пока совершенно закрытого в тактильном плане Тошу. Тот, конечно, ничего не понимал, просто не умел считывать тонкости прикосновений, движений, вся их двусмысленность ускользала от него. Но он так послушно выгибался, покрывался мурашками от жарких выдохов в шею. Чуть передергивался и выдыхал, когда Костя слегка проводил подбородком по линии волос. Оч-ч-чень высокий хвост оказался в тему.       Костя неслышно хмыкал, когда ловил Тошины растерянные взгляды, и притягивал его ближе. И в какой-то момент Тоша расслабился. Покорно привалился к Косте, весь обмяк. Даже удерживать его не требовалось. Сам тянулся. То, что вот сейчас, в общем-то, можно было делать с ним, что угодно, казалось настолько очевидным, что Косте хватало даже этого. Хотелось немного потянуть, разморить Тошу еще больше, поиграть у него на нервах, чтобы сам захотел, чтобы просил, пусть невербально, ждал и ловил Костин взгляд.       Ну, еще Костя хотел и сам подготовиться. Со всеми этими неясными собственными реакциями и желаниями хотелось разобраться. Было боязно, что крышу сорвет, предохранители полетят и бухнет внезапным гоном или чем-то подобным. Но с Тошей нужна была прежде всего холодная голова, и Костя выгадывал время.       А на следующий же вечер Ромка, в гордом одиночестве пришедший на вечерние посиделки, сообщил, что Тоша уезжает через два дня.       Костя чудом не подорвался в ту же секунду, как услышал это. Вцепился пальцами в колени и сжал челюсти. Когда отпустило настолько, что можно было безболезненно поднять глаза, он пересекся взглядом с незаметно кивнувшим Саней и, едва только тот переключил внимание Ромки на себя, текучим движением слился.       Дорога стелилась под ногами. Горло рвало от желания выхаркать ту дрянь, что ворочалась, блевотно копошилась там. Полный комплект, как всегда с Тошей, только теперь в негатив: отчаяние, бессилие, ебаная обида за то, что не сказал, что инфа пришла от Ромки, хотя почему бы, блядь, нет?..       Костя сам не знал, зачем тащился. Плана не было и в таком состоянии быть не могло. Был мечущийся хрипящий волк, требующий того, на что не имел права. И был обескураженный Костя, который ни на секунду даже не задумался о том, что времени у него может не быть.       Он, конечно, не рассчитывал на то, что Тоша согласится на Связь — тот был не готов, Костя видел, знал это. Но глядя в бледное, испуганное, измученное личико, перестал злиться хотя бы на Тошу — его обида и огорчение ощущались слишком явственно и слишком лестно.       — Ты уезжаешь? — глуповатый вопрос сорвался бесконтрольно, простой попыткой ухватиться за дутую, издыхающую надежду.       «Не уезжаю».       «Буду здесь».       «Буду рядом».       «Куда же я денусь?»       Тоша коротко покивал, перечеркивая воображаемые ответы жирной линией, такой, чтобы не стереть, даже при хорошем воображении. Костя замер, переживая новую волну отчаяния, давя взвывшего волка, требующего сделать хоть что-то, как-то показать, насколько Тоша нужен им. А тот, словно копируя Костю, застыл напротив — испуганный глупый зайчонок, в который раз уже не понимающий, как опасен Костя, как опрометчиво такое вот близкое расстояние между ними.       Глупый зайчонок, на которого у Кости не было ровным счетом никаких прав. Фигурка из песка, рассыпающаяся под пальцами. Костя выдохнул и развернулся. Учитывая накатывающее то и дело отчаяние, все более настойчивые призывы волка и деятельную Костину натуру, надо было валить как можно быстрее. Бежать в лес, набираться сил и придумывать новый план с новыми вводными. Тошино присутствие было явно лишним.       — Что ты решил относительно моего предложения? Тянуть уже вроде как некуда?       Костя спросил об этом, больше чтобы обрисовать общую картину, чтобы понять, какие мысли о нем есть у Тоши на данный момент. Топорно, грубо, совершенно неподходяще ни для Тоши, ни для ситуации в целом. Но Костя и так был по уши в косяках, да и терять ему было, в общем-то, почти нечего. Так что да, спросил, чтоб вякнуть. Ждал в лучшем случае неуверенности, может быть, просьбы о помощи, пусть несмелой и завуалированной, но Костя смог бы расшифровать даже с марсианского. Конечно, согласился бы на все. Успокоил, объяснил, что ни за что — и в его случае это не просто красивые, пафосные слова — не даст Тошу в обиду. Послушная сторожевая псина на коврике у двери к его услугам.       