прострация

«Путь истинной любви никогда не бывал гладким.» Уильям Шекспир *** «Я умирал на глазах у толпы. Истекал кровью, и через раны черной и липкой вонью вытекала вся грязь моей души. Они колотили меня палками, а я смеялся им в лицо. Я тонул на глазах у толпы. В тягучей горькой нефти — она меня не держала, топила. Заливалась в глаза, уши и ядом пропитывала внутренности. Они бросили меня в эту топь, но я все так же смеялся им в лицо. Я держался на плоту, который соткал в собственной голове. Они до последнего не забирали его, и на секунду я подумал, что могу выжить среди их выжигающих взоров. Но плот из невидимых ниток пошел ко дну — а я за ним, незамедлительно.» Ричи Тозиер. Запись в дневнике. *** Желание жить. Яркое, животрепещущее чувство в его груди, разливающееся по телу. Эдди снова глотает воздух, снова видит смысл — оно кажется ему бесконечным. Он совсем легко касается лица Ричи, мягко проводя пальцами по его щеке. Он снова спит — умиротворенно, пока ресницы на его глазах словно бабочки слегка хлопают по векам. Эдди улыбается и до ноющей боли в груди не хочет убирать руку. Они лежат слишком близко, почти что соприкасаясь носами. Эдди чувствует чужие колени, упирающиеся в его, их соединенные руки. Пальцы слегка разжаты, но ладони все еще вместе, и по мягкой коже раз за разом проходит ток. Эдди не может себя остановить — он забирается в его мягкие лохматые кудри и медленно перебирает их. Не расчесанные комочки волос не дают пройти дальше, и он слегка оттягивает кудри, чтобы распутать их. Но он совсем не ожидает, что Ричи с глухим стоном проснется. Эдди натыкается на его открытые глаза. Он молчит — они оба молчат, и щеки Эдди начинают покрываться румянцем. Ричи смотрит как-то слишком пристально, словно сам решает какую-то задачу в своей голове. Эдди и сейчас не знает, что от него ждать, до потери пульса не хочет сейчас быть отвергнутым. Он не выживет, улетит на дно, если Ричи укажет ему на дверь. Но Ричи ничего такого не делает. Он разрывает их руки, спускается чуть ниже и упирается лбом ему в область плеча. Его рука медленно проскальзывает ему на талию, и Эдди судорожно вздыхает. Он застывает, не понимая, что происходит. Ричи спокойно прижимается к нему, обнимает в собственной постели — у Эдди нет причин для паники. Совсем. — Сделай так еще, — сиплым голосом шепчет Ричи, и его дыхание обжигает оголенную часть кожи Эдди. Он делает то, что он просит — снова начинает перебирать его волосы. Но сам он вдруг желает убежать, чувствуя что-то совершенно новое, острое. От этой близости — слишком интимной, слишком новой — из-за нее вены становятся проводами, проводя сквозь себя электричество. Сердце Эдди начинает стучать непозволительно быстро, и от осознания того, что Ричи может услышать этот стук, становится неловко. Но он лишь прижимается еще ближе. Эдди вдруг хочется сказать так много. Ему трудно сдержаться — он утыкается носом в его волосы, чтобы хоть как-то сдержать все чувства. Но Ричи не дает ему это сделать. Он прижимается всем телом, а его рука полностью обхватывает его туловище. Эдди не может сдержать судорожного вздоха — он сгорает. Чувства все еще свежие, все еще новые. До ноющей боли в груди горячими кольцами обхватили его самого — он умирает и возрождается в одно мгновение. В нем просыпается вера. Не та, что мать пыталась впихнуть в него в церкви — через витражные окна, голые холодные стены и молитвы. Эдди потерял счет тем дням, когда беспокойство терзало его. Когда он не мог прожить ни секунды без мысли о Ричи. Да, он вряд ли сможет перестать думать о нем и впредь. Но он знает, он теперь верит, — что-то светлое и воодушевляющее. И их близость, до возгорания — этот огонь лишь подпитывает манящий ангельский образ. Надежда