прострация

Эдди смутно помнит, что происходило дальше. Его голова раскалывалась от жара и боли, все его тело дрожало, а раненную руку нещадно саднило. И его совершенно не заботила возможность занесенной инфекции от чужой крови, от грязного лезвия. Он смутно помнит, как смог собрать силы, чтобы поднять разваливающегося Ричи вслед за собой и увести в ванну. Но картинки того, как он сквозь слезы вытирал кровь с чужих рук, как обрабатывал свои и чужие раны, как заворачивал в найденный бинт чужие руки — эти отрывки то и дело метались в его сознании. Эдди едва помнил, как вытирал слезы с его опухших щек, пока сам постепенно терял всякие силы, чтобы стоять на ногах. Невозможно забыть, как Ричи, резко спохватившись, повел его к своей кровати, как смущенно помог стянуть с него испачканную толстовку, как укутывал в одеяло — Эдди, наверно, никогда в своей жизни не позволит стереть эти моменты из своей памяти. Они ранили его, и сердце не наполнялось счастьем — лишь какой-то тягучей горестью. Но они яркие, и Ричи в них — вся его жизнь. Эдди помнит, как схватил его за руку, когда тот захотел уйти. Отчаяние, доводившее до слез, было таким сильным и душным — Эдди не смог бы выжить. Ричи послушался его слабого шёпота и лег на одеяло, не решившись залезть. Эдди не смущало ничего, главное — он может чувствовать его тепло рядом со своим. И Эдди прекрасно помнил, как, засыпая, почувствовал свою руку в чужих двух. И как легкий и мокрый от все еще льющихся слез поцелуй опустился на его раненую ладонь. Эдди бы улыбнулся, а затем потянулся бы к чужим губам, но он до сжимающегося сердца не хотел больше открывать глаз. Быстрее из реальности — в следующий день, где должно стать легче. Сейчас он внимательно рассматривал Ричи, который слегка уткнулся в подушку и тихо сопел. Эдди мог чувствовать на себе каждый его тяжелый вздох — каждое движение грудью, шевеление нижней пухлой губы. Солнечные лучи играли с его кудрями, заставляя светиться, бледная кожа отливала бриллиантовым блеском, и весь он был каким-то отдаленно сказочным. Ричи спал так мирно, что Эдди до безумия захотелось поверить, что ничего вчера не происходило. Что это лишь игра его воспаленного от инфекции мозга. Но он здесь, в чужой кровати, а на душе столько болезненных сомнений и страхов, что даже дышать сложно. Ему хотелось остаться, провести пальцами по острой линии его скул. Забыться с ним в одном своем лишь нежном чувстве — сильном, как никогда прежде. Но Эдди было страшно. Так страшно принять, что вот оно — его стремление, спасать тонущего человека, протягивать ему руку снова и снова. Успеть, чтобы вязкая топь не скрыла его под собой. И разве Эдди был достаточно силен для такого? Кто он был — обычный, черт возьми, парень, такой же, как каждый второй в этом здании. Он мог продолжать чувствовать себя никем — такой же обычной шестеркой системы, бесполезным телом с мнимой бумажкой об его квалифицированности в юриспруденции. Эдди мог бы продолжить так же презрительно и с настороженностью относиться к каждому вокруг себя. Так же недооценивать литературу, так же оставлять серьезные, животрепещущие темы позади. Не быть максималистом, не быть юным и протестующим, не ломать преграды, не рушить лишь кулаками бетонные стены, стирая костяшки до мяса. Но разве это жизнь? Найти себе подходящую девушку, дом и ехать на Рождество к матери — это разве то, чего он заслуживал? Существование, просто чёртово существование под подошвами людей — живущих, дышащих, пока он сам остается безликим. И Эдди не хочет возвращаться. Понимание того, что он не сможет не бежать навстречу Ричи, так яростно ухватило его, что он вдруг все понял. Он рисовал на блеклом холсте свою судьбу, и она улыбалась ему, шевелила сердце. Оно стучало — живое и трепещущее, он мог слышать каждый удар. Кисточка, которая акварелью выводила то мягкие, то острые линии — она была лишь в его руках. Эдди хочет нарисовать на этом холсте Ричи. И он принимает — так просто, без заминки — принимает свою судьбу. С Ричи он жив, он дышит и больше не чувствует себя выброшенной на ветер песчинкой в бесконечном