Зверю в сердце. Костя

      «Дрочить не пробовал?» — мрачно поинтересовался Саня, понуро рыся следом за Костей.       «Пробовал».       Они могли поговорить и в поселении, но гон распирал изнутри, буквально заставлял цепляться за один намек на Тошин запах. А в поселении было слишком много даже не намеков. И все дорожки, петляющие между коттеджами, неизменно приводили к одному, где младенческим сном спал Тоша. Костя не хотел рисковать. Приближаться было небезопасно.       «Ну так еще подрочи», — заныл Саня.       Его можно было понять. Восстановиться толком даже на Ромкиных отварах Саня попросту не успел. Таблетки, которыми его пичкали по дороге в Москву и обратно, были химией. Они поддерживали нужное состояние, но гробили организм быстро и качественно. Саня держался больше на силе воли и Ромкином энтузиазме. Но пока он Косте был нужен.       «Тобой подрочу!»       «Ну, блядь, Матвеич, — снова заканючил Саня, — ну как ты себе это видишь? Тоша — это ж Тоша. Он все поймет еще на подходе».       По правде говоря, Костя тоже так думал, но альтернативных вариантов пока не видел.       «Значит, приложишь свои актерские способности. Все. Спать иди».       Отголоски Саниного недовольства долетали до Кости, пока тот не утихомирился у Ромки под боком.       И как же неебически хотелось трахаться! Костя и не думал, что бывает так. До мутнеющего зрения и дрожи, настолько сильной, что приходилось останавливаться и, стиснув зубы, приходить в себя. Он шарахался по лесу до обеда, периодически оборачиваясь и бесполезно, болезненно надрачивая. Фантазии не помогали ни на грош. Сейчас Тоша реальный и выдуманный не сливались воедино, а четко разграничивались. И подделка не принималась.       В обед Костя, собрав все свои актерские способности, заглянул в окно. Тоша, сладкий домохозяюшка в передничке, разулыбался и двинулся к нему. А Костя с удовольствием бы смахнул все вкусняхи на пол, нагнул Тошку над столом, затолкал фартучек ему в рот и выебал бы, чтобы слышала вся стая. Так что пришлось быстро хватать первое подвернувшееся под руку и сваливать. Разочарованное Тошино личико словно отпечаталось перед глазами.       С горем пополам запихав утащенные ломти хлеба, Костя напился из колонки и устало привалился к стволу дерева. Все было мокрым от моросящего с самого утра дождя, и, хотя Косте было жарко, сырость раздражала. Впрочем, его сейчас все раздражало.       Дождавшись, пока Тоша уйдет — Костя чувствовал его, растерянного, недоумевающего, даже на расстоянии, — он медленно просочился в дом. Казалось, от запаха Тоши, от его недавнего присутствия должно стать легче, но ни фига. Костю все сильнее затапливало злым, агрессивным возбуждением. Он быстро, порыкивая сквозь зубы, поднялся наверх и ухватил оставленную Тошей пижамную футболку. Это было некрасиво и совершенно не вязалось с образом джентльмена, который Костя пытался на себя нацепить. Он и так уже трещал по швам, а в гон распался на клочки. Костя дрочил в футболку, представляя, как держит Тошу за волосы, запрокидывает его голову, заставляя шире открыть рот, как вдалбливается в горло, как кончает прямо туда… Мх-х-х… Он даже не попытался убрать футболку, кончил — с особым удовольствием — в нее, втер сперму. С несвойственной ему старательностью.       В Тошино приближение Костя поначалу не поверил. Ну, блядь, серьезно? Потом готов был прибить Саню, который в критических ситуациях с омегами напрочь терял мозги и эти свои психологические приемчики. И наверняка спизданул Тоше правду, хотя наврать не составило бы большого труда — Тоша так легко повелся на «очень важные дела» посреди ночи. Но теперь было не до того. Тоша подходил к дому, просто излучая обиду и агрессивную решимость. И еще желание. В другое время Костя не смог бы, конечно, уловить его эмоции, но не сейчас, когда течка накладывалась на гон и усугубляла Связь.       Прочная ткань Тошиной футболки треснула, как газетная бумага. Костя отшвырнул обрывки в сторону и подался назад. Огляделся, ища пути отхода, и потерял время. И себя потерял. Костя судорожно рыпался, рвался наружу из какого-то закулисья, рядом бесновался в испуге волк, а то другое, темное, довольно лыбилось, спускаясь по лестнице навстречу Тоше. Предвкушая. Вот про это говорил Адам. Костя просто недооценил опасность. Стылый ветер пахнул в лицо из раскрытой двери, и Костя провалился в забытье. Он барахтался, захлебываясь в ужасе, представляя, что может произойти с Тошей, который с Костей-то не готов был встретиться лицом к лицу, волка его боялся. А бояться надо было другого. Вот того, в чем Костя не сильно-то отличался от Тошиного мудака-бывшего, что, как он думал, надежно спрятано, почти похоронено под фамильной выдержкой. Что сейчас оказалось с Тошей наедине.       