Зверю в сердце. Костя

      Из одного кошмара Костя вынырнул не в апогее ужаса, а со стойким ощущением спокойствия. Сначала понадеялся, что все кончилось, а потом почувствовал Ромку. Картинка была четкой даже с закрытыми глазами. Ромка стоял на коленях перед кроватью, держал Костю за руку и судорожно всхлипывал себе в локоть — видно, только отрыдался. Костя высвободил одну руку и положил Ромке на макушку, принялся перебирать волосы. Ромка даже не вздрогнул — знал, что Костя проснулся, хотя внешне тот ничем себя не выдал. Костя даже улыбнулся слегка.       — Не обижаешься на меня?       Ромка замотал головой. Костя ждал.       — Саня сказал… — медленно начал Ромка. — Между помощью и влезанием не в свое дело — очень тонкая грань.       — И в чем же она?       — В том, хотят ли твоей помощи.       Костя хмыкнул и замолчал. Чувствовал, что несмотря на то, что Ромка понимает: его советов и помощи Косте не нужно, он продолжает кипеть внутри. Закономерно, но слишком опасно в их случае. Да и слушать сказку про белого бычка во второй раз Костя не хотел. Все, что он мог сказать по этому поводу, он уже сказал — повторять не имело смысла. Он мог бы, вежливо или не очень, выпроводить Ромку, но тот так уютно сопел рядом и немножко пах Тошей, что даже мысль о таком казалась глупой. И в этот раз Костя решил вытащить козырь из рукава. Просто Ромка не мог не думать об этом, не перекатывать бусинами четок в своей неугомонной голове. И наверняка не решился задать вопрос Сане. Хотя тот и не ответил бы…       — Спрашивай.       Ромка даже притворяться не стал — вскинул голову и, глядя в глаза, выпалил:       — Он бы правда убил меня?       — Да, — искренне ответил Костя. И видя, как горестно Ромка скривил лицо, добавил: — Он, да не он. Это что-то типа гипноза. Саня не понимал бы ничего до самого конца. Слепое оружие в моих руках.       — Это же ужасно, Кость!       Ромка вкладывал это «ужасно» в каждое слово, все больше увязая в нем, распрыскивая его на свою любовь к Сане, доверие к нему, куда более хрупкое, чем всегда пытался показать. И Костя взмахом руки остановил его.       — С волками сложнее и проще, Ромаш. В нас есть звериные — очень жестокие для твоих радужных представлений о мире — начала. И реагируем мы соответственно. Но редко. Это объяснимо и всегда — услышь меня! — предсказуемо. Я не просто так долго и вдумчиво говорил с тобой, объяснял, втолковывал, хотя вот это долгое убеждение — не самое любимое мое занятие. Я привык приказывать. Ни я, ни кто-то другой не посмеет просто так, даже если ты сделаешь что-то по незнанию, на тебя напасть. Исключение — прямая и осознанная угроза чьей-то жизни. Но и в этом случае тебя скорее остановят. Ты своей инициативой не просто ставишь под сомнение мой авторитет или действительно лезешь не в свое дело — ты угрожаешь счастью моей Пары. Этого делать не надо.       — А если завтра будет что-то еще? Я что-то не так скажу или сделаю?       — Только угроза Паре. Щенкам еще. Больше ничего. Потому я и сказал, что все проще. Не может быть вот этих человеческих метаний. Все известно заранее. Прямая угроза. Моя убежденность в твоей вине. Мое, — он постучал согнутым пальцем по лбу, — здоровье. Даже если я завтра поеду кукухой и что-то там нафантазирую — Саня не подчинится мне. Все четко, без вариантов. И кстати, — Костя чуть улыбнулся, глядя, как старательно Ромка переваривает информацию и наконец-то не боится, — никто другой так приказать Сане не сможет. Только я.       — В смысле?       — Временный вожак не будет иметь такой власти. Только тот, кого выберет Саня. Достойный.       