Зверю в сердце. Костя

      Ощущение было чем-то похоже на то, когда его обнимал папа: Костя чувствовал защищенность, умиротворение и еще кучу самых укутывательно-укрывательных чувств. Он заворачивался в них, плавая в топком сне, отказываясь выбираться на поверхность. Где его ждали выламывающая боль и выматывающее одиночество.       Спокойствие вдруг словно завибрировало, сделалось плотнее, как воздух в жаркий день. Но только приятный. Костя удовлетворенно вздохнул и повел плечами, разгоняя удовольствие по хилому телу.       Машина дрогнула от хлопка двери — видимо, все же кто-то из немногочисленных омег решил сгонять до цивилизации, потому что шаги были мягкие, как если бы принадлежали Ромке или…       Внимательный взгляд чувствовался кожей, изучающий, почти препарирующий. И Косте чуть-чуть не хватило, чтобы подумать, что кто-то из стаи привез нового омегу. Просто ветер сменил направление, пахнул в лицо одновременно с тем, как стоящий рядом омега прикоснулся к лицу.       Костя распахнул глаза мгновенно. Тоша напротив едва не плакал. Ежился на промозглом ветру. На анализ времени не было. Костя просто схватил Тошу, сгреб в охапку, не давая пошевелиться. Будь у оборотней в арсенале паутина — он замотал бы Тошу и в нее. А пока нужно было как-то вжать его в себя, потому что иначе могут отнять, снова забрать. Дыхание сорвалось, Костя засипел наполненным Парой под завязку воздухом, проталкивая его глубже в себя — как все, что с Тошей связано.       Саниного приближения Костя не заметил. Ему насрать было на все и на всех. Просто вычеркнул их одним махом — не сейчас, не здесь. Никого не надо, кроме Тоши. Просто еще немного — подержать, подышать, помечтать. В голове гудело и словно бы ворочалось что-то.       — Костян…       Как же Костя ненавидел его сейчас. Нерассуждающая ярость плеснулась в кровь.       «Не подходи, блядь!»       Он мог бы убить. Саню, Ромку и любого вообще, кто только посмел бы приблизиться и попытаться…       Тошу надо было спрятать. Запереть, закрыть и никого не подпускать. Костя перехватил его поудобнее и в несколько прыжков добежал до дома. Ввалился в тепло прихожей и зажал Тошу в углу. И только здесь понял: он наконец-то спятил. Тоша просто не мог оказаться здесь. Почему сейчас? Как? Кто бы посмел?       Но было хорошо. Костя терся о Тошу, неосознанно помечая, зарывался пальцами в волосы и пытался им хотя бы надышаться. Маленьким, хрупким, своим. Тоша молчал и подставлялся под прикосновения, и это в очередной раз убеждало Костю в том, что реальностью тут и не пахнет. А пахло солоно — поблескивающими на глазах Тоши слезами, потому что даже фантазия — шиза? — у Кости была голимой, не могущей сделать Тошу счастливым.       «Почему же ты плачешь, зайчик?» — снова и снова спрашивал он бережными касаниями — на слова не было сил, горло сдавило.       — Кость, — голос у Сани был весь больной, Косте было так его жаль. Но сейчас себя было жаль сильнее.       Ярость ушла так же быстро, как и накатила. Хотелось, чтобы просто никто не врывался в этот восхитительный бред. И Костя заговорил. Он вываливал все на Саню, не подбирая слов, пытаясь только достучаться. Ведь лучший друг, обладатель почти идеальной Пары, должен понять. И да, простить, видимо, тоже.       И вдруг солью запахло сильнее. Тоша в руках вздрогнул и затрясся в рыданиях. Стиснул Костю в ответ, сжал тонкими пальчиками.       — Дурак, какой же дурак, — шептал он, легонько поглаживая Костю, перебирая отросшие волосы. — Почему ты такой дурак?! — совершенно неожиданно рявкнул прямо в лицо.       Костя медленно моргнул. На фантазию походило слабо, а на настоящего Тошу, чувствительного и щедрого на такие вот выплески эмоций, — очень.       — Это не сон? Я не чокнулся?       