Вытащил волк. Взбрыкнул, обрывая цепь, вытолкнул Костю на поверхность, теряя с трудом накопленные силы, и утащил за собой темноту. Костя боялся смотреть на Тошу. Всего было катастрофически много. Тошиного запаха, тепла, собственного возбуждения. И беснующегося опасно близко дерьма. Только волка, держащего его из последних сил, было мало. Костя понимал, что Тошу надо отпустить, успокоить и дождаться хотя бы относительного штиля, чтобы сделать все правильно, чтобы не напугать еще больше, потому что Тоша, такой хрупкий, почти потерявшийся под навалившимся на него Костей, заслуживал чего-то идеального. А еще Костя понимал, что времени у него нет. Что стоит прождать еще немного, чуть накрутить неведомым образом ослабшее возбуждение — и волк не спасет. Ничто и никто не спасет. Тоша даже не спрячется нигде.       — И ни звука, — оборвал Костя его попытку что-то пискнуть. — Молчи. Мое изрешеченное терпение сейчас тоньше паутины. Сам будешь не рад.       И тут он внезапно понял. Тоша не был напуган. Даже немного. Не пытался вырваться, не закаменел от ужаса. Тоша нестерпимо, куда сильнее, чем когда несся в западню, был возбужден. Его запах, такой сочный и отчетливый, кажется, учуял бы даже человек. Костя недоверчиво опустил руку — не особо тонкие спортивные штаны Тоши были мокрыми насквозь. И Костя готов был прозакладывать свой хвост, что в лужу Тоша не садился.       Когда он сдирал к ебеням эти штаны, улыбка его была едва ли не шире, чем у отступившего сейчас монстра.       Костя и забыл, какой Тоша худенький и маленький без одежды, какая нежная у него кожа. Хотелось облизать его всего, но запах был слишком сильным. Костя протянул руку, чтобы растянуть — ну хоть как-то! — но Тоша вдруг тихонько застонал и чуть прогнулся, раздвигая ножки. Контроль отъезжал. Костю опять затягивало. И он, выматерившись сквозь зубы, втиснул дрожащими пальцами мокрую головку в Тошу.       Бля-а-адь! Ох-х-хуенно! Двигаться было легко и одновременно туго, так что глаза сами собой закатывались и лезли клыки. Тоша подставлялся, стискивал подушку и пах-пах-пах! Костя понял, что самоконтроля просто нет больше, и сдавленно попросил:       — Упрись в изголовье.       Было так, блядь, хорошо. До невыносимого. И Тоша, неосознанно притискивающий Костину голову к шее, делал полубезумный трах удивительно правильным. Не хватало сущего пустяка. Костя хотел видеть Тошу, видеть, как тот закатывает глаза, кусает губы в однозначном удовольствии. И только развернув его, Костя отпустил себя. Из последних сил попал зубами в то же самое место и стиснул Тошу, привязывая к себе узлом и волчьей хваткой.       Короткого сна — почти бессознательности — хватило, чтобы прийти в себя и немного восстановиться. Костя проснулся чуть за полночь, обтер сладко спящего Тошу и прилег рядом. Но сон не шел. Изможденный сексом Тоша выглядел правильно, и Костя все никак не мог им налюбоваться. Прислушивался к тихому дыханию, стараясь не вглядываться очень уж пристально, чтобы не разбудить. И только под утро одно лишь молчаливое присутствие рядом стало тяготить. Они все-таки перешли на новый этап — Костя чувствовал! — сдвинулись чуть дальше, и это нужно было закрепить. С Тошей закреплять получалось только в диалоге, поэтому Костя принялся осторожно поглаживать его по лицу, то ли лаская, то ли закрепляя в памяти и так зазубренные черты. Плюс он все-таки немного опасался. Регенерация регенерацией, но Костя вчера перегнул, так что может быть…       Но Тоша только радостно улыбнулся:       — Прекрасно.       От не выветрившегося еще запаха секса, от вида Тоши — абсолютно голого под одеялом — гон начал снова набирать обороты. Не рывком, как обычно бывало, а медленно. Но неотвратимо. Не мешал ему даже вполне серьезный разговор, в котором Косте снова приходилось изворачиваться и выставлять себя дураком, чтобы не открыть Тоше всех карт. И вырулило. Наверное, в Тошиных глазах Костя по-прежнему оставался несколько недалеким в житейском плане, но пока переубеждать его не хотелось. Пока это играло Косте на руку. Потому что неудобная тема так легко свернулась, Тоша так удачно поддался игрушечной манипуляции с жалостливым рассказом о Димасе и собственном раскаянии. «Я больше не буду», — завуалированно говорил Костя и мысленно скрещивал пальцы. Переключил Антона, надавил на жалость — Тошино слабое место — и завалил на подушки.       