Ромка сжал зубы, не решаясь говорить о том, чего на самом деле боялся. Как ребенок, который накрывается одеялом с головой в надежде, что подкроватный монстр — если вылезет! — так не заметит и не сожрет его.       — Что значит достойный?       Ну так и есть. Костя усмехнулся.       — Тот, который будет достоин его. Его взглядов, представлений, убеждений. У вожака не просто волки — у него соратники. Которые мыслят так же, действуют так же. Я ведь не всех желающих в стаю взял. Да и ко мне не все пришли, хотя были среди них очень сильные.       — И Саша не может ошибиться?       — Саня может. Волк — нет. Мы чувствуем друг друга. Не мысли слышим, конечно, но как бы… душу? Высокопарно, конечно. Можешь назвать это мировоззрением — суть не изменится. Другой оборотень либо думает как и ты, либо нет. Это понятно почти сразу. У моего брата, например, такая говеная стая, потому что он сам таких выбрал. Он знал, на что шел. Это может нихуево выстрелить, поэтому я надеюсь, что моя стая перейдет к нему. Что он сможет быть достойным, когда не будет выглядывать из-за моей спины.       Костя видел, как Ромка забегал глазами, судорожно пытаясь перевести тему, но времени было так катастрофически мало, что Костя просто не мог его больше беречь.       — Ромаш, давай поговорим об этом. Не убегай. Я за тобой не успеваю уже.       Ромка закусил губу и, старательно тараща глаза, уставился куда-то в пустой угол.       — О чем говорить, Кость? — дрожащим голосом спросил он.       — О том, что ты наш шаман.       Ромка округлил глаза и изумленно уставился на Костю. Тот хмыкнул и скосил взгляд на чайничек, стоящий на прикроватном столике. Резкое прибавление сил, достаточное для разговора, не с неба упало. Ромка тоже посмотрел на чайник, замотал головой и руками.       — Нет-нет-нет! Это я рецепт в одной книге в библиотеке нашел.       — А ты думаешь, шаманы все из головы берут, пока учатся?       — Не из головы, но…       — Травы у тебя откуда?       Ромка замер, смешно насупился и захлопал ресницами:       — Да это простые травы, Кость! Я из дома взял. От болезней по мелочи и чтобы волосы, там, полоскать…       — Ромаш, не убегай, — повторил Костя, обхватывая Ромкино лицо ладонями и бережно разворачивая к себе. — Я не вытяну без тебя. Прости.       — Кость…       — Иди ко мне.       И упертый, недолюбливающий Костю с самой первой встречи Ромка покорно залез на кровать и лег рядом, встревоженно глядя в глаза. И Костя понял вдруг, откуда была в нем эта странная, не отпускающая до Тоши влюбленность в Ромку. Он списывал это на членоинтерес, на Ромкину внешность, в который раз не догоняя главного. А главным было другое. Оно чем-то походило на то первое чувство к Тоше, еще без истерики, без надрыва. Изумление и нежность, оттого что такой человек просто есть рядом. Неудивительно, что отец так долго путал его в свое время с любовью. Костя согнулся, уперся лбом в Ромкин лоб и шепотом попросил:       — Закрой глаза.       Ромка послушно зажмурился.       — Расслабься.       Ромка глубоко вдохнул и выдохнул. Он волновался исключительно из-за неизвестности. Бессознательно подпустив уже Костю настолько близко, что его такое интимное присутствие рядом не вызывало дискомфорта и закономерного, в общем-то, отторжения. И это был еще один знак.       