Тоша отрицательно замотал залитым слезами личиком.       — Ты на самом деле приехал?       Тоша кивнул, и Костя понял: Тимка. Мелкий засранец, ставший уже слишком сильным. Молодой вожак, с куцей, но поддержкой стаи, совершенно свободно ослушавшийся слабого, измочаленного Костю. Родители не приснились. Конечно приехали, после всего что Тима им рассказал. А потом заставили Саню съездить в Москву. А уж развести жалостливого Тошу на приезд сюда труда не составило. И вот он, сердобольный дурачок, сидит теперь и смотрит несчастными глазами. Ну и что теперь Косте со всем этим делать?!       — Зачем? — простонал он. Забегал по Тоше глазами, чтобы урвать себе хоть что-то. — Что они тебе наговорили? Господи, как теперь-то быть? — как отпустить, когда уже все, вшил в себя жилами! — За что мне это? Езжай домой, — в горле было солоно. Костя чувствовал железистый привкус крови, но выдавил из себя, судорожно сглатывая: — Пока… мотор не остыл.       Пока я не сожрал тебя. Пока не перерезал стаю и всех, кто попробует тебя увезти. Пока я не чокнулся окончательно. Пока в моей любви осталось хоть что-то человеческое. Беги от меня. Не оглядывайся. Не жалей.       И Тоша будто услышал его. Вскинулся, посмотрел зло и рубанул:       — Только когда ты меня отпустишь.       Это было правильно. Честно и без лишних игр. Так, как Тоша должен был сказать с самого начала. Чтобы жить спокойно. Наверное, стоило сказать так еще Сане, который с какого-то хера все же решил ослушаться, потому что если бы сам не хотел, ни хуя бы отец его не заставил, за один-то день.       Вот только Тошу теперь надо было отпустить. Для начала разжать руки, которые Костя и не заметил, как стиснул на Тошиных плечах. И лучше бы кто-то милосердный пустил бы уже ему пулю в башку. Потому что Костя заебался рвать себя. Тоша ведь был его. Столько раз вмурованным намертво, сколько оторванным с мясом. А теперь рвать себя уже было невозможно. От Кости и не осталось ничего. Ни человека, ни волка. Труха одна. Ебаный дементор, раз за разом пытающийся присосаться к слишком светлому и солнечному Тоше.       Просто отпустить. В последний раз. Умирать не так больно, как видеть потом осуждение и разочарование в его глазах. Костя вспомнил Сержа, его презрительные взгляды, чахнущего Димаса и принялся медленно разжимать пальцы.       Раз, два — не больно. Чуть-чуть перетерпеть.       Три, четыре — кто-то обязательно сделает Тошу счастливым.       Пять, шесть — нельзя отпускать; «мое-мое-мое» — собачьим свистком в голове. Кровь, клокочущая в горле.       Семь, восемь — «только когда ты меня отпустишь». Значит, надо отпустить. Так хочет Пара. Мысли вразнос. Не понять ничего. Почему отпустить, если не получается? Как я без тебя? Пусть из жалости, оставайся-оставайся-оставайся…       Девять, десять — что-то щекочет подбородок. Как разжать пальцы?       И тут Тоша взорвался. Сбросил маску Сержа и принялся ругать. Костя уже знал — понимал отчетливо, что не отпустит его. Ну все теперь, поздно дергаться. У оборотней нет паутины, но есть зверская харизма и красота. Для маленьких зайчишек с большим сердцем из волчьего логова обратного хода нет.       Потому отговаривался Костя уже для вида. Выдавал Тоше смешные Сержевы причины, почему он должен сейчас же уехать домой. И отчетливо понимал, что никогда и ни от кого Тоша не должен узнать, что на самом деле теряет. А уж Костя постарается, чтобы сам он не дошел до этого.       