Ими Костя, ясное дело, не ограничился. Устроил новую экскурсию по дому. Теперь уже настоящую, не для невинных сладких омежек. Прокатил по всем доступным поверхностям и несколько раз приложил к стене. С обычным альфой не сработало бы — попка у Тоши была не резиновая, — а Костя мог банально зализать. Слюна, сперма, кровь — все годилось, чтобы в считанные минуты привести своего человечка в порядок. И даже на десятый заход дискомфорта не было. Вот только силы Костя Тоше восполнить не мог. И во второй половине дня, когда тот в изнеможении мотался под ним, когда мог уже только хрипеть и хныкать на рваных вдохах и выдохах, Костя решил притормозить. Потому что вот теперь, с ног до головы залитый спермой, искусанный, помеченный изнутри и снаружи, имени своего не помнящий Тоша выглядел правильно. Под Костей, на его члене, на узле. Вот так.       Костя ухватил Тошу за шею, склонился ниже, тихо зарычал и клацнул зубами, в считанных сантиметрах от удивленного лица. Тоша весь затрясся, сжался — тоже весь! — и, запрокинув голову, кончил.       — Не хочу оставлять тебя, — выдохнул уже одетый Костя ему в макушку рано утром, — но у меня еще есть дела. Отсыпайся. Буду вечером.       Стая совсем обленилась, и гонять их приходилось регулярно, а вчерашний незапланированный выходной и так подорвал худо-бедно установившийся режим. Ну и да, Тоше необходим был отдых. Долгий и качественный. А Костя — пусть гон и отпустил — не был до конца уверен, что сможет Тоше его обеспечить. Так что безопаснее было бы погонять стаю.       Приближение чужаков Костя почувствовал сразу. Да те и не скрывались особо. Об открытой стычке — чисто силами померяться — договаривался Костя лично с Гришей. Гришка был старше и опытнее, так что схлестнуться с ним было интересно. Особенно сейчас, когда Костя еще не набрался сил и они были в примерно одинаковом положении.       Запрет на препараты был негласным. Ну тупо это. Схватки стай — это не человеческие писькомеряния за сраные кубки — сборщики пыли. Опыт — вот что важно было для волков. Но не для ебантяя из Гришкиной стаи. Вроде бы говорили, что взяли его по большому блату, кто-то очень просил и Гриша отказать не смог. Терпеть не мог отбитого ублюдка, но держал в стае. Много еще чего говорили, но Костя как-то не принимал это близко к сердцу — Гришины проблемы-то, по сути. Были. Ровно до момента, когда Костя от души приложил его о дерево, вырвав хриплый взвизг. Плечо обожгло, и Костя, недоуменно обернувшись, увидел в плече пустую ампулу. И все завертелось. Буквально. Перед Костиными глазами.       Пока он был заперт на задворках, Костя в полной мере прочувствовал, что все эти долгие годы ощущал его волк. Когда не пробиться. Когда тот, кто управляет, живет своей жизнью, с которой ты не согласен в корне. И ты отчаянно ломишься в несуществующую преграду, а он просто не чувствует тебя.       Волк расшвыривал всех, не делая скидок, не поддаваясь всяким сантиментам. Стае доставалось за то, что посмели встать против вожака, чужим за то, что чужие и пытаются закрыть зарвавшееся уебище. Человек мог простить больного сородича — волк требовал его уничтожить.       Испуганный вскрик привлек внимание сразу. Он не принадлежал никому конкретному — скорее добыче, в силу откровенного страха, и волк дернулся на звук. Мимоходом опрокинул Димаса, какого-то хуя решившего в него пострелять, и оскалился.       Ужас, какой-то совершенно непередаваемый, разогнал сильный препарат как физраствор. Волк смотрел на замершего Тошу и боялся вздохнуть. «Напугал-напугал-напугал», — рвало его на куски. А он не смел дернуться. Костя думал, что волк сбежит — это было бы ожидаемо, — но тот оказался измочален ожиданием в разы больше человека. В конце концов, Костя получал Тошу хоть в каком-то качестве, а волку, который выбрал его, который полюбил первым, доставался только ужас и отведенный взгляд. Он рухнул на пузо, поджал хвост и заскулил.       «Не бойся! Вот он я, твоя ручная болонка. Бей — только не бойся», — говорил волк.       Никто — ни волк, ни человек — не ждал, что Тошу так легко отпустит. Он был таким сострадательным, славным зайкой с гигантским просто сердцем, но так мимолетно отринуть все страхи, настолько довериться хищнику — Костя не мог даже надеяться на подобный исход. Но радостный Тоша с удовольствием шел рядом с косящимся на него волком и не боялся. А тот, сходя с ума от разрывающего счастья, глупым щенком жался к его ноге.       Костя так долго ждал от Тоши шагов, отчего-то свято веря, что в гармоничной паре они непременно должны быть. Расстраивался, не видя их. И только теперь понял, что все это — дурное, прошлое — на самом деле было смешным и по-детски наивным. Самые важные шаги Тоша сделал в тот самый нужный момент. Сейчас. От крыльца до поляны. Тридцать два. Костя считал.