Костя потянул силу. Безболезненно, потому что она сама ждала Ромку, сама тянулась к нему, просто ища проводника. Но петли слетали, проходили насквозь, Ромка ерзал, не понимая, что нужно делать, хотя ему-то как раз ничего делать и не требовалось. А Костя не раздражался, не испытывал даже малейшего неудовольствия и просто ждал, раз за разом пытаясь запаковать маленького и хрупкого Ромку в алмазный непробиваемый кокон. И вдруг очередная петля легла. Словно бы втянулась Ромке под кожу, засияла даже ярче, чем у волков стаи. Ромка подавился воздухом, распахнул глаза и выгнулся. Костя перехватил его под спину и накинул очередную петлю.       — Все хорошо, не бойся.       Он совсем не читал про это, ни с кем не консультировался — просто не успел. Делал все интуитивно, так что сам-то Костя слегка опасался. Ничего страшного не могло произойти, но…       — Я не боюсь, — восхищенно прошептал Ромка, переводя на него восторженно блестящие глаза. — Не боюсь. Это… прекрасно.       Костя понимал, что торопится, но он не знал, сколько ему осталось.       — Закрой глаза, — снова попросил он.       Ромка, расслабленный, счастливо улыбающийся, опустил веки.       — Найди Саню. Смотри, ищи по нитям.       Ромка вскинулся, растерянно захлопал глазами, но Костя закрыл их ладонью, чуть надавил, укладывая Ромку обратно, и терпеливо повторил:       — Найди Саню. Попытайся. Я не тороплю.       Конечно, Костя помогал ему. Поддерживал, направлял, но Ромка был умницей, на самом деле. И уже минут через десять радостно заерзал, подцепив Саню. Костя улыбался, чувствуя, как тот на другом конце растерянно крутится, пока еще ничего не понимая, а Ромка, веселясь, дергает его то так, то эдак. А потом ласково оглаживает рвущейся пока из рук силой и словно укачивает в объятиях. Косте даже в голову такое никогда не приходило, а способ оказался действенным — Саня свернулся клубком и расслабился, узнав прикосновение.       — Он очень гордится тобой, — убирая ладонь и откидываясь на подушки, пробормотал Костя. — Ты даже не представляешь насколько. Я тоже горжусь. Наверное, все-таки чуть меньше, но очень сильно.       Его ладонь стиснула маленькая теплая ладошка. Впервые на Костиной памяти чья-то рука была теплее его собственной. И Костя не к месту подумал вдруг о том, не мерзнет ли Тоша. Непогода в Москве всегда казалась ему особенно неприятной, пробирающей до самого нутра вместе с извечным смогом.       Костя повернулся и, забывшись, чмокнул Ромку в макушку. Они с Тошей пользовались одинаковой туалетной водой, и теперь это иногда сбивало с толку. Но Ромка только вздохнул и еще раз сжал пальцы. Он топорно, совершенно неумело принялся раз за разом паковать Костю в силу. Безуспешно наматывал ее соскальзывающими кольцами, впихивал в незаживающие дыры души. У него, понятное дело, не выходило, и Ромка злился. Он очень устал, но пробовал снова и снова, выжимая себя самого. И Косте плакать хотелось от этой его упертости, казавшейся раньше нелепой и смешной омежьей жалостливости, которая спасала их всех.       — Не надо, — мягко осадил он его. — Это бесполезно, Ромаш.       И Ромка, не сдерживаясь, зарыдал ему в плечо, стиснул футболку и замотал головой.       — Ты прости меня, что так вышло, — чуть не срываясь на шепот, проговорил Костя. Ромка замотал головой сильнее. — За то, что так рано бросаю тебя. За то, что тебе с Саней придется разгребать мой долбоебизм. Поддержи их, Ромаш. У них никого не останется, кроме вас двоих. Я даже научить тебя ничему не могу, — горестно посетовал Костя.       Ромка что-то глухо пробормотал ему в плечо. Но Костя не смог разобрать. Пришлось переспрашивать, хотя во рту от короткой фразы так пересохло, что теперь уже Ромка мог не понять. Но тот понял. Вскинул жесткий упрямый взгляд и дернул чайничек со столика:       — Я тебе умереть не дам, говнюк ты недотепистый!       