на будущее. Эдди чувствует себя нытиком. Он кусает губы от излишней эмоциональности. Он слегка ерзает, чтобы только не побеспокоить Ричи, но не может удержаться на месте. Эдди сгорает в лучах своей веры. Он побеждён. А в волосах Ричи будто искрится нимб. Каждый изгиб, каждая неровность, что Эдди может узреть — все оно свято. Он действительно превращается в параноика. За окном их встречал ноябрь. Природа вокруг них отбивала свои последние дни, на последнем вздохе пыталась ухватиться за мерцающие лучи солнца. Она умирала. Эдди оживал. *** — О, великая п-пр-преисподняя, не г-г-говорите мне, что я забыл ее! — визжал Билл. Эдди отрешенно разглядывал его лицо, не вникая в ситуацию, пока Бен хохотал вовсю. Эдди смотрел на обоих как на идиотов, пока чувствовал себя не лучше, стоя у раскрытой двери. — Явился, — отозвалась сидящая за Биллом Беверли. Она посматривала на него с каким-то особым озорством, а блеск в ее глазах будто сжигал на нем всю одежду. — Доброе утро. — Что происходит? — недоуменно спросил Эдди, заходя внутрь. Сцена, открывающаяся перед ним, выглядела весьма трагично: Билл закрыл лицо руками, не издавая ни звука, а Беверли тихонько гладила его по спине. Все бы ничего, да только смех в ее глазах и нескончаемый хохот Бена превращали всю ситуацию в наигранную комедию. Закрыв дверь, Эдди не придумал ничего лучше, как плюхнуться на свою кровать и сосредоточиться на Билле. Не то, что бы он хотел уйти от чего-то в его голове, совсем нет. Или он просто боялся признать существование засевшего в глубинах его сознания беспокойство, сжирающее его изнутри. — Мы вчера решили разыграть Стэна, — начала Беверли под мученический стон Билла. — Билл вполне неплох в подделывании почерка, так что мы решили сварганить записку от «тайного поклонника»… — О, Господь милосердный, — тихо сослался на всевышнего Эдди, закатывая глаза. — И? — Ну, мы сделали все, как запланировали: я отвлекала Стэна, а Бен с Биллом пошли в его комнату, — Беверли еле сдерживала улыбку, пытаясь остаться максимально серьезной. — Все сделали, весь вечер смеялись над Стэном, а сегодня утром мы с Беном шли по коридору… — Ты бы видел его лицо, — вставил Бен. — он будто камней наглотался. Подходит и отдает записку и вчерашнюю маску, которые они надевали на пару с Бев, со словами: «Передайте Биллу». И смылся быстрее ветра. Бен засмеялся еще сильнее, а Беверли прижала кулак к губам, тоже еле сдерживая порыв. — Я б-б-больше пить н-не буд-ду, — отозвался Билл, чьи щеки пылали от стыда. Эдди хихикнул, смотря на его лицо. — Да ладно тебе, Билли, — с улыбкой сказал он, удобнее располагаясь на кровати. — Стэн все поймет, он вроде как спокойно относится к проявлению радужной любви. — Ид-д-ди к ч-черту, Эдди, — огрызнулся в ответ Билл. — Я вообще-т-то рассчитывал на д-дружескую под-д-держку! — Прости, чувак, я слишком сонный, чтобы кого-то поддерживать, — уклончиво ответил Эдди, незамедлительно отворачиваясь к стене. — Ч-чем же ты т-таким занимался всю н-ночь, — хитро спросил Билл, с явной надеждой скорее перевести тему на что-то более интересное. Но Эдди в ответ лишь придвинулся ближе к стене, которая была так привлекательно прохладна для его взбудораженного тела. Он прикрыл глаза для пущего эффекта, надеясь предаться своим чувствам — переосмыслить их и дать рациональный ответ. Хотя бы самому себе. Он был на взводе. Все его тело предавалось яростной дихотомии, а мысли швыряло как мячик между двумя стенами, глухим эхом звенящие в его ушах. Он даже не знал, как смог дойти — не помнит свой путь, только треклятую дверь в собственную комнату. Счастье и вина. Битва титанов разрушала его изнутри, а Эдди не знал, чему поддаться. Объятые пламенем леса смывает вышедшая из берегов река — его