Антон без умолку болтал, уговаривал, убеждал, и само это — даже в отрыве от смысла слов — делало легче, в каком-то смысле позволяло принять то, что Тоша сам хотел приехать, что все не только из жалости. Костя, в общем-то, готов был сожрать что угодно, поданное таким тоном, с таким взглядом — несчастным, больным, измотанным, немного напоминающим его собственный. И объяснение про альфу. Даже если бы он был приземистым толстяком-блондином. Костя схарчил бы, пожалуй. Но альфа действительно был похож. А еще свежи были воспоминания о том, как Тоша целовался — вернее, не целовался. Позволял себя целовать — возможно, но сам не целовал. А Косте было с чем сравнить. Он знал, какой Тоша, когда отпускает себя, как он вжимается всем телом, как цепляется за плечи, волосы — все, что под руки подвернется, как снова тянется, почти вынуждая терять контроль, который и так с ним смешной, иллюзия одна.       — А хочешь узнать, что еще я делал? — вот именно так, комкая футболку, вопрошал Тоша.       — Конечно хочу. Что же еще ты делал?       Костя хотел узнать все. Прожить вместе с Тошей эти адовы недели. Заменить его воспоминаниями свои, наложить и заламинировать, чтобы лаково блестели Тошиными глазами.       — Ходил по магазинам, — Тоша частил, почти сбивался, захлебывался в потоке слов, а Косте хотелось торопить его, и снова прижать, и просто смотреть. — Купил кое-что, даже не соображая, что делаю, а потом понял, для кого это, и меня таким отчаянием накрыло, что хоть вешайся. — Костя знал, что одежду Тоша покупает самым близким — ищет именно то, что подойдет, и всегда попадает в точку. — Знаешь, что я купил?       — Что?       Понимание, принятие того, что Тоша приехал по доброй воле, что уезжать не собирается, вдруг навалилось неподъемной тяжестью. Его было много. Костя задыхался от этого невозможного, невероятного еще вчера счастья. Просто… Можно на тебя смотреть? Да? Дотрагиваться можно? Тоша?       И в том, как он бесцеремонно хватал Костю за руку, как без всякого пиетета тащил за собой и одевал, слышалось «да» на каждый из вопросов.       Как много и мало нужно для счастья.       Прийти в себя — отделить себя от Тоши — удалось, только когда тот закрыл за собой дверь спальни. Той самой, около которой все еще пованивало кровью. Но теперь этот запах даже успокаивал — своего рода очередная метка. Костя ворочался в соседней комнате, прислушивался к стихающим шорохам за стеной и не решался стянуть свитер, хотя в доме было жарко. Комкал в пальцах шапку, то и дело поднося к носу — от нее пахло Тошей, сильно, не так, как пахнет, когда вещь покупают и убирают в пакет. Так пахнет, когда ее периодически достают, рассматривают, трогают.       Тоша был рядом всего ничего, а Костя успел найти столько таких вот мелких знаков, что он тоже скучал, что расставание не было нужно никому, что Костя готов был побиться головой о стену, если бы это помогло. Успокаивало только то, что Тоша, видимо, смог увидеть в их отношениях нечто большее, чем одноклеточная летняя симпатия.       Время перевалило за полночь. Мысли роились в голове, но позволяли вытягивать одну за другой. Костя впервые за последнее время строил планы. Нужно было переставать манкировать своими обязанностями и хотя бы сходить на тренировку — дать время Тоше отдохнуть от навязчивого внимания и поговорить с Ромкой. Прийти в себя.       И все же до конца не верилось. Сколько Костя ни вслушивался в Тошино дыхание, сколько ни вертел в руках шапку — казалось, что все приснилось, привиделось. Только неудачно моргни — и иллюзия развеется. Костя должен был посмотреть.       Так тщательно выстроенный дом — без права на ошибку! — вдруг осекся скрипнувшей дверью. Ровное Тошино дыхание сбилось. Костя закатил глаза и вздохнул.       — Ты извини, пожалуйста, — быстро проговорил он, надеясь, что уснет Тоша так же быстро, как и проснулся — ему действительно нужно было отдохнуть после дороги и всего остального пиздеца, что на него свалился, — никак не могу до конца поверить…       Но договорить ему не дали. Тоша ласково и немного насмешливо поглядел на него, приподнял одеяло и недвусмысленно похлопал по краю кровати, предусмотрительно сдвигаясь чуть в сторону:       — Ночью надо спать.       