Он зло растер слезы и ткнул фарфоровым носиком Косте в губы.       — Пей. Или я тебе зубы нахрен выбью.       Костя от такой перемены офигел настолько, что покорно открыл рот и вылакал всю горькую хрень, которую Ромка набодяжил. Полегчало сразу же. Не настолько, чтобы поверить в сказанное в сердцах обещание, но полегчало. А деловитый Ромка притащил тазик с водой, розовый в дурацкий цветочек, и принялся Костю обтирать. Вода пахла какой-то сладковатой омежьей хренью, волк морщился и закатывал глаза. А Ромка, не церемонясь, вертел Костю и все время что-то тарахтел. Без остановки рассказывал о Тоше. Вываливал истории, давние и не очень воспоминания. И Костя подумал, что если — если! — он все-таки выкарабкается и Тоша будет с ним, он обязательно расскажет все это Сане, и они совместно прикуют этих двух долбоомег к батарее. Потому что приключения были полным трэшем, из которого Тоша с Ромой выходили живыми и невредимыми исключительно благодаря удаче.       — Ну и одрищал же ты, — проворчал Ромка, натягивая на Костю чистую футболку. — Пойду Саню позову, — потягиваясь, проговорил он, — нижняя половина — его.       Ромка потянул со столика знакомую уже резинку, звякнувшую металлическими брелочками.       — Они что-то значат? — спросил Костя, отчаянно не желая, чтобы Ромка уходил. С ним было легче. Не так страшно.       Ромка отследил его взгляд и вопросительно тряхнул резинкой.       — Брелки? Ну да. Заяц, — он уложил на палец первый брелок, — это Тоша. Барашек — я.       — А лис?       Ромка тепло улыбнулся и погладил рыжего лисенка.       — Это Кир.       Он вдруг ухмыльнулся и протянул резинку Косте.       — На. Тебе же она так нравится. Даже Тоше жопил отдавать.       Костя закатил глаза, но резинку взял и тут же стиснул в кулаке зайчишку, понимая, что Ромке обратно не отдаст, даже если тот вдруг передумает. Он уже собирался окликнуть уходящего Ромку — плевать на гордость! — и просить остаться, но тот замер у двери сам. Обернулся и задумчиво оглядел Костю.       — Я, пожалуй, останусь. Саня иногда удивительный жопорук. Еще случайно оторвет тебе, беспомощному… — он покрутил пальцем в воздухе, — ногу.       Костя цокнул языком и осуждающе покачал головой — кусочек простого металла в кулаке, казалось, вливал жизнь. Ромке хватило совести немного покраснеть и отвести взгляд. Он закусил губу, сосредоточился, и через пару минут Саня стоял в дверях. Костя понял вдруг, что не видел его дольше всех. Члены стаи периодически заходили к нему, но не Саня. И теперь Костя понял почему. Саня был вымотан вкрай. Даже Костина летняя отлучка прошла для него легче.       Прикосновение горячих Саниных рук, стягивающих шорты с бельем, было очень приятным.       — Ты ни разу не пришел.       Это был детский сад и сверхэгоизм, но Костя не смог сдержаться.       — Ты совсем ебобо, Матвеич? — скорбно спросил Саня, неловко возюкая мокрой тряпкой. На простыни уже, наверное, натекло. — Не беси меня. А то будешь не только на голову больной, но и на жопу. То, что ты меня не видел, не значит, что я не приходил.       Костя откинулся на подушки, улыбаясь шире, чем когда-либо в последний месяц.       — На самом деле, — задумчиво сообщил Саня, натянув на него свежую одежду, — то, что я сильнее тебя, — очень приятное чувство.       Костя в притворном испуге округлил глаза и прижал к губам кончики пальцев. Саня зубасто улыбнулся и склонился над ним.       — Нашли время для своих штучек, — проворчал от двери Ромка.       Он поставил на столик еще один чайничек и, зевнув, приказал Сане:       — Все выпить и спать. Я тоже пошел — не могу уже.       