мотает. Эдди гипертрофирует, но ничего не может с собой поделать — чувства слишком яркие, слишком острые, а он почему-то хочет лишь наслаждаться ими. Как мазохист проводить по себе ножом, совершая эмоциональное харакири*. Он определенно идиот. Эдди хотел бы дать себе другое определение, но это единственное слово, которым он может охарактеризовать свои поступки. — Эдди, ты ничего не ел? — сквозь пелену его страданий прорывается слегка обеспокоенный голос Беверли. Он вытягивает Эдди в реальность, и только сейчас он замечает давящую тишину. Эдди открывает глаза и разворачивается. Комната пустует, дверь слегка приоткрыта, а у нее стоит Беверли, как будто готовящаяся выйти следом за остальными. Она внимательно разглядывала его, заставляя Эдди как в первый раз удивиться пронзительности ее глаз. — Нет, не ел, — тихо отвечает он. — Но идите без меня, я не хочу. Эдди снова отворачивается к стене, надеясь, что теперь точно останется один. Но вместо этого он слышит захлопывающуюся дверь и приближающиеся к нему звуки шагов. — Я знаю, что ты был у него, Эдди, — строго говорит Беверли, и тот чувствует, что она буквально нависает над ним — тепло ее тела сталкивается с его слишком чувствительной кожей.  — Рассказывай мне, что случилось. Что бы ты ни сделал, это я тебя на это надоумила, так что позволь мне уж взять часть твоей вины. Эдди вдруг резко повернулся к ней, ошарашенно смотря в ее глаза. — Вина? Бев, ты чего? Ты вообще ничего плохого не сделала, — начал тараторить он. Не хватало, чтобы из-за него еще и Беверли чувствовала себя плохо. — Ты наоборот… Ты даже не представляешь, как много ты сделала для меня, — продолжил Эдди. Накал страстей в нем не смог больше держать язык за зубами. — Ты не дала мне совершить глупейшие ошибки, которые бы все разрушили, потому что я самый настоящий придурок. Беверли была шокирована: ее брови взлетели на середину лба, а веки распахнулись, округляя глаза. Но потом все ее лицо расцвело в хрустальном смущении и счастье, будто она никогда раньше не слышала слов прекрасней. Она ничего не сказала — легко отпрянула и села поверх одеяла, не касаясь Эдди. — Что произошло, Эдди? Он нервно сглотнул, не зная, как подступиться. Говорить об этом казалось сродни предательству: он будто вскрывает всю интимную хрупкую составляющую этой ночи. Эдди издал тяжелый выдох, разворачиваясь, но так и не поднимая глаз. — Я… Эм… Ты была права, — начал он. — В том, что говорила мне, что стоит попробовать. Беверли вдруг издала судорожный выдох, а ее щеки налились волнительным румянцем. — Не говори мне, что… О, Боже, — ее глаза начали искриться, а грудь вздымалась все быстрее — в ней будто разрождалась буря из всепоглощающих эмоций. Эдди не мог поверить, что она действительно так чутко сопереживала им двоим. Но вина снова иглой вошла под кожу — теперь он еще и виноват перед ней. — Да, — он тихо пробурчал это себе под нос и попытался спрятать взгляд. — Эдди, что тогда произошло? — не унималась Бев, аккуратно положив ладонь на его колено. — Ничего, — он отрицательно качнул головой, но уже чувствуя не сдерживающийся поток его сознания. — Все было прекрасно, пока я не напортачил. Снова. Он аккуратно посмотрел на Беверли, в глазах которой не было ни капли осуждения, лишь полное внимание ко всем его словам, и от этого ему слегка становилось не по себе. — Я сбежал от него, — стоило Эдди сказать это, воспоминания пронеслись перед его глазами. Как он, окутанный страхом, разрывает сонные объятия Ричи, уходит. Убегает, даже не взглянув на человека, сопение которого застыло в ушах. — Я не знал, что сказать ему, когда он проснется, — Эдди чувствовал, как медленно его щеки начали краснеть. — Я все еще не знаю, что от него ждать, наверное. Как будто где-то в