Охнул от неожиданности, потому что строить из себя человека Косте было уже совсем не с руки, но сразу завозился, устраиваясь поудобнее. Неосознанно притерся, ткнулся попкой Косте в пах. Возбуждение, слабое — намек один, плеснуло сразу. Костя довольно хмыкнул и пробормотал Тоше в макушку очевидное:       — Ну, насчет спать мы еще поговорим.       Он предвкушал, как всю ночь будет любоваться Тошей. Прижимать его к себе, слегка — чтобы не разбудить — чмокать в затылок и белеющую между волос шею. Будет дышать им. Наконец-то.       — Но позже, — проговорил Костя, прикрывая глаза.       Кажется, Тоша что-то еще говорил ему, но Костя не запомнил. Сна возле машины должно было хватить, но не хватило. Рядом с Тошей всего не хватало: выдержки, слов, проницательности. Ну, такая уж Пара Косте досталась. Удивительная. Короче, отключился он. Начисто. Волки обычно спят чутко — реагируют на звуки и движение, но не в этот раз. Костя провалился в сон. Барахтался в восстанавливающей силы темноте и никак не мог вынырнуть. Проснулся, толком не понимая, где он вообще находится и почему: спальня была решительно незнакома. За мысль о приехавшем в поселение Тоше Костя уцепился почти мгновенно — слишком глобальной, затмевающей все остальное она была. Он резко развернулся, уже понимая, что рядом никого. И запаниковал. Воздуха стало мало. Костя судорожно зашарил по кровати, сдернул одеяло. Он был один. Горло сдавило, и тут взгляд упал на разворошенный чемодан — не приснилось, значит. И Костя рванул из комнаты. Впервые в жизни не подключая ни одно из так хорошо приспособленных для поиска чувств. Как потерявшийся ребенок мчался вперед, метался из стороны в сторону, пока не влетел в кухню.       Видимо, все же относительно бесшумно, потому что Тоша заметил его не сразу. Он что-то помешивал в сковородке у плиты и пританцовывал, напевая все ту же песенку. Парадоксально, как она теперь ухитрялась вызывать улыбку напополам с тошнотой. Костя прислонился к двери и выдохнул. Тоша резко обернулся и расплылся в улыбке. Все резко, одним моментом стало хорошо.       — Доброе утро. У тебя с продуктами, правда, не густо, так что я смог только имитацию плова сообразить.       Ох, да похуй, хоть жареных тараканов!       Костя крадучись подошел к нему, обнял, притерся со спины и выдохнул в затылок:       — Доброе утро. Плов — это прекрасно.       Тоша вдруг замер в его руках. Потом попытался расслабиться, но не слишком успешно. Судорожно начал что-то помешивать, и Костя готов был уже отстраниться — прокушенная губа давно зажила, — но тут обратил внимание на виднеющийся из-под волос кончик уха. Костя широко ухмыльнулся и прикусил его, заглядывая Тоше в лицо. Совершенно недвусмысленно покрасневшее, как Костя и предполагал. Тоша смущался. Стеснялся. Костя жарко выдохнул ему в шею. Тоша вздрогнул — не отдернулся! — и покраснел сильнее, закусив губу. Костя знал, что, в принципе, ничто не помешало бы им заняться сексом — благо искусственная смазка продавалась в каждой аптеке. Сейчас, после плова, вечером — в самое ближайшее время. Тоша не стал бы отказываться. Точнее, Костя с легкостью мог бы сделать так, что он не смог бы отказаться. Но Костя разжал объятия, огладил Тошу по рукам, специально не вкладывая в это никакого постельного подтекста — просто доставить удовольствие, показать, что Тоша нравится. Приласкать. А затем Костя отошел и буднично поинтересовался:       — Тебе, может, помочь чем?       Тоша обернулся, непонимающе захлопал ресницами, чуть нахмурился, будто бытовой Костин вопрос не доходил, не вписывался в его логику, а потом отрицательно замотал головой:       — Я сделал уже все.       — Я тогда на стол накрою.       