Саня выпрямился и чмокнул Ромку в висок, приобнимая за талию. Дождался, когда внизу хлопнет дверь, и снова оскалился, глядя на Костю:       — Попробуй-ка убедить меня влить в тебя все это через рот.       Костя затрясся от сдерживаемого смеха и сделал омежьи глазки:       — Пожалуйста, Сашенька. Я буду очень хорошим и послушным мальчиком. Честно-честно!       Саня загоготал в ответ и помог ему напиться. А потом лег рядом, перекрыл собой подход от двери и зевнул:       — Я точно знаю, что все будет хорошо. Никаких аргументов «за», Матвеич, — он передернул плечами и навалился, чуть подминая Костю под себя, уткнулся носом в висок. — Просто знаю, что как-то оно вырулит.       — Ты же не собираешься…       — Точно ебобо, — горестно вздохнул Саня, давя очередной зевок. — Я бы и не смог.       Он повозился, устраиваясь поудобнее, и уснул даже быстрее Кости, согревая его своим теплом. Косте в эту ночь совсем не снились кошмары.       Он проснулся ближе к утру от чьего-то присутствия в доме. Это был не Саня, но и не кто-то чужой. Костя вслушался в условную тишину и вздохнул, узнав визитера. Он разжал руку и потер ладонь, на которой рельефно отпечатался брелок-зайчик.       В кухне горел свет. Тим, подогнув под себя одну ногу, что-то жрал ложкой из явно Костиного лотка. При всей Тиминой холености с претензией на аристократизм на него порой находило такое вот, типично пролетарское. Иногда с целью поэпатировать, иногда просто для души. Сейчас явно второе, потому что Тим довольно щурился и ложкой работал интенсивнее обычного.       — Дароу, — отсалютовал он ею, даже не поворачивая голову. — Как жизнь стайная?       — Нормально, — ухмыльнулся Костя и, скрестив руки на груди, привалился к косяку. — Ты меня проведать пришел?       — Типа того.       Тим метнул на него взгляд и еле заметно нехорошо прищурился, дернул ноздрями.       — Херово выглядишь, — снова отворачиваясь, заметил он и отложил лоток на стол. — Трахнул лису и бешенство цепанул?       В другое время Костя давно бы взбесился. И от незаконного вторжения, и от гнусненьких провокаций. А теперь не мог перестать улыбаться. Еле заметно, чтобы не спугнуть Тима. Который настолько явно начинал волноваться и переживать, что это проступало даже сквозь маску высокомерия и тотального пофигизма.       — Бешенство вроде через укус передается, нет?       — Ну, кто лисоеб, тому и виднее. Я не в курсе.       Тим начинал нервничать все больше. Он чувствовал запах болезни, не мог понять, в чем дело, и срывался на совсем уж примитивные оскорбления. Костя подумал, что, скорее всего, видит Тимоху в последний раз, и с трудом удержался от желания обнять его и просто посидеть так немного, с частичкой семьи.       — Ну и хуль молчишь-то? — рыкнул Тим.       Но Костя сказал явно не о том, о чем его спрашивали:       — Я очень рад тебя видеть.       Он говорил искренне, и Тим, совсем отвыкший от доброжелательности и мало-мальской нежности со стороны брата, изумленно вскинул бровь. Не заерничал, как если бы услышал отголосок фальши, а принялся старательнее вглядываться в Костю.       — Ты окреп еще больше, — тепло улыбаясь, продолжил тот. — Настоящий вожак. Молодец, что не сдался.       Костя видел, как округляются у Тимохи глаза, как он становится похож на того, прежнего, бегущего к старшему брату по любой мелочи и просто так. Как и когда они ухитрились все просерить? Разменяли золото на тусовочные бирюльки.       — Только, — Костя понимал, что стая Тима не совсем стая и привязки нет, но его слова должны были звучать обидно, — ты уж прости меня, Тимош, твои парни изрядно тянут тебя назад. Тебе бы сильных волков. Твоих.       