пространстве и времени. Планетам и звездам нет до него дела. Вселенной тем более — а Эдди на них подавно. Они массивные, громадные — из них никто не сможет спасти Ричи. Вся власть только в его руках. Эдди чувствует, как слезы скапливаются в уголках глаз, и он осторожно смахивает их. Забинтованные руки Ричи прямо перед его взором, а он улыбается им и обещает, клянется, что сделает все, лишь бы не дать им снова ощутить боль. Эдди осторожно отодвигает одеяло и так же аккуратно поднимается с кровати. Он только сейчас замечает, в чем он спал, и не может не злиться. Завалился в чужую постель прямо в грязных джинсах — просто чудесно. Он слегка одергивает майку, которую (хвала небесам) он не снимал, и смущается при виде своих оголенных плеч. Эдди чувствует себя идиотом, но не может остановить мысли о том, что он находился в таком виде слишком близко к Ричи. Черт, да они спали в одной постели! Эдди вздрагивает, то ли от шока, то ли от все еще никуда не ушедшей температуры, и пытается всеми силами принять это как должное. Подумаешь? С Биллом они часто ночевали на одной кровати… Эдди вздыхает и опускает взгляд на пол. Картина снова заставляет его кровь охолодеть от ужаса. Эмоции были все еще свежими, они бились в голове и разрывали его сердце. Грязные лезвия все еще неаккуратно валялись в хаотичном порядке, превращая картину в еще больший хаос. Капли крови — не понятно чьей из них двоих — не улучшали ситуацию. В солнечных ярких бликах блестящая поверхность лезвий отражала свет; но ужас и боль, которые они скрывали в своей истории, прорывали реальность, плашмя бросая в воспоминания. Убрать, уничтожить, забыть. Эдди больше ничего не было нужно — лишь эти кровью стучащие в его голове три слова, и он срывается. Он подбирает каждую из них, складывает в здоровую руку. Он поджимает губы, пытается унять дрожь — и продолжает, собирает. А затем идет и презрительно выбрасывает в мусорное ведро у двери. Эдди вспоминает, что было еще одно. То самое, которым он поранил себе ладонь, то самое, с которым он застал Ричи. То самое, которое отшвырнул. Эдди до дрожи в коленях хотел найти их все — до последнего. Он знал, что наверняка у Ричи запрятаны по разным углам еще сотни — и он будет бороться с ними. Но сейчас ему было необходимо стереть вчерашний ужас, помочь Ричи выбросить его из головы — идти дальше. Он опустился на колени, чтобы залезть под стол. И он был прав — предмет лежал у стенки, почти незаметный. Эдди победно усмехнулся, взял лезвие в руки и уже собирался вылезать, как услышал: — Что ты делаешь? Эдди от неожиданности дергается и тут же впечатывается макушкой в стол. Острая боль волнами расходится по и так больной голове, и он непроизвольно шипит на себя. Эдди, злясь на самого себя и на весь окружающий мир, вылезает обратно и тут же сталкивается глазами с Ричи. Тот щурится от солнечного света, наспех надетые очки сползают с носа, пока он полулежа рассматривает его. Его кудри взлохмачены, футболка вся измялась, но от одного его вида Эдди перестает дышать. Но паника и страх вновь заполняют его внутренности, заставляя сжать губы и молчать. Он хочет сказать так много, но ноги подкашиваются лишь от одних воспоминаний. — Ты не ушибся? — снова подает голос Ричи. — Нет, я просто… — он поднимает руку, сжимающую лезвие, но тут же понимает, как может отреагировать на это Ричи. Эдди начал решать за него, поступать так, как остальные. Но он не может это так оставить, не может позволить даже самому себе видеть эти орудия пыток. И этот эмоциональный разрыв заставляет его дрожать. — Просто, понимаешь, я не хочу… — он мнется, отводит взгляд, а язык до смешного путается, пока разум не может сосредоточиться хотя бы на одной мысли — Я знаю, что тебе может показаться, будто я пытаюсь управлять твоей жизнью, — голос у Эдди подрагивает, и он всеми силами старается не смотреть на Ричи. — Эдди… — хочет вставить тот, но Эдди не дает сказать ему и слова. — Нет, послушай, я просто не хочу… — он встает на ноги и идет к мусорному ведру, тут же выбрасывая лезвие. — Не хочу, чтобы тебе было больно. И я не отговариваю, мне это не под