Расставляя тарелки, Костя думал о Тимохе. Как тот, увидь он эту ситуацию, закатывал бы глаза и всячески давал понять, что Костя дебилоид. Его презрительное лицо вставало прямо в красках. Потому что Тима не ждал никогда: хотел омегу — трахал, без лишних метаний. Но Костя был уверен, что поступает правильно. Дело было не в его все еще плачевном состоянии, а том, что отношений, как таковых, у них с Тошей не было. Тот отзывался, да, но все это объяснялось примитивной физиологией. А Костя хотел, чтобы Тоша не напрягался, а льнул к нему. И для этого нужно было подождать. Сделать все правильно: поухаживать, узнать Тошу лучше, дать ему узнать себя. Не как друга или Пару, а как своего. Своего альфу и омегу соответственно. Костя хотел, чтобы скованность, напряжение между ними исчезли.       Их просто закинуло в почти семейную жизнь, минуя все обязательные стадии «до». А Тоша был другим. Он ценил классическую модель отношений. Воспитывали так, наверное, — Косте было все равно. Он видел, как Тоша старается не показать своего смущения, того, с каким, на самом деле, трудом он двигает свои в этом отношении железобетонные границы. Но Костя видел это, чувствовал. И собирался дать Тоше время.       — Я вчера утащил тебя совершенно бессовестно, — улыбнулся он, забрасывая в рот вилку вкусного плова — есть хотелось зверски. — Прогуляемся по поселению? Я все тебе покажу и расскажу. А потом сможешь с Ромкой поболтать, пока у нас будет тренировка. Не знаю, — добавив грусти в голос, проговорил Костя, — наверное, она затянется — я столько времени просрал, так что парни наверняка обленились. Придется погонять.       Костя тщательно, чуть не по минутам, рисовал план, чтобы показать настороженному Тоше, что сексу в нем места нет. Пока нет. Но об этом Костя, понятно, распространяться не собирался.       — Во сколько ты вернешься?       Видно было, что Тоша немного расстроен, что хочет побыть рядом, но Костя помнил, что спешить сейчас противопоказано. Даже если Тоше кажется, что он вот уже прямо весь готов.       — К ужину. Эм. Не знаю насчет продуктов. Поспрашиваю у альф…       — Да я у Ромки попрошу, — отмахнулся Тоша и широко ухмыльнулся. — Думаю, у него забито все и хорошо, если холодильник не трещит. Иногда мне кажется, что дай ему волю — он бы из кухни не вылезал, шаманил бы сутками.       Костя подавился и чудом не раскашлялся.       — Что? — сдавленно прохрипел он.       — Ну, он любит готовить, что-то постоянно придумывает, какие-то чаи заготавливает, травы. Я иногда побаиваюсь его, когда он готовит. Это как бы уже какой-то другой уровень. Вроде молекулярной кухни.       — Шаманит, значит?       — Угу. Это я образно!       — Да, я понял.       Костя тихо рассмеялся, с обожанием глядя на недоумевающего Тошу. Прав был папа. Жаль, что Костя прислушаться не удосужился еще тогда. Надо было забирать себе. Похуй на все. Связь не ошибается. Мог бы ухаживать, привязывать к себе, приучать — теперь не пришлось бы делать цивилизованную морду при рейтинговых мыслях.       А так — подавал Тоше пальтишко, галантно придерживал дверь и прочее джентльменство. Стая тихо сидела по своим коттеджам, повинуясь приказу. А Костя не без гордости исполнял роль экскурсовода — в общем-то, поселение было его детищем.       — А там? — Тоша кивнул на мощеную дорожку, уходящую вглубь леса.       — Тренировочная площадка. В обороте.       Костя специально уточнил. Больше даже не сам, а повинуясь желаниям волка. Тот столько времени уже обожал Тошу, не имея возможности даже показаться. Советский еще мультик про аленький цветочек весьма достоверно описывал его положение. И волк очень устал быть чудовищем, устал видеть, что Тоша боится его — пусть и в качестве отражения совершенно другого оборотня. Он ведь красивый был, сильный, большой. Так хотел показаться! Но Тоша вежливо улыбнулся и поспешно отвернулся от дорожки. Волк заскулил и, поджав хвост, обиженно свернулся внутри. Костя зябко передернул плечами и отмахнулся от чужих переживаний. Он-то знал, что всему свое время и такие страхи, как те, что пришлось пережить Тоше, быстро не проходят.       — Ну вот, — проговорил Костя, когда они остановились около их коттеджа, — собственно, это все.       Он внимательно вглядывался в задумчивое Тошино лицо, пытаясь понять, угодил ли.       — Честно говоря, — медленно начал Тоша, и Костя приготовился все перестраивать к хренам, — я ожидал чего-то более внушительного. Пафосного, что ли…       — Это же новое поселение, — спешно заговорил Костя. — Почти заготовка. Потом достраивается под вкусы стаи. У многих ведь еще нет омег. Я тоже… был…       Он замялся и замолчал. А потом вскинулся и с жаром продолжил:       — Но если ты хочешь чего-нибудь — скажи! Сделаем в кратчайшие сроки! Бассейн там побольше или зимний сад. Наш коттедж уже, наверное, не получится перестроить, но…       Тоша, посмеиваясь, закрыл ему рот ладонью.       — Не надо никаких садов! Я, наоборот, рад, что все так. Без лишнего шика. Зачем сад, если такой лес вокруг? Поселение — оно… как бы сказать?.. Встраивается в лес. Как будто… его часть, что ли. Очень круто! Мне нравится. Лучше не могло быть, правда.       Костя выдохнул и кивнул, показывая, что все понял. Тоша убрал руку и придвинулся ближе. Запрокинул голову, заглядывая в лицо.       — Понимаешь? — шепотом спросил он.       Костя кивнул и обнял его. Прижал крепче, утыкая носом между ключиц, и положил голову на макушку. Тоша повозился, обхватил Костю и крепко — изо всех своих смешных силенок — стиснул.       Косте очень хотелось сказать: «Я люблю тебя. Очень люблю. Почти невыносимо». Но сейчас уже был неподходящий момент. В пылу вчерашнего горячечного полубреда его сбивчивые признания не требовали от Тоши ответа, но сейчас сказать что-то ему пришлось бы. И поэтому Костя просто в очередной раз потерся о Тошу, не обновляя очевидные яркие метки, а ласкаясь, пытаясь передать ту нежность, что он испытывал. Любовь — чуть позже. В свое время.       — А где все?       — Позвать?       Тоша замычал отрицательно и замотал головой.       — Как на параде, что ли? Не надо. Можно как-то лично с каждым познакомиться?       — Все можно, — весело хмыкнул Костя. — Хоть лично, хоть парадом, хоть посредством аудиенции.       — Лично. Но не аудиенцией, — испуганно проговорил Тоша.       Костя заулыбался. Тоша просто не понимал, насколько все уже его любят. Просто за то, что Костя его выбрал. За то, что приехал. За то, что уже понимает стаю, чувствует.       — Тогда пойдем в гости. Учти, альф с омегами у меня мало — жди холостяцкого бардака.       — Мне без разницы, — искренне ответил Тоша и поднял взгляд. Синий — в противовес хмурому серому небу.       Костя еще немного потискал его — потому что отпускать не было никаких сил, прикусил за нос и взял за руку, направляясь к Гару.       Костина стая была сильной, волки были во многом похожи на него самого, но все же альфы сильно различались. И к каждому — решительно к каждому! — Тоша почти мгновенно подобрал ключ. Да, влияло Костино отношение, но Тоша сам как-то поразительно легко умел расположить к себе. Как на той гребаной прогулке с Костей, махом сметал все выстроенные границы, пробирался ближе, чем человек или оборотень собирался подпустить.       Альфы, омеги из стаи выдавали пусть не секреты, но довольно интимную информацию о себе, с легкостью делились планами, проблемами — Костя о чем-то и не догадывался. И каждый тянулся за Тошей. Они с Костей каждый раз задерживались в коттеджах дольше, чем было запланировано. Костя почти утаскивал Тошу, мысленно одергивал тянущихся за ним членов стаи.       