История про мальчика, который хотел счастья

Сердце громко стучало, билось в немыслимом ритме, Демьян его слышал так отчётливо, как будто это был не орган из плоти и крови, а церковный набат. За этим шумом, он не сразу понял, что остался в квартире один, как уходил Лер, одевался и закрывал за собою двери, прошло мимо слуха и сознания. Жизнь штука непредсказуемая, это парень знал всегда. Знал, что нельзя убежать от воспоминаний, от себя, и от судьбы, но он пытался. Пытался отчаянно, не оборачиваясь назад, выстраивая свою новую, казалось, такую обычную жизнь. И некоторое время он был уверен — получилось оторваться, сбежать, закрыть за собою дверь и теперь жить спокойно. А вот надо же, догнало, именно тогда, когда меньше всего этого ожидал, и не просто догнало, приложило с такой силой, накрыло такой волной, что расшибло в лепёшку и как теперь собирать себя заново? Да и будут ли вообще на это силы, идти дальше, или просто нужно опустить руки и плыть по течению? Перед глазами всё плыло, мутная пелена мешала осознанию реальности, и метавшийся до этого момента по спальне, натыкающийся на углы кровати Демьян, выскочил сначала в коридор, и только спустя несколько секунд направился в ванную. Ледяная вода привела в чувство, немного, но достаточно, чтобы понять, что он залил ею не только глаза, лицо, но и ворот домашней футболки. Кое-как вытерся и вернулся в спальню, где взгляд как магнитом притянуло к фотографии, к изображению, что буквально кричало: «Посмотри, видишь? Видишь какой ты на самом деле? Маленькое, глупое, наивное ничтожество! Это ты, Янка…». Желание бежать было единственным, единственным честным и возможным. Он опять метался по квартире, хватая первые попавшиеся под руку вещи, чтобы сбежать от мыслей, от воспоминаний, погасить разгорающийся в душе жар неприятия и стыда. На улице было холодно и сыро, ледяной ветер пробирал до костей, швыряя в лицо мелкие ледяные иголки, но Дёме было хорошо. Этот холод не жалил, он остужал, помогая мыслям прийти в порядок. Кто бы мог подумать, что старая фотография, которую он захватил с собой из дома, как единственное напоминание о чём то хорошем, станет той вещью, что почти разрушит его новую спокойную, размеренную жизнь. Напомнит о том, кем он является на самом деле. Валерика Демьян помнил, может не совсем чётко, и скорее всего, многое в его воспоминаниях теперь уже является фантазией, выдумкой, словно и не живой это был мальчик, а воображаемый друг. И всё же, тот факт, что его первую детскую любовь, и первое настоящее, уже взрослое чувство, вызывал один и тот же человек, иначе как мистическим совпадением и не назовёшь. Это было странно, волнующе, и потрясающе, в самом мрачном смысле. Было бы глупым надеяться, что сейчас эти отношения могут закончиться как-то иначе, чем годы назад. Не будет счастливого конца: Валерка так же уйдёт, оставив позади себя разбитое сердце. Их пути в который раз пересеклись, подарив Демьяну мечты и надежды, но они снова разойдутся, так уж суждено. Нет, Демьян не злился на человека, который принёс сумятицу в его душу, это было бы не честно. Давно, когда был ребёнком, он ждал, слушая очередной скандал родителей сквозь стенку, или получая незаслуженную трёпку от матери. Потом сердился, отчаивался, и всё же верил, что Валерик приедет и заберёт его, как обещал. Разочаровывался, засыпал на пропитанной горькими слезами подушке. Просыпался, ловя ускользающую надежду за хвост, снова и снова… А потом, потом просто вырос. Повзрослел в одночасье и понял, что никто не придёт за ним, потому что, не смотря на обещания, на дружбу, они были просто детьми, мальчишками, которые никогда больше не встретятся. Воспоминания, надёжно спрятанные в глубинах