силу… — он судорожно вздыхает и проводит ладонью по лицу. — Эдди… — Ричи уже садится, но тот будто и не слышит. — Я не хочу, чтобы ты делал это втихаря и притворялся, будто бы все нормально, — Эдди нервно теребит собственные пальцы. — Я хочу, чтобы ты говорил, просто, черт возьми, говори со мной… — Эдди отчаянно всхлипывает. — Ты просил меня об искренности, и я хочу ее от тебя. Ричи сползает с кровати и подходит к нему. Неизвестность пугает Эдди, и непонимание того, что может сделать или сказать Ричи, заставляет его опустить взгляд в пол. Но все, что он чувствует, это как холодные фаланги пальцев касаются его лба и убирают челку с глаз — и так трепетно и легко, что Эдди не может не посмотреть на него вновь. — Эдди, — вновь повторяет Ричи, пока в его глазах играет какая-то задумчивая нежность — а Эдди не понимает, как такая эмоция вообще возможна. — Я буду пытаться, — он опускает руку вниз и осторожно, почти невесомо — проводит пальцами по тыльной стороне ладони, а потом так же аккуратно берет его руку. Эдди смотрит на него — и движение всего мира остается для него где-то позади. Он снова так близко, Эдди чувствует приевшийся запах сигаретного дыма, пока глаза не могут оторваться от него. Желание прикоснуться к нему, чувствовать его всем своим телом, и касаться губами, как целовать всю вселенную — он начинает ощущать его всем телом. У Эдди краснеют щеки, пока сердце разгоняет по телу кровь, иглами встающую поперек вен. Его до бесконечности мало, и он так отчаянно хочет к чужим губам, что чувства возгораются безумным пламенем в его слишком слабом сердце. Но он стоит, до ужаса боясь просто все испортить. Эдди не может прочитать в чужих глазах хотя бы долю того, что он чувствует, и, как ему кажется, за этой стеклянной стенкой ничего подобного совершенно нет. Но он все равно улыбается. Улыбается в ответ на его слова. — А я буду рядом, чтобы тебе помочь, — он чуть крепче сжимает чужие пальцы. — Я тебе уже говорил. От меня так просто не отделаться. Он ухмыляется, но Ричи вдруг отворачивается, пытаясь спрятать взгляд. Эдди от непонимания хмурится. — Не делай так, — говорит он. — Как? — спрашивает Ричи, все так же не поднимая глаз. — Не прячь от меня эмоции, — Эдди свободной рукой почти невесомо берет его за подбородок и разворачивает к себе. И он вздыхает так сильно, что воздух бьет по легким, вздымая грудь — Ричи смущен. Из Эдди вырывается какой-то нервный смешок, пока улыбка разрастается на его губах. Он не может удержать себя — осторожно проводит пальцами по его щеке, а потом опускает руку. Его взгляд снова падает на их сплетенные руки, и только сейчас он видит, как неровно забинтованы его предплечья. Видимо, вчера ему было слишком нехорошо, чтобы сделать это более аккуратно. Эдди поднимает его руку ближе к лицу и внимательно смотрит. — Мне нужно переделать, — говорит он серьезно. — Оставь, Эдди, — Ричи тихо отвечает ему, и тот тут же поднимает на него укоризненный взгляд. — Ничего не оставь, — цокает он. — Тебе так руку пережмет, ты знаешь? И ранам сделает хуже. — Эдди, оставь хотя бы сейчас, — Ричи поджимает губы. — Ты сам весь горишь. — Со мной все нормально, — врет ему Эдди, опуская взгляд. — У тебя температура. — Это не важно. — Важно. Эдди фыркает. Он не понимает, почему он спорит, но ему так сильно не хочется уходить сейчас, что он готов препираться весь оставшийся день. Лишь бы еще лишнюю минуту побыть рядом. — Я сам приду к тебе, — говорит Ричи. — Ты перевяжешь, сделаешь, что хочешь. Эдди сжимает губы, пока сердце отбивает бешенный ритм. — Не заставляй себя страдать из-за меня еще больше. Слишком много значений, и Эдди путается в них, как в зеркальном лабиринте. Но он не хватается ни за одно из них — потому что это будет неправильно. — Это мой выбор. *** До воскресенья Эдди так и не вылезал из постели. Билл постоянно причитал, что ему нельзя было никуда подскакивать, а лежать на месте и лечиться. Эдди лишь закатывал глаза. Когда он вернулся в комнату в чужой толстовке, сжимая свою грязную в руках, Билл был в комнате. Он выглядел настолько обеспокоенным, держа в руке свой