Тоша чувствовал или понимал это. Еще в самом начале он тихонько поинтересовался у Кости, можно ли организовать что-то типа приветственной вечеринки, собрать всю стаю. Костя недоуменно посмотрел на него и пожал плечами:       — Можно, конечно, но на подготовку времени маловато. И где ты хочешь всех собрать? У нас есть клуб, банкетный зал и конференц. Но они не слишком большие…       Тоша поджал губы, сдерживая улыбку:       — Эй, мы можем собрать всех в твоем коттедже? Никаких шумных гуляний золотой молодежи. Просто пообщаемся.       Это «твоем» резануло слух. Сильно. Переключиться на само предложение и удержать заинтересованность и доброжелательность на лице оказалось зверски трудно. Но Костя сглотнул и улыбнулся шире:       — Конечно можно. Не вопрос.       Омеги быстро нагружали столы всякими закусками — волки всегда подсознательно выбирали в Пару хозяйственных мальчиков, — а Тоша все оглядывался по сторонам. Выглядел встревоженным. Костя никак не мог уяснить, что же его беспокоит, что он выискивает. Боялся, что старые страхи так и не улеглись. Или — того хуже — в Москве случилось что-то, о чем умолчали и Адам, и стая. И теперь оно снова прорывается, снова мучает и так измученного Тошу. Костя почти спросил — подошел к Тоше и даже рот открыл, но тот резко выпалил, не сводя с него взволнованного взгляда:       — А Сережка где?       Мозги, конечно, ломка Косте изрядно перетряхнула: как можно было не догадаться о таком очевидном — просто удивительно даже.       — В лесу. Скоро будет.       Костя думал, что отболело, что теперь-то можно быть уверенным в Тоше, который просто общительный, с размытыми блядскими границами, который ни хрена не понимает, насколько он исключительно Костин. Но когда он, взвизгнув от радости, рванул к Серому и повис на нем, болтая ногами, Костя заскрежетал зубами. Тишину, воцарившуюся в поселении, можно было пощупать. Замерли все. Кроме Тоши, который не сразу понял. Только каменная неподвижность испуганного Серого на что-то намекнула ему. Тоша спрыгнул на землю, обернулся на Костю и все понял правильно.       — Ну ё-моё, — давясь смехом, пробормотал он и засеменил к Косте.       Двигаться было опасно. Костя с силой зажмурился, давя злость. А когда открыл глаза, Тоша стоял перед ним.       «Извини», — одними губами проговорил он, а потом — тюх! — внезапно сильно обнял Костю, буквально плюхнулся на него, крепко обхватывая за талию.       Вся стая выдохнула и обмякла вместе с Костей, а проходящий мимо Серый отвесил Тоше легонькую затрещину:       — Блонди!       — Ах ты!       Тоша резко отлепился от Кости, догнал Серого и хотел отвесить пинка, но тот легко поймал его за ногу и потопал дальше, а Тоша, вереща и грозя невыполнимыми карами, поскакал следом на одной ноге. И вот это Костя хотя бы мог терпеть. Даже готов был терпеть и дальше, но Тоша всегда оставался собой: был куда более чутким, разумным и понимающим, чем Костя всегда о нем думал. Ни разу больше он не заставил ревновать.       Они вообще быстро притирались друг к другу, точнее, притирать было почти нечего. Костя не верил поначалу, что так бывает, думал, что Тоша старается выглядеть чуть лучше в его глазах, в чем-то перебарывает себя. А потом понял, что нет, что Тоша просто такой — нежный и замечательный. Что готовит, потому что хочет порадовать, а не чтобы казаться хорошим. Ждет Костю спать, потому что без него просто не может заснуть. И для полной идиллии не хватало финального штриха — охуительного секса. Костя знал, что он будет именно таким, мог его таким сделать, но раз за разом оттягивал.       