углу сидит монстр, который рано или поздно очнется и разрушит все, что я смог построить. Беверли молчала. На ее губах будто застыли слова — целые фразы, которые не находили сил, словно птенцы, вылететь из гнезда. — Я знаю, что сам выбрал этот путь, я хочу быть готовым принять его, но… — Эдди сжал губы. — но я не знаю, справлюсь ли. — Ты никогда ни с кем не был в отношениях, Эдди? — вдруг подала голос Бев, слегка сжав его ногу под своей ладонью. — Был, с девушкой, — он отрицательно помотал головой. — Только это не было серьезным, потому что… Не думаю, что я испытывал к ней что-то такое, что чувствую к Ричи. Я думаю, что был с ней потому что она была вторым человеком после Билла, с кем я мог поговорить. — Тогда я не имею не малейшего понятия, почему ты все еще здесь, Эдди, — девушка неожиданно для него улыбнулась, полностью введя Эдди в тупик. Он ожидал от нее всего — криков, обвинений. Но она лишь, словно мягкий весенний ветер, снова направляла его. — Ты не должен говорить этого мне, Эдди. Ричи — вот, кто должен знать о всех твоих сомнениях, переживаниях. Он ответил тебе, как я и думала, и он готов слушать. Так же как и ты должен быть готов слушать его. Он должен стать первым, с кем ты будешь откровенным. И проблемы будут (а особенно сейчас), но отношения без проблем — это уже не человеческие отношения, а некая роботизированная империя бесполезных бесчувственных существ. Конфликт чувств, эмоций, идей, возникших из опыта — вот единственный двигатель нашего мира, науки, искусства, Эдди. Поиск застоя и покоя — это трусость, а ты далеко не трус. Она натянуто улыбнулась ему, а затем поднялась с кровати, оставив после себя лишь призрачную тяжесть своего тела. Кончиками хрупких пальцев она аккуратно прошлась по своей рубашке, расправляя ее. Беверли подняла на него взгляд и хитро усмехнулась. — Понятия не имею, почему ты все еще лежишь, Эдди, — наигранно возмутилась она, а затем испарилась за дверью. А ее слова призраком остались витать в комнате. Навсегда. *** Никогда еще Беверли не была более права. Она вообще всегда была права, но в этот раз сказанное ею возымело эффект фейерверка — голова Эдди взорвалась, а мысли искрами разлетались в небе. Он не знал, что делал. Каждая спонтанная идея казалась безумней предыдущей, будто единственным выходом в вездесущем смятении являлся лишь больший хаос. Эдди метался из стороны в сторону, но воодушевление стеной ограждало его от страха. Он вспоминает все сразу — все время, что они пробыли вместе с Ричи. Каждое лишнее слово и движение, каждый взгляд, дуновение ветра между сближенными носами — Эдди носится по периферии, пытаясь сблизиться с центром. Он не разбирая надевает какую-то куртку, запирает за собой дверь и сбегает вниз. Эта идея горит в нем лишь маленькой звездочкой, которую перекрывают облака сомнений, но Эдди больше не смеет себя остановить. Он должен это сделать. Он хочет быть с Ричи. Он хочет видеть его каждый день рядом с собой, вдыхать с ним один воздух, а каждым прикосновением забирать каплю за каплей тьму из его сердца. Настолько просто. Без лишних глупых метафор в его голове, без идеализирования — Эдди окутан простым человеческим безумием. Он хочет наполняться им, а не усложнять мир вокруг себя еще больше. И именно поэтому он в поте лица бежит по улицам вечернего Бруклина. Пальцы на руках щиплет от безумного северного ветра, струящегося меж высоких кирпичных домов, но Эдди не уносит вслед за ним — он вдыхает его трепетно, заполняя свои легкие свободой, горячим желанием менять. Свобода не является хаосом: свобода — взять все на себя, а Эдди не знает лучшего, но и глупейшего пути, чем позвать Ричи на чертово свидание. Он определенно сошел с ума. Что-то в нем поменялось, заискрилось новым