телефон, что Эдди сразу почувствовал себя виноватым во всех грехах человечества. Никаких нормальных оправданий у Эдди не было. Он сказал, как было, лишь умолчал про лезвия и весь ужас, что ему пришлось испытать. — Не с-слишком ли ты т-т-торопишь события? — Билл был явно не в восторге от услышанного. — Ты слишком много выдумываешь, — с полностью красным лицом Эдди отвернулся от него. — Ну, эт-т-то не я в чужой т-т-толстовке, — Билл усмехнулся, но больше ничего не спрашивал. Эдди так и не снял ее. Ему было до жуткого необходимо чувствовать эту вещь на своей коже. Эдди будто знал — ощущал, близко и трепетно — чужие прикосновения. Он, как идиот, спал прямо в капюшоне, вдыхая до остановки сердца нужный запах. И поэтому он чуть не умер от стыда, когда проснулся вечером и увидел перед собой Ричи. Тот держал в руках целый рулон бинта в одной руке и огромную пачку каких-то листов в другой. Билл смотрел на него со своей кровати, как на сумасшедшего, и постоянно оглядывался на Эдди. — Я обещал, — тихо сказал ему Ричи, и Эдди не мог не улыбнуться. Билл под предлогом побега к Беверли унес ноги, а Эдди с замирающим сердцем перевязывал чужие руки. — Что это? — тихо спросил он, мотнув головой на стопку листов, которые Ричи положил около себя на его одеяло. Он уже завязывал узел на левой руке, поэтому позволил себе отвлечься. — «Вишневый сад» Чехова, — Ричи опустил на них взгляд, и Эдди увидел в нем терзающие его сомнения. — Чехов… Это который… — Русский, да. Кто-то сказал мне, что тебя нельзя считать актером, если не сыграл хотя бы в одной его пьесе. Руки Эдди вдруг замирают, как и все его тело, пока брови взлетают в верх. И дыхание, чуть сбившись, комом застревает в горле. — Это сценарий? — почти шепотом спрашивает он, смотря прямо Ричи в глаза, и тот слегка улыбается ему в ответ. — Да. Я взял роль. Эдди не мог сдержать себя. Его подхватывает, уносит — и слезы скапливаются в уголках глаз. Он превращается в размазню, но просто не может удержать весь острый терзающий наплыв чувств. И он, отбрасывая все в сторону, просто обнимает Ричи, так крепко — до хруста в собственных руках. Эдди не встает с постели до воскресенья. Ричи приходит и репетирует вместе с ним каждый вечер. И Эдди впервые в своей жизни рад, что заболел. *** Когда ты заместитель шефа полиции, тебе можно абсолютно все. За окном уже полностью темно, и Нью-Йорк разливается в ярких красках светового загрязнения. В здании пусто — лишь одни охранники и офицеры на дежурстве. Кроме нее. Женщина сидит в своем кабинете и сжимает собственные пальцы от полного отчаяния. Внутри нее кипит злость, но она абсолютно бессильна. Вся ее жизнь может рухнуть прямо сейчас. Она могла спокойно продолжать работать, жить со вторым мужем и продолжать воспитывать непутевого сына, который так и не попал в колледж. Она достигла небывалых высот за шесть лет в этом городе. Но эта ночь наступила. И она грозилась в миг отнять все, что у нее есть. Осуждение, потеря должности, объявление в прессе. Только представив, она уже сжималась от ужаса. Она не должна этого делать. Она знает, если сейчас оступится, она больше никогда не будет честным человеком, который вершит правосудие в и так чрезмерно преступном Нью-Йорке. Разве она может по-другому? Это ее жизнь. А тот парень все равно уже умер. Женщина подскакивает с места и выходит из кабинета. Идет, постоянно оглядываясь. Но в коридорах лишь камеры, которые ей подвластны. И она находит его. Он лежит на лавочке и спит совсем неспокойно, то и дело вздрагивая. Его глаза и щеки все еще красные и опухшие, будто он до последнего не переставал рыдать. Лоб закрывали непослушные темные кудри. Когда она увидела их в первый раз, сразу невзлюбила. Неопрятно, некрасиво. Как и он сам. Но сейчас ей было плевать. Его телефон лежал прямо рядом с ним. Она сглотнула и осторожно потянула руку, чтобы взять так сильно нужный ей предмет. Скорость была слишком важна, она не имела права медлить даже секунду. Пароль она знает и без всяких проблем обходит его. Она открывает нужную ей вкладку и замирает. «Помнишь крышу, про которую ты мне рассказывал?»