Тима насупился и надулся. Обида за стаю боролась в нем с гордостью, щенячьей радостью от похвалы. Он пытался все-таки привычно оскорбиться и заерепениться, но позитива, видимо, было больше, так что Тим только дул щеки. Костя закусил губу, чтобы не засмеяться — не объяснишь ведь подозрительному Тимохе, что это от умиления. Да и тогда, скорее всего, огребешь. Комплексы у него были, конечно, жирными, от души раскормленными.       — Не пойдут ко мне сильные волки, — сквозь зубы процедил наконец Тим.       — Пойдут, — уверенно заявил Костя.       — Это кто же? — насмешливо, кривя губы в ухмылке, поинтересовался Тим.       — Моя стая пойдет.       Костя много что мог бы добавить. Потому что сейчас Тим действительно не дотягивал. История с наркотой изрядно подбила не только его репутацию, но и его самого. Из всех волков только с Гаром они, пожалуй, успешно спелись бы. Остальные пошли бы из-под палки. Но Костя знал, что выбора нет. Что Тим — лучшее, что может быть для его сиротеющей стаи. Что он выдержит, непременно станет сильнее, обопрется на Саню и Димаса, получит поддержку Ромки и станет очень сильным вожаком. Главное, не говорить о своих сомнениях.       — В смысле — твоя стая? — медленно, отсрочивая надвигающееся понимание, выдавил Тим. Он часто заморгал — совсем как в детстве, когда не понимал чего-то, — сглотнул и тихо просипел: — А ты?       Костя печально улыбнулся и чуть склонил голову.       — Не-е-ет, — тихо прохрипел Тим и весь выпрямился. — Ты чего, Кость? Ты правда болеешь, что ли?       Подошел и, уже не скрываясь, обнюхал. Затряс головой и ухватил Костю за плечи, заглядывая в глаза. Когда-то успел вырасти, вытянулся, сравнявшись с Костей в росте, и разом перестал быть маленьким братишкой. Совершенно незаметный до этого момента Костин тыл. Всегда был.       — Ты дядь Леше звонил? У меня врач хороший есть…       — Тш-ш-ш, — Костя замотал головой, останавливая его порыв. — Не надо дяди Леши. И врача не надо.       — В смысле?       И тут Тим понял. Приоткрыл рот и недоуменно нахмурился:       — Ты что же… — он тяжело сглотнул, — из-за Пары?       Костя кивнул, и Тим недоверчиво отпрянул.       — Херня какая-то. Ты шутишь? Это прикол такой ебаный? Ох, — вдруг посерьезнел Тим, — он умер, что ли?       Костю аж передернуло от такого:       — Да нет! Жив и здоров. Просто не любит меня.       — Что? — с явным уклоном в «ш» процедил Тим. Он внимательно оглядел Костю и поджал губы: — Кто он?       Видно было, что его начинает трясти. Тим медленно закипал, но потом буйствовал, совершенно теряя голову. Костя отрицательно помотал головой:       — Я тебе не скажу, — и приготовился к буре.       Тим вывалил на него кучу доводов, почему стоит вот прямо завтра притащить безымянного Тошу в поселение, и с каждым словом заводился все больше. Он вглядывался в Костю, и Костя знал, что он видит, потому что отчаяние все отчетливей проступало на бесстрастном обычно Тимином лице. И скоро Тим начал громить кухню. Он орал, круша мебель и посуду. Проклинал Костино упрямство и тупость. И требовал-требовал-требовал назвать имя.       — Кто он?! — заорал Тим Косте в лицо, сильно встряхивая за плечи.       В любое другое время Костя не сильно и покачнулся бы, а теперь голова мотнулась и врезалась в косяк. Под черепом зазвенело, а перед глазами потемнело. Костя медленно осел на пол. Удалось даже остаться в сознании. Костя только выдохнул сквозь зубы и с силой моргнул, сбрасывая пелену. И сразу натолкнулся на испуганное, виноватое лицо Тима. Тот обхватил его за скулы и выдохнул, выплескивая переполняющие его боль и страдание:       — Кто он?       