Зверю в сердце. Костя

      От очередного рывка цепь натянулась сильнее, но выдержала. Шипы вошли глубже в горло, и Костя, оборвав вой, мокро кашлянул. Кровь брызнула красивым веером — прямо, блядь, для полотна художника-абстракциониста. Лапы оскальзывались на жиже, но Костя упрямо рвался вперед, давно наплевав на боль.       Тоша уезжал. Костя хрипел и дергался на каждый его шаг. Как будто кто-то выдирал из него Тошу с мясом, отгрызая нервы. Костя так самонадеянно оборвал попытку Игоря оставить ему хотя бы шанс выбраться. Считал, что это лишнее, что все уже решено.       Ничего решено не было. Костя не мог решать. Кто угодно, но не он. Его вообще не было. Он волокся изорванной, раскромсанной кучей за переплывающим реку Тошей, видел из-под земли, через двухкилометровое расстояние. Точка на личном неотключаемом визоре. Яркая, истошно-красная, пульсирующая невыносимой уже болью, по сравнению с которой все эти шипы и отвары, кромсающие волка, — смешные игрушки для волчат.       Хлопок закрывающейся двери машины Костя не услышал, конечно, но почувствовал — прочувствовал всем нутром. Истошно завыл надсаживающийся в своей звериной истерике волк, заорал, срывая растерзанное горло, человек. Протянул руки-лапы, повисая на цепях, в тупой надежде, что Тоша свалится в уродливые кровавые объятия.       Кровь густо текла по шее, груди и лапам, склеивала шерсть, а Костя все вмешивал ее в грязь и натягивал цепи. Сил оставалось все меньше. И он рванулся сильней, расходуя оставшийся минимум. Что-то хрустнуло, голову прострелило болью, и на Костю обрушилась темнота.       Первым парадоксально вернулся звук. Кто-то орал у Кости над головой.       — …ука! Я тебя угондошу, тварь! — Костя с трудом опознал истерящего Саню.       — На хуй пошел, — ровным голосом в ответ.       — Ты, су-у-ука… — По интенсивному шебуршанию Костя отстраненно понял, что Саня рвется в удерживающих руках. — Из-за тебя ведь все, флегма ебаная! Бесчувственная сранина!       — Пошел. На хуй. — И вот тут Костя узнал Гара. — Я приказы вожака обсуждать права не имею. Так что иди на хуй.       — Ебанаврот! — завопил раздраконенный Саня, и Костя захрипел, чтобы угомонить уже всю эту поебень.       Склока сразу же улеглась, потому что вся стая дружно ломанулась к нему, накачивая силой, формируя уютный защитный кокон из тел. Костя откашлялся и сплюнул кровавый сгусток.       — Заткнитесь, — прохрипел он — горло еще изрядно саднило. — Домой.       Попытался подняться, но тут же рухнул в вонючую жижу. Парни, оскальзываясь, подхватили его и вынесли на воздух. К Косте сразу метнулся бледный до синевы Ромка. Глаза у него были бешеные и характерно блестели. Ромка замахнулся, но тут же опустил руку и закусил губу.       — Придурок, — задушенно каркнул он и всхлипнул. — Беги за ним. Успеешь еще.       Костя зажмурился и стиснул зубы. Терпеть. Нужно просто потерпеть. И попытаться не разорвать всезнающему Ромке горло.       — Одежду мне принесите, — отстраняя Саню и Серого, приказал он и медленно двинулся к реке.       Расхаживать окровавленным по деревне, где за каждой занавеской денно и нощно бдили престарелые Штирлицы, было чревато. Костя выверял каждый шаг, но от малейшего движения тело прошивало болью. Она мутной кляксой расплывалась по нервам, била в каждое окончание. И хотя бы ненадолго позволяла забыться. Не думать о том, что выворачивало наизнанку в разы сильнее. Точнее, отбросить мысли о Тоше не получалось — они единственные были связными, но боль немного оттесняла их. Регенерация раскачивалась слишком медленно, и холодная вода стала еще одним испытанием. Костя стиснул зубы и, не замедляя ровного шага, продолжил заходить в реку.       