Провоцировал Тошу как только мог — тот велся, подставлялся под прикосновения с каждым днем все более полно, откровенно. Костя столько раз раскладывал его на диване в гостиной и в кровати, отдергиваясь в самый последний момент, задыхаясь просто от слабого, но отчетливого запаха смазки. Оставлял обоих неудовлетворенными.       Причин было несколько. Первая и самая дурацкая — Костя никак не мог избавиться от иррационального страха. После пережитого хотелось оставить себе хоть иллюзорную надежду на спасение, если в какой-то момент Тоша все поймет и уедет. Это было тупо, но Костя пасовал раз за разом, не решаясь перейти Рубикон.       Была и еще одна причина. Костя был и оставался мудаком. Иногда он мог задвинуть эту сторону своей натуры, но сейчас она решительно брала верх. Издеваться над Тошей было приятно. Приятно было доводить его почти до края и — оп! — делать шаг назад. Смотреть на возбужденное, растерянное лицо. Так хорошо знакомое Косте выражение «хочу, но не могу сказать о том, что хочу» прямо светилось на нем.       И Костя тонул в собственном садизме, отмахиваясь озвученной Адаму версией:       — Я жду его течки.       — Серьезно, блядь? — едко поинтересовался на том конце Адам.       — А в чем проблема, блядь? — отозвался Костя, в точности копируя интонацию.       — Мой юный и туповатый друг, — деликатно начал Адам, — по всей видимости, твой мозг превратился в комок меха — ничем другим нельзя объяснить то, ЧТО ТЫ НЕ УДОСУЖИЛСЯ ХОТЬ НЕМНОГО ИЗУЧИТЬ ВОПРОС! — зло рявкнул Адам.       Костя подпрыгнул в кресле, а волк испуганно прижал уши.       — А если бы все-таки удосужился, то узнал бы, что у тебя одновременно с ним начнется гон.       Адам многозначительно молчал, видимо ожидая, что Костя начнет рвать волосы и посыпать голову пеплом, но тот так и не мог понять, в чем, собственно, проблема.       — Ну и хули не так-то?       — Ну ты и тупо-о-ой, — скорбно простонал Адам. — Твой первый гон рядом с Парой, Котик! После скольки там лет воздержания? После уверенности волка и сам-знаешь-кого, что Тоша твоим не будет. Когда он окажется под тобой весь такой сладкий, мягкий, горячий — везде, блядь, Костя, горячий! — думаешь, ты сможешь хоть немного сдержаться? Или выдерешь его, как сучку? А теперь ответь-ка себе честно: твой милый маленький девственник выдержит волчий напор без ебаных границ? Когда он даже не сможет сказать тебе «нет», не получив хер в горло?       Костя вымученно застонал. Он жестко проебался, особенно с тем, что решился позвонить Адаму только сейчас.       — Смазку в руки и трахаться, начиная с сегодняшнего дня!       Костя правда собирался последовать совету. Смазка лежала в тумбочке, а Костя кайфовал, делая вид, что опять сдерживается, когда Тоша в полупрозрачных брифах — похожих на боксеры, которые сорвали все маски, — провокационно вертелся рядом. Понимать, что вот теперь можно и даже нужно, что сдерживаться не надо, было так сладко, что все страхи стирались начисто, набело. Костя почти повернулся, почти подмял Тошу под себя, как тот со скорбным вздохом поднялся и потопал к двери.       Просто Тимоха охренительно научился маскировать свое присутствие, прокрался неслышно на фоне Тошиного ерзания. И вместо запланированного секса Косте пришлось разбираться с дерьмом, в которое любимый брат влез по самые уши. С таким даже к родителям выпнуть было нельзя. А когда удалось вернуться в спальню, у Тоши началась течка.       — Тош, у меня сегодня дела. Кое-какие вопросы порешать надо, так что ты ложись без меня. Я если приду, то ближе к утру, — пятясь и судорожно пытаясь сохранить безмятежное выражение лица, соврал Костя — никаких дел ночью у него, ясное дело, не было.       И слава богу, что Тоша еще не изучил стаю и его хорошо, что вымотался, устал и с легкостью проглотил шитое белыми нитками объяснение. Костя выкатился на улицу, дернул спящего Саню и ломанулся в лес.