А Тоша без колебаний, без подстрочника в виде просьбы о защите, в первый раз открыто и осознанно проявляя свое желание, выпалил:       — Да.       Костя шагнул вперед. Внутри захлебывался от шалого восторга волк. А Костя смотрел на смятенного Тошу и мысленно просил только об одном: «Подойди ко мне. Хоть шаг. Сделай его, зайчик, умоляю. Я смогу дальше бороться, потому что буду знать, что тебе это тоже нужно».       Но Тоша развернулся и рванул в дом. Несомненно приглашающе, ожидая, что его догонят и поймают, но он убегал. Костя тихо вздохнул, давя отчаяние под неутихающей нежностью, и пошел следом.       В последнее время он все чаще раз за разом проигрывал сценарий этого момента в голове. Прогноз был неутешительным. Даже от фантазий рвало башню. Волк сходил с ума, гниль затапливала здравый смысл. Костя хотел спасти Тошу, но выходило, что главной угрозой пока оставался он сам. Костя мог быть нежным и ласковым, но не после стольких — пиздец просто! — лет воздержания. Даже у безграничной волчьей любви есть свои пределы. Так считал Костя. Точнее, был в этом уверен. И только когда догнал Тошу, когда навис над ним неумолимой тенью, когда уловил однозначный страх, понял, что нет. Нет волка, нет чего-то еще, готового подмять, несмотря на распахнутые глаза, вздернутые брови, постукивающие зубы и руки, вцепившиеся в худенькие плечи. Костя выдохнул — и будто груз скинул.       Все по-другому должно было быть. Не в спешке и гонке. Без нахрапа, без нелепой в данном случае погони. Медленно, как до этого. Чтобы Тоша потихоньку таял, сам тянулся, хотел, чтобы, наверное, переступал через себя.       Правильно было бы отказаться. Костя смог бы убедить Тошу, что нужно подождать — тот сам был в шаге от того, чтобы пойти на попятный. Но было то, ради чего все, собственно, затевалось, — Тошина безопасность. Костя не ради себя не мог сейчас отступить.       Нужно было успокоить Тошу, расслабить. Благо опыт не пропьешь и, в Костином случае, не продрочишь.       — Что-то мы совсем не с того начали. — Ладонь вверх — демонстрация безопасности и добрых намерений. — Боишься?       И всей позой: «Не бойся меня, не обижу, вовремя остановлюсь» и прочая херня, в их случае подкрепленная не только благими намерениями, но и волчьей преданностью. Ну, то есть из воды в уши превращающаяся в реальные обещания.       — Не понимаю, такое ощущение, что дико холодно.       «Конечно холодно, маленький, — с нежностью подумал Костя. — Ты ведь боишься так, что аж колотит».       Медленно, но верно. И Костя, убалтывая Тошу всякой мурой, типа пользы от оборотнических особенностей, умостил его к себе под бочок. А Тоша, этот доверчивый заяц, скрутился в комок и прижался спиной. Дальше было проще. Заложенный Костей фундамент делал свое дело. Запах, ощущение тела и богатая Тошина фантазия работали даже лучше припорошенного пылью богатого Костиного опыта. Но и без последнего было не обойтись.       Тоша был как на ладони. Сам не осознавал, что подставлялся всеми нужными местами, давно, впрочем, Костей изученными. Ежился, вздрагивал, тихонько всхлипывал от легких — самых чувствительных, на самом деле, — прикосновений. Костя довольно улыбался, глядя на его метания, подливал осязательного масла. Тошин запах проявлялся, раскрывался все отчетливее, бил по рецепторам, стирал довольную улыбку и желание оттянуть, отсрочить финал. Костя не терял голову, шел за Тошей, но сдвигал его на свой маршрут.       Развернул, очистил от шмоток уже совсем бессознательного. Кусающего губы и чуть закатывающего глаза. Такого аморфного, послушного, подстраивающегося под каждое Костино движение, что удивительно.       Пик мечты, квинтэссенция фантазий. А Костю драло на куски от противоречий. Потому что за раем ждал ад. Тридцать два круга — по одному на каждый зуб, недоставивший метку. Костя ускорялся, сжимал пальцы чуть плотнее, терся носом о Тошино плечо, периодически проходился губами и понимал, что не сможет Тошу отпустить. Да как, блядь, это возможно вообще?!       Смог. Стиснул зубы на положенные сантиметры, ставя не метку — эскиз, слизнул кровь и завершил ритуал.       