сознания, всплыли на поверхность, заставляя болезненно морщиться, и проглатывать подступающую к горлу тошноту. Казалось, всё это было так давно: и городок, в котором родился, и родители с братом, и бессмысленное, ничтожное существование. Если бы были силы, он бы наверное удивился тем мелочам, что вставали перед глазами, с такой ясностью, словно это было вчера. И единственное, за что действительно злился парень на Валеру, это за то, что разрушил стену, которую выстроил у себя в голове, разделяя Янку и Демьяна… Очередная сигарета промокла под сырыми кусками льдистой кашицы не успевая насытить никотином организм, оставляя после себя только горечь на обветренных губах, отчего хотелось курить ещё сильнее. Дёма остановился оглядываясь по сторонам в поисках какого-нибудь укромного местечка, и почувствовал, что с обледенелых волос за шиворот потекла холодная капля талой воды. Глаза наткнулись на невзрачную вывеску дешёвого кафе, и ноги сами понесли в тепло. Как же хорошо, вот так, хоть на мгновение перестать думать.

***

Янка проснулся, но открывать глаза не спешил, прислушиваясь к относительной тишине в квартире. Редко когда ему приходилось просыпаться самостоятельно: во время учебного года его поднимал будильник, на выходных или каникулах родители, или брат. Подниматься он не спешил, как и подавать признаки бодрствования, тихонько развернув голову, приоткрыл один глаз, пытаясь сквозь ресницы рассмотреть кровать самого младшего Захарченко. Кровать пустовала, а дома было тихо, может быть мать с малым уже уехали? Но он тут же откинул эту мысль, не могло ему так повезти, не в этой жизни точно. И тут же, словно подтверждение, в коридоре послышался топот, который почти затих недалеко от двери в спальню. Дверь открылась, и младший брат на носочках крался к его кровати, и пыхтел как паровоз, стараясь делать всё тихо, чтобы не разбудить Яна раньше времени. Не шуметь у него получалось отвратительно, но попробуй этому мелкому карапузу сказать что-то такое, сразу полетит жаловаться матери. Ничего нового в побудке брата Колька не придумал, оставалось только молча терпеть, когда маленькие пухлые пальцы ткнулись в глаза, пытаясь то ли поднять веки, то ли выковырять глазные яблоки. Приходилось для достоверности дышать ровно и не фокусировать зрение, чтобы выглядеть спящим. Малому быстро надоело дёргать Янку за веки, и он обиженно сопел, пидумывая новую пакость. Следующим пыткам подвергся нос, неожиданно сильные пальцы надавили на ноздри, перекрывая доступ к кислороду, но и это помогло мало. Колька сопел уже сердито, когда Янка резко открыл глаза, одновременно выкрикивая:  — Бу! — малой заверещал и отскочил к двери.  — Дурак! Дурак! Я всё мамке расскажу! — и судя по топоту, умчался в родительскую комнату. Пришлось вставать, идти умываться в холодной воде, и одеваться. Время было ещё достаточно раннее, мать наверняка сейчас в сарае, кормит живность. А когда вернётся, Янке нужно будет проводить их с братом на автобус. Радоваться тому, что половина их семьи сегодня уезжает к родителям матери, можно будет позже. Сумки стояли в коридоре, одна поменьше с вещами, и совсем огромная с пустыми банками, крышками для консервации и прочей хозяйственной ерундой. После рождения младшенького, которого назвали в честь деда, родственнички начали подкармливать, снабжая едой, деньгами, ну и на подарки для Кольки не скупились. Ян не завидовал, ему было всё равно, главное чтобы его не трогали, ну, а то, что он явно пошёл не в материнскую породу, в отличии от брата, его только радовало. Ничего общего с Мариной и её роднёй он иметь не хотел, только ненавидел с каждым годом всё больше. И пусть играющие в подростковом возрасте гормоны не вылились в бунт, протестовать глубоко внутри ему никто запретить не мог.  — Колька, — Янка зашёл в родительскую комнату, где братишка смотрел мультики. — Ты чай будешь?  — Нет, — малый даже не повернулся в его сторону.  — Ладно, — тогда можно и квасом с бутербродом позавтракать.  — А мамка сказала, что дед Колька мне кампутер купит. И гуляться в него я тебе не дам!  — Ладно, — повторил парнишка, и тише добавил, — Больно надо… В коридоре хлопнули входные двери и в комнату зашла Марина, пышущая жаром, раскрасневшаяся и потная от работы и летнего зноя.  — Встал уже?  — Да, доброе утро, мам, — Янка попытался проскользнуть мимо матери в сторону кухни, позавтракать он так и не успел, но мать резво отреагировала на манёвр, преградив далеко не маленьким телом выход из комнаты.  — Куда?  — На кухню. Завтракать.  — Ну иди, только живо. Я пока Колюню соберу. Поможешь нам с сумками, а потом сбегаешь в «хозторг» к Стелле, она мне передать кое-что должна.  — Но он же с девяти работает, — перечить матери не хотелось, но и промолчать Янка не мог. — Мне же в школу нужно…  — И что? — Марина взвизгнула, подпрыгнув всем телом, отчего обширная грудь, вздымающаяся над вырезом ситцевого сарафана заходила широкими волнами. Мальчишка прилип взглядом в районе мамкиной шеи, не смея поднять глаза выше, чтобы встретиться с перекошенным от злобы лицом. Эта секундная заминка не остудила пыл Марины, скорее наоборот, её злость собралась с силами, чтобы выплеснуться на сына злыми словами.  — И что? Ты экзамены сдал? Сдал! Какая разница, когда ты теперь оценку за последний узнаешь, в девять утра, или в девять вечера? В школу ему! — по груди и шее Марины наливались алые пятна, и в ложбинку между грудьми покатилась струйка пота. — В школу ему! Да лучше бы ты в училище пошёл, так нет, корми его ещё два года. Хорошо на родительской шее сидеть? И батя твой туда же: «Образование, образование!». Много ему помогло в жизни — образование? Иди, ешь уже, бестолочь! — мамка резким захватом сдавила тщедушную Янкину шею и пихнула в сторону коридора. Ну что же, всё могло быть гораздо хуже. В девять утра Янка уже отбивал порог «хозторга». Магазин был закрыт, хвастаясь навесными замками на двери, и на прикрытых железными листами окнах. Стелла на работу явно не спешила, сама себе хозяйка, она могла запросто явиться в любое время, наплевав на вывеску с режимом работы. Янке было всё равно, в этом убогом, выкрашенном в жуткий тёмно-зелёный цвет старом вагончике, приспособленном под торговую площадь, он бывал достаточно редко. За мылом, порошком и прочим безобразием мать отправляла его не часто, а тот факт, что половина ассортимента у Стеллы была категории женское бельё, заставлял мальчишку паниковать и нервничать. Странно только, что мать отправила его сюда сегодня, что такого могла ей передать хозяйка, чего нельзя купить у деда с бабой в посёлке. Погрузившись в свои мысли, Янчик чуть было не пропустил появление Стеллы, которая практически подошла к двери магазина, громыхая огромной связкой разномастных ключей.  — Идём, — женщина кивнула в сторону открытой двери, даже не глядя на паренька, и вопрос о том, видела она его или нет, отпал сам по себе. Янка боком прошмыгнул в небольшое помещение. Жуткий гул разогревающихся ламп дневного света заставил поёжиться, передёрнуть плечами, отгоняя неясное предчувствие. Стараясь держаться той стороны магазина, где за прилавком размещалось всё «мыльно-рыльное», и не смотреть на противоположную стену, где на металлических кругах, и подставках, поражая ассортиментом, висело бельё, Янка ловил себя на том, что не знает, чего ему хочется больше — зажмуриться, или бежать из этого места. Как назло, Стелла окопалась у стены с бельём, шурша пакетами, и шумно вздыхая:  — Чего ты там приклеился? Иди ближе, покажу тебе всё, чтобы мать потом не сказала, что я чего-то недодала. Янка сглотнул, и медленно, буквально по сантиметру стал приближаться к хозяйке магазина, а когда оказался возле нее, упёрся о прилавок сцепленными в замок руками, не отрывая глаз от покрытых неровным загаром и заусеницами пальцев.  — Гляди, — унизанные массивными кольцами руки выкладывали что-то прямо перед носом, и мальчишка тяжело вздохнув попытался сосредоточиться, — это трикотажные панталоны, десять штук, как Марина заказывала. Пять летних, и пять с начёсом. Я так понимаю это она для бабки? В ответ, мальчишка только нервно тряхнул головой. Белые, кремовые, в мелкий цветочек, панталоны были похожи на громадные ползунки, из которых не так давно вырос Колька. Всё было не так ужасно, волна облегчения прокатилась по телу, и вырвалась на волю вместе с выдохом.  — И, где же он… — сложив белье для бабки, и замотав несколькими слоями бумаги, торгашка вновь зашуршала пакетами и кульками. — Вот. Это комплект для матери. Перед глазами промелькнуло бордовое кружево с «богатой» до вульгарности золотой вышивкой, и на прилавке оказались трусы и бюстгальтер. Ян во все глаза таращился на громадные чашки, в голове промелькнула глупая мысль, что в такой размер запросто уместится его голова, и очень старался не представлять, что именно будет там размещаться. К горлу подкатил сладкий комок, с трудом сдерживая дыхание, и предательскую дрожь, он таки дождался, когда Стелла запакует товар, схватил свёрток и молча вылетел из магазина. Впрочем, далеко не убежал, буквально за угол, где его сразу вывернуло бутербродом, квасом, и болезненным спазмом. От станции к школе прямой дороги не было, и проплутав между частных домов, Янка вышел к недостроенному спортивному залу. Стройка, заброшенная много лет назад, теперь была пристанищем местной шпаны. Во время учебного года на переменах сюда бегали курить школьники, а по вечерам тусила молодёжь от двенадцати и до свадьбы, хотя некоторым и наличие семьи не мешало проводить с сомнительными друзьями в этом месте всё свободное время. Сейчас же, когда школьники были на каникулах, а для ребят постарше время достаточно раннее, кирпичные стены и бетонные перекрытия служили пристанищем неестественной тишины и не летней прохлады. Янка откопал под фанерным листом пачку сигарет и спички, припрятанные мелкотнёй от родителей, прикурил сигарету и подошёл к провалу окна, из которого отлично видно школьное крыльцо. Заядлым курильщиком назвать его было нельзя, но откровенно кислый привкус во рту нужно было чем-то сбить, а на жвачки, или дешёвые конфеты денег у него не было. Да и время убить тоже было нужно, Янка не видел, как он сейчас выглядит, но точно знал — отвратительно. И встречаться с кем-то из задержавшихся в школе одноклассников не хотелось, чтобы не пугать бледным лицом, красными кругами под глазами, или лепетать что-то невразумительное, если вдруг кто поинтересуется с чего на нём лица нет. Минут через десять наблюдения, Янка уверился, что все уже разошлись, решил направиться к школе. Если и было на собрании что-то важное, так у них посёлка всего ничего, так что узнать новости не проблема. Двери школы украшал листок с оценками девятиклассников за последний экзамен, и Янка найдя свою фамилию впервые за сегодняшнее утро улыбнулся, радуясь полученной отметке. Он уже собирался сбежать со ступенек, предвкушая, как пойдёт домой и засядет в одиночестве с очередной книгой, когда из окна второго этажа донеслось:  — Ян! Захарченко!  — Доброе утро, Тамара Сергеевна, — мальчишка задрал голову и сквозь яркий летний свет, заставляющий жмуриться, пытался рассмотреть выглядывающую из окна историчку.  — Доброе, ты чего так поздно?  — Мать с братом на станцию провожал.  — Ты не спешишь? Мне тут Гена помогает цветы из кабинета вынести, может поднимешься, вместе быстрее управитесь.  — Хорошо. Тяжело передвигая ноги, Янка пошёл в школу. Помогать историчке с цветами не хотелось, не хотелось лишний раз напрягаться, да и видеть Гончарова Генку тоже. Хотя, последний пункт был откровенной ложью, Гену видеть хотелось, до дрожи в пальцах и томительного предвкушения. Одноклассник ему нравился, конечно, чувства к нему не были влюблённостью, это Янка понимал, но то, что он к нему неравнодушен, сомнений не вызывало. Хотя, он нравился всем без исключения, выделяясь среди ровесников высоким ростом, лёгким характером и весёлым нравом. Назвать Генку красивым было сложно: натуральный голубоглазый блондин, с белёсыми пушистыми ресницами, крупными чертами лица, и отчаянно розовой кожей, цвет которой летом стремился к красному. Телосложение у Гончарова тоже было крупным, растущее тело никак не хотело избавляться от детской пухлости, но и толстым он не был тоже, просто больше походил на большого ребёнка, чем на привлекательного юношу. И всё же, что-то в нём было, что-то, что заставляло Янку украдкой смотреть, а иногда даже представлять и фантазировать на темы, в которых и самому себе признаться стыдно. Генка балансировал под потолком, пытаясь не свалиться с расшатанной стремянки, снимал по одному горшки с цветами, тихо ругаясь, мол кому пришло в голову размещать подставки так высоко, и совершенно не стеснялся наблюдавшую за ним Тамару Сергеевну. Янчик незамеченным застыл в дверях, рассматривая крупную фигуру, невольно сравнивая с самим собой. Сравнение было не в его пользу, и дело было даже не в весовой категории. Генка, как единственный сынок директора асфальтного завода, облаченный в хорошие джинсы, кроссовки и ярко-салатовую, новую футболку, не мог не привлекать внимание, когда мимо Янки пройдёшь и не заметишь. Быстро осмотрев свою застиранную футболку, выгоревшую, украшенную рыжими пятнами непонятного происхождения, и попробуй угадай, что когда-то она была черной, синие спортивки, из синтетической, как будто стеклянной, ткани, и тряпичные «колхозные» тапки, на тяжёлой резиновой подошве, Янка махнул в уме рукой на пыльные отметины украшающие всю его одежду, зашёл в класс. Пока занимались горшками, рот у Генки не закрывался, он шутил, рассказывал какие-то байки, пересказывал недавно просмотренные фильмы. Янка в ответ только угукал, он вообще мало общался с одноклассниками, даже мысленно не представляя, на какие темы можно с ними говорить, так чтобы всем было интересно. В общем-то, к этому факту, все относились с пониманием, прекрасно зная, что с Янкой можно плодотворно общаться только по делу. С чего Гончаров начал заливать перед ним соловьем, Захарченкро не понимал, и эта словоохотливость вгоняла его в недоумение. Управились на самом деле быстро, и не теряя времени распрощались с историчкой.  — А наши все на карьер погнали, кто на рейсовом, кто на великах. Клим с Яшкой самогонкой разжились, — Генка понизил голос, чтобы до учительницы не дошли лишние сведения, слова в пустой школе разлетались чётко, громко, словно специально усиленные. — Девки закуской пообещали обеспечить. Если хочешь, можешь к ним поехать.  — Не хочу.  — Вот и я не хочу. Можешь себе представить, что там будет? Ну ладно, Клим с Яшкой, те глушат с тринадцати, а остальные?  — Что будет? Дай бог чтобы не утоп никто, помнишь, как пару лет назад было? Это вроде даже класс Тамаркин был, — Янка кивнул в сторону оставшегося за спиной кабинета, а сами ребята перед выходом из школы, решили зайти в туалет, вымыть перепачканные грязью руки и лица.  — Помню. Слушай, а давай ко мне? У меня можно и фильмец посмотреть, или в приставку порубиться. И вино есть домашнее, жратва. Предки до завтра в город смотались… Вино и фильмы Янку не привлекали, пить он ещё не пил толком, так, разве что бутылку пива изредка мог себе позволить, а вместо фильма лучше книжку прочитать. Но вот волшебное слово «приставка», произвело просто магическое действие. В приставку Ян никогда не играл, у тех немногих приятелей, с которыми мальчишка общался, такого добра не было, а ему невероятно сильно хотелось узнать, из-за чего происходит весь этот ажиотаж, когда пацаны обсуждают игры. Ну, и возможность поесть, измученный утренней тошнотой желудок, воспринял с благосклонностью.  — Ладно, — нехотя согласился Янка, пытаясь загнать глубже не вовремя всколыхнувшееся то ли предчувствие, то ли подозрение, уж слишком лицо у Гончарова было довольное. Развиться подозрению, что дело не чисто, не дал сам Генка, фонтанируя хорошим настроением и не замолкая не на секунду, пока они шли к его дому. А когда ребята подошли к добротному двухэтажному коттеджу, Янку затопила радость свойственная первооткрывателям, в гостях у одноклассника он ещё не разу не был, а посмотреть, как живут люди в домах подобных этому, было очень интересно и любопытно.  — Ну что, располагайся. Падай на пол, я сейчас пожрать соображу, — Генка завёл Янку в зал на первом этаже, и удосуживаться экскурсией по дому явно не собирался. Включив телевизор и найдя какой-то музыкальный канал, хозяин дома оставил гостя одного. Янка крутил головой, смотрел и не замечал ничего вокруг, беспокойство навалилось на плечи тяжёлой ношей, ладони потели, оставляя на штанах мокрые следы, когда мальчишка пытался их вытереть. Влага не впитывалась, размазывалась липким слоем, спина тоже взмокла, и холодный пот отчетливо щекотал позвоночник.  — Сейчас поедим, а потом в приставку рубанёмся. Ты что больше любишь, гонки или файтеры?  — Не знаю, — признание далось легко, стеснять того, что понятия что о гонках, что о других видах игр у Янки весьма приблизительные, мальчишка не собирался.  — Разберёмся, — Генка деловито выставлял на журнальный столик тарелки с едой. Выскочил из комнаты, буквально через минуту вернувшись с бутылкой вина и стаканами. Несмотря на отчётливое ощущение голода, аппетита у Яна не было, он ел не ощущая вкуса. Ситуация выбивала из колеи, он и подумать не мог, что когда-нибудь будет сидеть в гостях у звезды класса, парня, который ему нравился и жевать котлеты. Вопрос, почему мальчишка, который никогда толком не обращал на него внимания, с которым они практически не общались, вот так запросто пригласил его в гости, и теперь старательно развлекает, не хотел выходить из головы. Гончаров ел, запивал еду и слова вином, облизывал ставшие необыкновенно яркими от выпитого вина губы, и не сводил с Яна внимательного взгляда.  — Пей, вино вкусное. Вино оказалось крепким, и пусть Янка до этого не пробовал такого, да в общем-то, вообще никакого не пробовал, почему-то напиток ему показался неожиданно крепким, так что из горла вылетел кашель, раздражая слизистую ничуть не меньше, чем повышенный уровень градусов.  — Чего крепкое такое? — голос был сиплым, а от кашля на глазах навернулись слёзы.  — Креплёное малость. Ты закусывай, так пойдёт легче, — Генка пытался скрыть смешок за своим стаканом. Янка раззадоренный этим нехитрым подначиванием, залпом осушил свой стакан и захрустел пупырчатым свежим огурцом. Хотелось банально запить, смыть с горла ядовито-фруктовый привкус, прогнать ощутимый спиртовой запах. Тревоги сразу отступили, или может даже совсем исчезли из головы и подсознания, мысли стали необычайно ясными, осознание острым. Судя по всему, алкоголь действовал на Яна как-то не так, раз его не спешила поглощать мутная дымка присущая нетрезвости.  — Ну что, приставка?  — Ага! — Янчик даже не пытался скрыть энтузиазм. Энтузиазм не помогал. Играть получалось откровенно плохо, и сидящий рядом, раскрасневшийся, куда уж больше, Генка, смеялся неестественно громко и высоко, словно кокетничающая девица. Вино, оставившее трезвым сознание, ударило по рукам и ногам. И если ватными ногами, сидя перед телевизором на полу, можно было и не пользоваться, то отказывающиеся нормально работать пальцы попадать по кнопкам джойстика не спешили. Янке было стыдно и неудобно, но он старался, сопел, пытался двигать руками плавно, медленно и сосредоточенно, наглые культяпки не поспевали за реакцией и мальчишка проигрывал раз за разом.  — Давай покажу, — Генка внезапно оказался у Янки за спиной, прижимаясь грудью к спине, распластав ноги вдоль ног, беря в плен кисти рук вместе с джойстиком. Наверное Янка должен был обрадоваться такому повороту, но ему отчего-то стало неприятно, близость этого тела раздражала, хотелось вывернуться, взорваться возмущенным криком, наорать. Вот только он понимал, насколько это было бы глупо, Генка ведь по сути ничего страшного не делал, а пытался помочь по-приятельски. Единственное на что Ян оказался способен — застыть, стараясь лишний раз не соприкасаться, не тереться ни миллиметром тела о тело. Он окончательно перестал соображать и понимать, что происходит на экране. От ненужной помощи хотелось быстрее отказаться и он сам не понял, как спросил:  — Может ещё вина выпьем?  — Давай. А то, что-то не складывается у нас с играми, — Генка включил музыкальный центр, видимо не горя желанием отвлекаться на телевизор, и комнате разлилась мелодия попсового медляка.  — Знаешь, я наверное пойду. Спасибо, — не хотелось ни вина, ни игр, ни экскурсий по дому. Просто внезапно Янку затопил то ли вопрос, то ли осознание: «А что он тут делает?». Ещё вчера, так нравившийся Гена, сегодня отчетливо пугал. Пугал своей реальностью, тем, что сидел рядом живой и настоящий, и что делать, как с ним себя вести, Ян не знал.  — Как пойдёшь? Нет, Янка, это не дело. Давай ещё по стакану, и если захочешь, то пойдёшь домой, коров пасти, или куда там тебе надо, — Гена пискнул и засмеялся своим высоким девчоночьим смехом, правда Янка его шутку не оценил.  — Ладно, давай ещё немного, — обижать одноклассника не хотелось, им ещё учиться вместе, а может и общаться. И всё же, совершенно трезвым Ян не был, а когда под пристальным взглядом Генки глотал вино, понял, что ещё немного и его развезёт. Тело становилось всё мягче, мысли текли вяло и медленно, хотелось допить быстрее и пойти наконец домой, но крепкое вино быстро и гладко, как вода, литься в горло не хотело, приходилось останавливаться после каждого глотка, чтобы отдышаться или закусить. Когда последние капли скользнули по языку, Ян со стуком поставил стакан на столик, упрямо вздёрнул подбородок, собираясь попрощаться с Генкой в очередной раз:  — Я сейчас отолью, вернусь и провожу тебя. Посиди пока, — юный собутыльник выскочил из комнаты, оставив гостя дожидаться, когда его соблаговолят выпроводить. Вернулся Генка быстро, и едва заметив его фигуру в дверном проёме, Ян попытался подняться с пола. Затёкшие от длительного пребывания в неудобной позе ноги, ещё и размякшие от выпитого, поднять тело в вертикальное положение не смогли, и Янка смешно трепыхаясь пытался помочь себе руками. Генка пересёк комнату, как показалось Яну, чтобы помочь ему подняться, но вместо этого, большое горячее тело придавило его к ковру.  — Ген, ты что… Мне домой! — Ян определённо не мог понять, что происходит, упирался ладонями, пытаясь отодвинуть навалившегося на него парня.  — Никуда ты не пойдёшь, — большие липкие ладони заползли под футболку, слова звучали глухо, теряясь между мясистыми мокрыми губами. Генка тыкался Янке в лицо, покрывая поцелуями щёки, нос, и наконец добрался до рта, засовывая между чужими губами язык. Целоваться Гончаров не умел, он с силой вжимался в рот, толкался языком, пыхтел, лапал руками и тёрся бёдрами. И Ян лежал под ним не сопротивляясь и не шевелясь, скованный страхом. Мысли в голове сменяли друг друга с бешеной скоростью, пусть только Генка отстранится хоть на сантиметр и можно попытаться сбежать.  — Ты думаешь я не видел, как ты на меня смотришь? Ты ведь хочешь, хочешь ведь, Яночка? Не бойся, я никому не скажу, — мысли о побеге испарились мгновенно, мысль о том, что нужно сопротивляться так и не возникла. «Не скажу…», а если расскажет? Что тогда? Паника, всеобъемлющий ужас, сковали тело крепче наручников, связали туже верёвок. Янка не смог бы пошевелиться даже отпусти его Генка сейчас домой. Но самым главным страхом было не это, больше всего Янка боялся, что начни он сопротивляться, и Генка запросто может ударить, побить. Словно со стороны, валяясь безмолвным куском плоти на полу, он смотрел не моргая, как задирается на нём майка, как сползают стянутые с бедер штаны и трикотажные плавки, оставаясь висеть на щиколотке левой ноги неопрятной тканью. Как раздевается Гена, являя на свет мягкий живот, ноги «иксиком», покрытые золотистыми курчавыми волосками, как без стыда отлетают в сторону его трусы, открывая взгляду гордо торчащий небольшой член. И спустя время, Ян часто будет спрашивать у себя: что, что в этом человеке, в этом мальчишке, который совершает недетские поступки, могло ему нравиться? Это будет потом, а пока по комнате разносится острый запах не рафинированного подсолнечного масла, горячие пальцы одной руки лезут между ног, раздвигая ягодицы, когда пальцы другой кружат по телу трогая, щипая, прикасаясь, оставляя горящие ярким огнём отвращения следы на сосках, животе, мнут мягкий член. В теории Генка разбирался всяко лучше Яна. И губы продолжают шептать:  — Янка, Ян… — и начинает тошнить, теперь уже не от страха, а от собственного имени. Ян ничего не чувствует, ему не больно, совершенно не больно, просто неприятно, скользко и гадко. Ирония в том, что у такого большого Гены, совершенно не пропорциональный член, слишком маленький, тонкий, с небольшой острой головкой, чтобы причинить Янке значительный вред, да и обмякшее тело абсолютно не сопротивляется вторжению. Да, он ничего не чувствует, и только в ноздри врывается запах, подтверждая, что всё происходящее реально. Аромат вина, подростковых гормонов, пота, и чёртового подсолнечного масла, он будет ненавидеть его и годы спустя. Генка спустил быстро, дольше потом мял его стараясь не выскользнуть из податливого тела. Затвердел, и снова раскачивался, придавливая собой, мял, словно тесто, кусал за шею, оставляя на коже алые следы. Того, что Гончаров слез с него и откатился где-то рядом на полу, Ян сразу и не понял. А когда понял, оказалось, что Генка спокойно спит, утомленный, довольный и полностью расслабленный. Не боящийся ничего и никого. Янка пошевелился, медленно поднялся и сам не заметил как оказался на улице. Он шёл не разбирая дороги, заросшими «козьими» тропами, мимо заброшенных домов, не замечая, как под ноги бросаются напуганные, роющие в сухой земле ямки, куры. Как хлещут по щекам тонкие ветки, оставляя на лице тонкие следы. Эмоции сплелись в клубок, разобраться с которыми он был не в силах, но облегчение было самым понятным, и самым сильным — с ним ничего страшного не случилось, он смог избежать боли, и от этого становилось и хорошо, и жутко одновременно.