«Да»

«Приезжай»

«Что ты там забыл?»

«Сюрприз хохо»*

«Ты придурок» «Уже лечу»

«Ричи» «Он тут»

«О чем ты?»

«Он тоже тут»

«Что происходит?»

«Не приезжай» «Я справлюсь, люблю тебя» Вот он, момент истины. Ее личный момент, после которого ей уже не свернуть назад. Путь лжи начался. И она все удаляет. Дрожащими руками она аккуратно кладёт телефон на место, и перед тем как уйти тихо, змеёй шипит парню в лицо. — Тебе не посадить моего сына, Ричард. *** — Я от-т-ношу в прачеч-ч-чную грязное, — кричит Билл из комнаты. — М-м-могу и твое захватить. — Хорошо, я сейчас, — отвечает ему Эдди. Перед ним лежит его грязная толстовка, пятна крови на которой высохли до такой степени, что казались ее частью. Эдди внимательно смотрит на нее, пытаясь все-таки придумать, как избавится от красных точек, чтобы Биллу было не придраться. Ему казалось, что мылом тут вряд ли поможешь. Он вздыхает, потому что другого выбора у него нет. Он хватает ее, проверяет карманы на наличие лишнего, пока его рука не натыкается на тонкую вещь в одном из них. Эдди хмурится и достает кусок бумаги. Это фотография. Эдди замирает, сжимая собственные губы. Фотография с полароида — а на ней улыбающийся парень. Его парень. Эдди вдруг судорожно вздыхает. Пусть даже на его лицо попало несколько капель крови, это не отменяло того, что он красивый. Такой красивый, что Эдди не может вздохнуть. Русые волосы, красиво уложенные на голове, тонкие скулы и слегка вздернутый нос. Глаза такие большие и лучезарные, что Эдди сам ненароком проваливается в них. А на пухлых губах широкая светлая улыбка. Эдди никогда не чувствовал себя красавцем, но тут он показался себе какой-то замухрышкой. Ни в какое сравнение с ним. Эдди переворачивает фотографию. И тут же падает прямо на бочок, потому что легкие отказались даже пробовать дышать. Маркером были выведены буквы, и Эдди готов был расплакаться. «Ты самое дорогое, что у меня есть. И на этот раз без шуток. Ты навсегда в моем сердце, Уилл. С любовью, Ричи хохо» _______________________ *хохо — обозначение поцелуя, которое часто добавляют в сообщениях и т.д.