Старенький тренькающий рукомойник дребезжал в такт дрожащим Костиными рукам. Смывать Тошин запах не хотелось до странного, дремучего мистицизма. Как будто Тоша так же вот смоется под струями воды, льющейся с прохудившегося северного неба. Костя помедлил секунду и слизнул небольшой потек на запястье, присвоил крохотную часть крохотного омеги.       От Тоши, одетого в общую сперму и запах, глаз было не отвести. Костя чувствовал себя ребенком, которого дразнят недостижимым пирожным. На, возьми! А Костя сжимает челюсти, глотает слюни, сдерживает обиду и злость и не может перестать любоваться.       «Ну почему же ты не идешь ко мне? Как понять, что для тебя это тоже серьезно?»       Тоша несмело улыбался краешком губ, чуть хмурился и морщил нос. Времени было катастрофически мало, его не было, но Костя слишком уж хотел урвать хотя бы крохи. Минуты самого важного разговора, когда можно заложить омеге в голову то, что тебе нужно, когда он самой природой в подчиненном положении, зависим и готов внимать, Костя потратил на поцелуи. Их первые поцелуи. Его самые первые поцелуи. Расписался в своей капитуляции, давней и безоговорочной. Бери меня. Твой. Безвольный.       Ливень ударил в окно с неожиданной силой. Тоша чуть вздрогнул, приходя в себя. Вдалеке зашебуршилась стая. Костя осторожно отодвинулся.       — Больше всего я сейчас хочу остаться, но скоро придет Рома, и мне пора идти. — Как бы Тоша ни хорохорился, но так откровенно палиться он явно был не готов. — Тебе помочь обтереться?       Тоша помотал головой. Он, не отрываясь, смотрел на Костю, неосознанно тянулся к нему всем телом, но явно не собирался ни о чем просить и ничего предлагать. Костя кивнул, больше даже себе, подтвержденным мыслям.       Уходить было не просто тяжело — страшно. Костя принял решение и теперь отчетливо понимал, что увидеть Тошу снова, скорее всего, не сможет. В горле ворочался вой, жалкий скулеж все понимающего, но отказывающегося принимать это волка. Ему не объяснить про свободу выбора, про долгосрочные последствия решений, про разницу в восприятии полузверя и городского крохи, пушистого кролика, выведенного для мягкой подстилки.       — Не больно?       Костя оттягивал уход. Тонул в осторожных прикосновениях и ответных реакциях Тоши. Жрал взглядом, заполнял память под завязку вот этими вот их моментами. Время не растянуть, но Костя рвал его зубами, снова прикасался к Тоше.       Когда ворчащий Ромка и из последних сил тормозящий его Саня прошли предпоследний поворот, оттягивать стало уже некуда. Костя склонился и прикоснулся к Тошиным губам.       «Окликни меня. Сбеги вниз, чтобы хотя бы еще раз поцеловать. Можешь не говорить и ничего больше не делать. Я все сделаю за двоих».       Но сзади хлопнула дверь, и Костя снова поежился, кутаясь в мокрую ветровку.       Весь следующий день он не вставал с постели. Знал, что, стоит одной ноге коснуться пола, он рванет к Тоше и так или иначе вынудит его принять решение. Нужное, жизненно необходимое Косте решение. Но именно этот шаг был неправильным. И Костя ждал. Сжимал трубку под подушкой, обводил кнопки большим пальцем.       Рядом всегда ошивался кто-то из стаи. Парни, ясное дело, ни о чем не спрашивали — Костя так и не смог заставить себя смыть запах, — но периодически пытались втянуть его в разговор, выведать хоть что-то из неочевидного. Молчали Серега — сочувственно — и Гар — отчего-то раздраженно. Только пахнущий дождем и лесом Саня, придя поздно утром, завалился под бок и пролежал так до обеда, незаметно — насколько это возможно — вливая в Костю силы.       Вот только силы были не нужны. Костя хотел бы вымотаться, чтобы приглушить мучительное ожидание и перерастающие в уверенность опасения, что Тоша не позвонит и даже не пройдет под окнами.       К вечеру стая полностью набилась в их с Саней комнату. Альфы улеглись на полу, компактно умостились на Саниной кровати и в ногах у Кости с Саней. Концентрация сна в воздухе превысила предельно допустимую, так что морально измотанный Костя вырубился минут через десять лицезрения этой милоты.       