Очнулся на середине. Притормозил, перевернулся в воде на спину и раскинул руки. От нестерпимого желания переплыть уже на тот берег и рвануть по укатанной щебенке сил махом прибавилось. Костя стиснул кулаки, и поджившие раны на ладонях снова лопнули. Костя перевернулся и нырнул.       Кровь из прокушенной губы щекотно текла по подбородку, и Саня, ждущий на берегу, отвел глаза. Костя наклонился и плеснул в лицо водой, с силой растер ладонями.       — Идем домой, — голос восстановился, избавился от хрипов.       Хотя в груди что-то все еще хрипело. Костя впустую несколько раз попытался откашляться, пока не понял, что к физиологии хрипы не имеют отношения. Серый то и дело косился на него. Саня упрямо смотрел вперед и сжимал Ромкину ладонь, периодически одергивая его — для разговоров, особенно эмоциональных, было не место. Гар с равнодушным видом глядел по сторонам. Остальная стая не смела даже взглянуть на вожака.       Костя знал, что дедуля в лесу, так что повел всех в дом. Уселся в кресло в передней, вскинул на замершую стаю вопросительный взгляд. Все молчали, переминаясь с ноги на ногу. Костя еле удерживался от того, чтобы не смотреть в окно, выходящее на реку.       — Ну, — не выдержав идиотской тишины, рыкнул он. — Хули мнетесь?       Альфы молча запереглядывались, и тут наконец-то взорвался Ромка.       — А ты хули молчал? — рявкнул он, отбрасывая Санину руку, и надвинулся на Костю. — Тоша твоя Пара?       — Да, — ровно ответил Костя.       Ему казалось, что эмоциональный спектр ему выкрутили ровно на середину. По-настоящему рассердиться или расстроиться он просто был не в состоянии.       — Давно? — всклокатывая еще сильнее, продолжил допрос Ромка.       — Давно, — уточнять сроки не было ни смысла, ни желания.       — Ну и какого хера? Почему он сейчас уезжал в слезах тогда?       Костя медленно стиснул зубы — десны тупо заныли — и перевел взгляд на стену. Древние дедулины ходики дробно отсчитывали секунды. Костя попытался сконцентрироваться на этом раздражающем звуке, потому что взгляд плыл, подергивался желтой, звериной пеленой. Волк хрипел, все еще закованный в шипастые цепи. Ромка продолжал что-то говорить, но слух милосердно отключился от его нудежа. Когти медленно, но верно пропарывали обивку кресла. Костя шумно выдохнул и перевел взгляд на напружиненного Саню.       — Заткни его. — На джентльменство не было сил. Никаких.       Ромка, ошеломленный такой грубостью, заткнулся сам.       — Моя Пара. Мое дело. Иди на хер, — Костя с трудом поднял взгляд на Ромку.       А тот вгляделся в него, округлил глаза, закусил задрожавшую губу и вдруг резко шагнул вперед к самому креслу. Опустился на колени и ухватил Костю за руку.       — Кость. — Голос у Ромки сорвался, он откашлялся и попробовал снова: — Ты чего? Он ведь… Ты же нравишься ему.       — Да, — подтвердил Костя, снова отводя взгляд.       — А чего тогда?       И вот так, без обвинений, без мата, было в разы хуже. Хотелось уткнуться Ромке в ладони и выпалить все, нажаловаться, переложить ответственность, чтобы сердобольный омега вотпрямщас вызвал Тошу обратно.       Когти свободной руки поехали вверх, распарывая обивку еще больше.       — Помнишь разговор с Сержем?       Ромка нахмурился, не понимая, а потом вскинул брови.       — Кость, — недоуменно протянул он, вынося неутешительный диагноз, — ты серьезно прислушиваешься к этому корыстному имбецилу? Ты Тошу его мразотными мерками меряешь, что ли?       