Но Костя снова мотнул головой. Тим скривился и зарыдал, прижимаясь к Костиной груди. Он всхлипывал и как заведенный повторял свое: «Кто он?» А Костя вспомнил, как уже укачивал его так, когда хорошенький омежка, в которого Тим был безумно влюблен лет в двенадцать, отшил его с грубым: «Ну какой же из тебя альфа?» И Костя тогда точно так же прижимал Тимоху к себе и изнемогал от невозможности хоть чем-то помочь.       Сколько же все-таки времени он упустил, просрал на глупости. Бросил Тимоху, хотя мог бы вытащить из теплицы, объяснить, что не физическая сила делает вожака. Костя позволил убедить Тимоху, что выбора у него нет — только пойти под Костю. Хотя всегда знал, что это не так. И теперь для всех: для Тима и для стаи — перспектива вырисовывалась не слишком радужная.       — Ладно, — прокаркал Тим, едва успокоившись. — Есть ритуал по переносу. Я к завтрашнему дню найду человека…       Но Костя замотал головой.       — Нет, — мягко, но бескомпромиссно заявил он. — Я его не отдам. Пару.       Тима зашипел сквозь стиснутые зубы и сильнее стиснул кулаки. Прижался к Косте, вжимая его в острый край косяка.       — Просто пообещай, что возьмешь мою стаю. Кроме тебя некому.       Тима поднял заплаканное лицо. Красивое даже в таком неприглядном состоянии.       — Я же не справлюсь. Лучше отца попроси.       — Он в любом случае поможет. Но ему будет не до стаи, Тимош. А ты справишься.       Тим вдруг как-то странно посмотрел на него. Костя знал этот взгляд и не любил его. Он чаще всего означал, что Тим придумал что-то, сконструировал план в своей хитрой голове. И чаще всего такие планы с треском рушили Костины. Так что Костя собрался с силами и, вложив в голос Приказ, проговорил:       — Родителям — ни слова. И никому, кто мог бы вмешаться.       В глазах Тима мелькнуло что-то такое — похожее на удовлетворение, словно тот самый план уже начал потихоньку реализовываться. Но Тим промолчал и только слегка кивнул.       Отодвинулся от Кости, поднялся на ноги и внимательно осмотрел его. А потом легко подхватил на руки и отнес в спальню. Действие Ромкиного варева заканчивалось. Боль и паника снова набирали силы. Костя стиснул зубы и, едва Тим сгрузил его на постель, нашарил оставленную резинку. Быстро перебрал брелоки и стиснул зайчонка, спрятал в кулаке.       — Дай мне плеер, — попросил он.       Реальность размывалась слишком быстро, а Косте не за что было уцепиться. Он словно проваливался в яму, на дне которой была боль. Слава богу, Тима догадался сунуть ему в уши наушники и врубить зацикленную композицию.       Слащавый бойз-бенд потерял голос почти сразу. Вместо него пел Тоша. Несмело, робко он убаюкивал Костю. Позволяя ему поменять ужас на простой страх.       А вот снова встать Костя уже не смог. Он даже не ожидал, что все будет происходить так резко, такими скачками. Просто наутро подняться не получилось. Свинцовые ноги не слушались, а боль была такой сильной, что Костя стиснул зубы и свернулся в относительный клубок, сипло дыша.       Было настолько плохо, что в одиночку вынести все это не было никакой возможности. Костя мысленно задергался, пытаясь ухватиться хоть за кого-то из стаи. И безуспешно. Он не чувствовал никого. Даже лес, к которому Костя сунулся от безысходности, не ощущался. Пустота. Костя был совершенно один.       