На следующий день бездействие стало совершенно невыносимым. Костя вышел из дома. Созвал стаю и под дружный мученический стон отправил их на большую тренировку. Саня оглянулся у самой калитки, но Костя с умиротворенным лицом махнул ему рукой, мол, парни сами себя не потренируют. Все-таки в отсутствии Димаса был и свой плюс — того настолько легко спровадить не удалось бы.       Костя вернулся в дом и вытащил из потайного кармана дорожной сумки дубликат дедулиных ключей. Тот вроде и не прятал их особо, но любая попытка взять связку пресекалась тут же — шлепком по рукам или градом вопросов и стенаний. Но хлопочущего на кухне дедулю беспокоить уже не было смысла. Костя медленно зашагал к кладбищу.       Несмотря на относительно регулярный уход, дверь в замаскированную землянку поддалась с трудом. Костя достал из кармана баллон и старательно опрыскал петли — ничто не должно было ему помешать. Внутри было затхло. Закономерно пахло землей и плесенью. Еще кровью и болью. Волку эти запахи не нравились. Он настороженно припадал к земле и недовольно водил носом. Причина была проста: камера пыток, самых тягостных и изощренных, никому не придется по вкусу, особенно если она — скорое место обитания. Костя встряхнулся, сбросил с себя волчьи эмоции и принялся методично проверять все необходимое. Выставил в нужном порядке флаконы и проверил замки на цепях. На всякий случай наточил шипы. Оцарапал руку и с тяжелым вздохом отложил ошейник в сторону. Надежда, что ничего из этого не понадобится, которая теплилась в Косте, когда он шел сюда, обратилась уверенностью, что завтрашний день придется провести в цепях. И хорошо, если только завтрашний.       Все было готово. Костя встряхнулся и мотнул головой — очень хотелось спать. Побаливала спина, а в глаза будто песка напорошили. Костя пригнулся и выполз из землянки. Все вокруг выцвело. Поблекло, смешалось с серым. Костя протер глаза, но это не помогло. Во рту пересохло. Звуки сделались приглушенными. Привычные, они перекрывались мерзким тихим звоном, который не унимался, сколько Костя ни тряс головой. И запахи не дробились на составляющие, наваливались единой массой, не позволяя сориентироваться. Костя встряхнулся и потащился к лесу. Ухитрился подвернуть ногу, пока перелезал через бурелом возле кладбища, плюхнулся на попу и всхлипнул, растирая больную ногу. Регенерация работала вяло, и боль уходила еле-еле. Лес помогал, накидывал петли, но те ложились вкривь и вкось, прилегали неплотно. Все это больше напоминало попытки напиться сладкой газировкой в жаркий день — пьешь, но легче становится ненамного. Костя запрокинул голову и вгляделся в грязно-голубое небо, как тогда, надежду назад. Безумно захотелось булку с молоком. Костя поднялся и медленно побрел вглубь леса. Волк уныло свернулся клубком. От него веяло такой тоской и безнадегой, что Костя резко отбросил мысли об обороте и потопал в сторону деревни. Вышел чудно — сбоку, прошел по огородам и, с трудом подавив зевок, напоролся взглядом на Тошу.       Тот ощутимо нервничал. Его недоумение, непонимание резали глаз. Тоша был явно напряжен. Словно стену городил всем своим видом. Как будто жалел. О том, что сделал, и Костю заодно. Даже улыбался с трудом, вымученно. Как заставлял кто.       Костя поморщился. Голова была ватной, а звон все усиливался. Волк всхрапнул от боли, прошившей тело. Ну как же так? Костя развернулся и зашагал к дому. Перед глазами стоял Ромка, задыхающийся, смущенный, пробежавший полдеревни, чтобы поцеловать Саню. Костя вслушивался в тишину за спиной и переставлял ноги. Правая-левая. Раз-два. Споткнулся на колдобине, снова подвернул ту же ногу и устало оперся на калитку. Тишина. Костя запретил себе оборачиваться. Он распахнул калитку, краем атрофировавшегося сознания отмечая, что надо смазать петли, и, подволакивая ногу, доковылял до крыльца.       «Не беги. Позови меня. Можно шепотом. Я же твой пес. Я услышу. Просто позови меня. Покажи, что я тебе нужен».       Легкие шаги прочастили по мостовой. Скрипнула калитка. Ромина. Хлопнула дверь. Ромина. И наступила тишина. Костя перегнулся через перила и от души сблевал. Ноги не держали. Он опустился на пол и мысленно позвал Игоря. Сейчас Косте не нужна была Санина жалость или рассудительность Серого. Ему нужен был кто-то, кто молча, не задавая лишних вопросов, застегнет цепи и до поры до времени сможет держать рот на замке.