Костя наконец нашел в себе силы перестать сверлить взглядом стену. Перевел его на Ромку, но сконцентрировался на непонимающих глазах — Ромкин образ слишком плотно переплетался с другим, о котором даже задумываться было сейчас противопоказано.       — Нет. Тоша сам мне сказал. Три года назад. Как там?.. «Повышенные требования к комфорту и общая говнистость». Разве ты не видишь, насколько он городской мальчик? — Костя не мог не улыбаться, хотя казалось, кто-то прорезает эту улыбку лезвием. — Как он копается в грядках, исключительно натянув перчатки? Как не может привыкнуть к комарам? Как дерьмо на мостовых постоянно перепрыгивает? Ты не видишь, как он скучает по Москве? Он, блядь, улыбается, когда выхлопы от мотика чувствует! Это все, — Костя широким жестом повел вокруг, — развлечение. Его дауншифтинг. Временное явление. Я его не в Питер зову. Мне нечем крыть Москву. Жидковаты козыри, в Тошином случае.       — Костя, — взмолился Ромка, стискивая пальцы, — ну ты же ему нравишься. Очень-очень-очень нравишься!       Костя чуть закатил глаза и ухмыльнулся:       — Я видел его тогда с этим ебланом-бывшим. Видел, как он смотрит на него. Я нравлюсь Тоше, Ром. Просто нравлюсь, без тройного «очень». Этого мало, чтобы я попытался похерить его светлое будущее.       — Какая-то хрень! — Ромка вскочил и заходил по комнате. — Бред же! Ты сравниваешь Тошу с Сержем, меряешь все какими-то меркантильными мерками и забиваешь на главное. Это не про то, понимаешь?       Костя вздохнул и снова принялся таращиться в окно. Спокойствие словно бы отмерял кто-то. Оно было словно плотина, сдерживающая беснующегося зверя внутри. И зверем был не изнемогающий волк, который, в общем-то, принимал Костино решение. А Ромка расшатывал эту плотину, выгрызал по кусочку, по кирпичику. Костя пытался отрешиться, но выходило хреново.       — Кость, — Ромка вдруг снова остановился, — Тоша — он при всей своей глубине и понимании всего и вся тупенький, когда дело доходит до осознания собственных чувств. Он просто еще не понял. Ты, если хочешь, отпусти его сейчас, но временно. Просто дай ему все проанализировать, а потом езжай в Москву. Он будет тебя ждать, я уверен.       Косте хотелось выхаркать собственные кишки. Внутри все мелко задрожало, и, кажется, дрожь отчасти перекинулась на руки и челюсти.       — Ты говоришь, что он как-то смотрел на бывшего. Наверное. Тоша — он романтичный так-то. Но, — Ромка отчаянно покраснел и уставился на Костю, явно чтобы не обращать внимания на остальных альф, — это ведь другое. Он ведь оказался не готов. Ну, понимаешь, вот к этому… — он взмахнул рукой и заметался взглядом, чтобы, не дай бог, не пересечься им с кем-то. — А если альфа твой, — Ромка то выпаливал слова, глотая окончания, то отчаянно тормозил, — тут даже думать не надо. И ждать не надо. Ты просто… — он судорожно вздохнул, повел плечами и продолжил: — Ты просто понимаешь, что… ну вот он, и ты его, и…       Ромка закрыл лицо ладонями и помотал головой, не замечая, как теплеет взгляд Кости, как Саня мечется между эгоистичным желанием оставить эти Ромкины признания только для себя и распирающей гордостью. Не имея ни малейшего представления, что своими словами только что поднял себя на пьедестал в глазах стаи и что подвинуть его теперь сможет только омега вожака.       — Я, наверное, непонятно говорю, — вздохнул Ромка. — Извини. Но… Ты дай ему время. Он ведь на самом деле тебя…       Костя плавно скользнул к Ромке и прижал палец к его губам.       — Тс-с-с, — прошипел он.       Перехватил Ромку за плечи, развернул и усадил в кресло, а сам сел на корточки возле его ног.       — Ты говоришь, что я сравниваю Тошу с Сержем. Это не так, — веско проговорил Костя, принимаясь, наконец, за объяснения. — Я сравниваю ситуацию. Просто да, я могу сейчас рвануть, ну, например, в Обозерскую и перехватить его там. Могу встретить в Москве. Могу даже позвонить. Объясню все, и Тоша пожалеет меня. Почва благодатнейшая! Я сам ее удобрял, Ромаш. Тоша будет со мной. Поедет в поселение, выйдет за меня, родит мне здоровых и красивых щенков. Будет улыбаться, и печь калитки, и хер знает что еще. Я дам ему все, что смогу, а это охренеть как много. В том числе, конечно, любовь, — Костя закатил глаза и добавил пафоса. Альфы захмыкали, а Ромка нахмурился. — У него будет альфа из романа для омег, красивый, богатый и бесконечно влюбленный. Только ты ведь сам сказал, что Тоша — не Серж. И не омега из романа — примитивный дурачок. В какой момент ему надоест жить жизнью моего супруга? Когда он задумается о том, чего мог бы добиться без меня, сам? Это клетка, Ромаш, золотая, но клетка. Сколько времени пройдет, прежде чем Тоша начнет тосковать по своей свободе? По Москве, родителям, столичной жизни и возможности самореализовываться? Он будет всегда рядом, будет задавливать все свои желания, будет подстраиваться под меня и мою жизнь, — у Ромки все сильнее округлялись глаза — он понимал, наконец, — потому что Тошик — пиздец обязательный, в глобальном смысле. Как волк, которого лишили леса и превратили в песика, красивый аксессуар. Вот только внутри Тоши нет зверя, подпитывающего любовь, убеждающего, что она стоит любых страданий. Так что нет, я не с Сержем Тошу сравниваю.       Костя удовлетворенно вгляделся в Ромку, видя, что тот понимает, бьется о свои романтические представления с «долго и счастливо» для всех и каждого. Ищет лазейки и обходные пути. Но не может найти, кроме детского, смешного и очевидного:       — Так нельзя, Кость! Ты снова решаешь в одиночку, даже не пытаясь поговорить, все обсудить, дать Тоше возможность принять решение.       — Ну почему же? Я давал ему достаточно возможностей, — Костя вскинул руку, останавливая грозящий вылиться на него поток осуждения. — И Тоша выбрал правильно. Просто в данной ситуации правильно не значит приятно для всех. И что обсуждать? Все карты открыты.       — Кроме козыря, который ты припрятал в рукаве.       Костя вздохнул и мотнул стае головой:       — Идите.       Альфы медленно, то и дело жалко оглядываясь, поплелись на выход. Костя ненавязчиво успокоил каждого, обмотал собственной уверенностью, правда, совсем не в том, и только нахмуренного Ромку цепко ухватил на запястье.       — Останься.       Тот насупился и выжидательно уставился на Костю, в мыслях уже явно названивая Тоше и сманивая его обратно. Потому что прислушивался только к своему ебаному мнению. И Костя собирался это мнение серьезно подрихтовать.       За стеной нервничал Саня. Закономерно, но Костя просто отсек его неуместное волнение.       — Есть еще кое-что, — спокойно пояснил он напыженному Ромке. — Я никогда не скажу это стае, так что придется и тебе держать язычок за зубами. Но по-другому, видимо, не дойдет. Ты понимаешь, как охуительно козырно мое место? Ты представляешь, чем сейчас почти безраздельно управляет мой отец и что перейдет ко мне? С каждым годом мы потихоньку расширяем упущенную в девяностые сферу влияния. Так что скоро весь драгоценный Север будет моим. Я буду здесь царь и бог. Понимаешь? — Костя добавил вкрадчивости в голос: — А теперь подумай, сколько оборотней были бы не прочь занять мое место? Начиная с моего амбициозного брата и заканчивая полудурочными шавками, которые мало что понимают, но претендуют на многое. Ты осознаешь, кем в этой ситуации становится Тоша? Если я официально заявлю его как свою Пару? Его смерть — пусть и ненадолго — вырубит весь волчий Север. — Костя нервно заходил по комнате. — Я Тошу смогу защитить. Вероятнее всего. У меня для этого куча средств, даже в высших сферах. Но гарантий нет.       — Неправда, — вякнул весь трясущийся от затапливающей его безысходности Ромка, — вы сами говорили, что трогать людей запрещено! Что у вас Кодекс, специальная стая и все дела…       — Оу… — протянул Костя и деланно задумчиво почесал подбородок. — И где же была эта специальная стая с Кодексом, когда Тошу везли в ту деревню? Почему группа захвата состояла из людей, пусть и подготовленных? Где они были, когда его на перекладных доставляли сюда? Почему здесь он трясся в неопределенности, пока я не вмешался? Кстати, — как бы между делом спросил он, — ты в курсе, что паренька, который Тошу изображал, еле спасли? В курсе, сколько он провалялся в реанимации? А ведь подготовленный мальчик — Тоше не чета. Я это к чему, Ромаш. Правила — они для того, чтобы их нарушать. Людям, оборотням — неважно. Просто всегда есть лазейки.       — Но Пару тронуть не посмеют! Я читал!       Костя задавил злой смех и кивнул.       — Ну тогда поинтересуйся у Сани, почему в Карелии сейчас такая слабая стая. Когда Тоша рассказал всю эту историю, — задумчиво начал он, хотя даже сейчас при одном воспоминании лезли клыки и когти, — я ведь рванул совсем не цивилизованно проблему решать. Я бы решил — меня Димас остановил. Знаешь как? Он сказал, что мне пришлют Тошину голову в коробке. Это не просто страшненькая фраза. Это случай из жизни.       — Кость… — прошептал Ромка, глядя на него блестящими от слез глазами. Саня снаружи рвался с Костиного поводка.       Костя снова усадил Ромку в кресло, уселся на корточки возле его ног и вывалил всю голую правду:       — Если надо будет, я вымощу Тошину дорогу счастья трупами, обглоданными костями, сам лягу последней блядской ступенькой, а он даже не догадается и будет с сияющей улыбкой идти своей дорогою, сука, добра. И каждый, кто мне попробует помешать, ляжет там, возможно вторым или третьим слоем, чтобы Тоше было ровнее шагать. Ты понял меня, Ромаш? Я прикажу стае молчать — и они будут молчать, но приказать тебе я не могу. Поэтому, — с нажимом проговорил он и погладил Ромку по коленке, — я очень прошу, — Костя выделил это слово и чуть стиснул Ромину ногу, — не нужно вмешиваться, потому что мое терпение не безгранично. А если ты все-таки решишь ослушаться, то я тебя убью, — и Костя наконец-то скинул надетую ради Тоши овечью шкуру и показал Ромке, что под ней. Тот испуганно округлил высохшие глаза, отшатнулся и зажал рот рукой, чтобы не заорать. Костя не врал и не преувеличивал. — Если буду милосерден, то убью своими руками, прямо следом за Саней.       Он подождал, пока Ромка перестанет в ужасе мотать головой, уберет руки и позволит своему глупому, бескрайнему любопытству задать логичный вопрос:       — А если не будешь милосерден?       — Я заставлю Саню убить тебя.       Ромка завыл, Саня влетел в дом и подхватил его на руки, вжимая в себя, обхватывая, закрывая со всех сторон от не существующей пока опасности. Костя прихватил телефонную трубку и вышел на улицу — пока его не накрыло, нужно было уладить кучу дел.