И боль накатила снова. Сильнее предыдущей. Выламывающая, выкручивающая уже даже не слабого человека, а сильного — одного из сильнейших! — волка. Костя выгнулся дугой, встал на лопатки и заорал. Он больше не пытался кого-то найти, что-то предпринять. Слишком слаб. Физически, морально, как угодно еще. Костя просто хотел, чтобы все наконец-то закончилось, без анализа, без сожалений. Просто чтобы не было так больно.       Боль отступала медленно, оскальзываясь на каждой напряженной мышце. Костя никак не мог разлепить глаза, а руки просто не поднимались. Каждый выдох превращался в короткий стон, а холодно было так, что зубы стучали.       Сначала тепло стало спереди, и Костя хрипло вздохнул, а после жар навалился и со спины.       — Прекрати плакать, — сквозь вату и мерзкий послеболевой звон пробился голос.       — Я и не плачу, — зло отозвался другой, спереди. — Не неси чушь, Антипов!       — Ну вот и не плачь!       — Отвали, — всхлипнули спереди.       — Кого возьмем? Они слабые такие все. Не потянут Москву.       — Сашуля потянет.       — Он тоже уже на износ.       — Рома поддержит.       — Рома нужен здесь.       — Рвать их… Лешу надо вызванивать.       — Времени нет. Берем Санька, таблетосы и вылетаем утром. Спи. Переговорщик из меня хреновый, так что будешь сам все объяснять.       Костя был настолько опустошен болью, что никак не мог понять, кому принадлежат голоса, и только хотел, чтобы не убирали тепло. А потом спереди поцеловали в лоб, и папа — ну конечно же папа! — горько прошептал:       — Сыночек…       Не было мыслей, и уверенности, что вот теперь все станет хорошо, тоже не было. Но Костя закрыл глаза и уснул.       Просыпаться снова было страшно. Костя все еще чувствовал себя слабым и разбитым. Он стиснул зубы и приготовился к новой порции пиздеца. Но его не случилось. Костя недоуменно прислушался к себе и в тот же момент поймал совершенно новое ощущение — настолько нереальное, что вскинулся. Он хватался за него, сорванно дыша, и хотел завернуться, закутаться в него и сдохнуть уже, вот так, с твердым, непоколебимым ощущением Тошиного присутствия в груди. Наверняка он окончательно двинулся — других объяснений быть не могло, но как же это оказалось охуенно! Костя полежал еще пару минут, тиская брелок, мягко перекатывая его между пальцев, и поднялся. Валяться в анестезии было приятно, но квинтэссенция этого ощущения была за пределами дома. И туда нужно было дойти.       Подняться толком не получилось, и Костя просто скатился — скинул себя с кровати. Легкая боль отрезвила и помогла немного собраться. Так что споткнулся Костя только в самом конце лестницы — шею даже человеку не сломать. Поднялся, встряхнулся и поковылял к двери, радуясь, что Тоша — всего лишь плод фантазии. Показаться перед ним в таком слабом, жалком состоянии было бы форменным позором.       Машина стояла близко. Костя отстраненно удивился, что кто-то куда-то ездил. Стая недалеко ушла от вожака, на самом-то деле. Не для вояжей на тачке точно. Костя сделал несколько шагов и замер, вслушиваясь. Зрение, слух — все сбоило, рябило, словно изображение на телике с дохлой антенной. Но рядом с машиной никто не ходил. Костя специально выжидал, надеясь…       И все же эффект Тошиного присутствия не пропадал. С каждым несмелым шагом он становился все четче и ярче, раскрывался, как самый натуральный. Костя глубоко вздохнул, подошел к машине и опустил взгляд. Ему было так хорошо сейчас, что он готов был убить любого, кто даже попытается разрушить этот восхитительный самообман. Видеть пустой салон Костя не собирался. Он опустился на землю возле машины и прислонился затылком к дверце. Глаза закрывались сами собой. Костя очень надеялся, что не проснется больше.