странным светом — его сердце стучит так быстро, а в голове нет и намека на рациональность. Эдди теряется в домах, адресах и улицах. Он перебирает тысячи вариантов в секунду. Но тут застывает, улыбается самому себе. Он вытащит его, он сможет — еще никогда в жизни в нем не было столько дерзкой пестрой уверенности в себе. Все те годы были лишь смутным отголоском — и он был под влиянием этих убеждений, скитался бессознательным овощем в мире жестоких и властных людей. Ричи. Ричи. Ричи. Все он. Все сводится лишь к нему одному, а остальные вещи, проблемы, отголоски прошлого: его воспитания, его унижений — все склоняет свои колени перед этим человеком. Эдди готов сделать для него все. Эдди долго вертит телефон в своей руке — в последнюю секунду вся решимость вдруг испаряется. Но Беверли права. Он не имеет никакого права быть трусом. Он сделал слишком много, чтобы отступать именно сейчас. Эдди не хочет возвращаться к изначальному состоянию, потому что чувства кажутся ему самым лучшим, что он только может иметь. Его пустое равнодушие к миру вокруг себя, бесконечная лень совращали его так долго и мучительно, что Эдди и забыл, что такое — существовать. Но сейчас он здесь, вдыхает холодный воздух. Его нос покраснел, а уши намереваются вот-вот отвалиться. Но есть Ричи, который придет к нему. А Эдди обязательно побежит навстречу. Вы: «Я где-то слышал, что по-настоящему счастливым становится лишь тот, у кого есть с кем смотреть на звезды.» Вы: «Прокатимся?» *** — Я не могу читать это. Книга со стуком ударилась о преподавательский стол, и профессор поднял изумленный взгляд, отвечая на не менее эмоциональный. — Почему? — Просто. Это глупо. — Это тронуло тебя, Ричи? — Ничуть. Это просто глупо. Книга не может мне диктовать. — Не может, конечно. Она никогда и не диктует. Книга куда больше, чем просто гостиная с парой бестолковых предметов и записок на стенах. Это портал в небо. Даже в другую вселенную. — Это не отменяет того, что все написанное здесь — глупость. — Чем же тебе так не угодил… — мужчина поднес к себе книгу, смотря на ее название, — чем тебе не угодил Лем? — Ничем. Профессор фыркнул и открыл книгу по давно знакомой ему закладке где-то на середине небольшого тома. — А-а-а… Великолепные слова. Не знаю, чем они тебя возмутили. — Тем, что это бесполезно. Это ложь. — «Мы не ищем никого, кроме человека. Нам не нужны другие миры. Нам нужно наше отражение. Мы не знаем, что делать с другими мирами.»** Отнюдь. Это самое правдивое из всего сказанного в любом романе мира. Человек ищет человека, Ричи. Человеку нужен человек. Бесконечная истина. Разлука, смерть — это все, как бы это ни звучало, преходящее, что нужно научиться принимать, а не цепляться за последние шансы остаться с человеком после. Ничто кроме человека никогда не сможет вытащить тебя из омута, никогда не сможет провести сквозь тернистый путь к истине. Мы все лишь в поисках своего отражения, Ричи. Отражения наших целей, идей и чувств. Рано или поздно эта потребность охватывает тебя, и ты, как бы ни старался, не сможешь противостоять ей. — Не пытайтесь мне что-то доказать. — Я не пытаюсь, Ричи. Я лишь объясняю написанное. Тебе остается воспринять это так, как захочется. Но книгу все же дочитай. _______________________________________________________________________________ * Харакири — ритуальное самоубийство методом вспарывания живота, принятое среди самурайского сословия средневековой Японии. Полная жесть, если быть честным. ** Цитата из великолепной книги великолепного автора Станислава Лема «Солярис». Это то, что вернуло меня к вам, я изменилась благодаря этой книге, открыла для себя столько столь очевидных, но столь разрушающих идей. Столько смысла. И, естественно, советская экранизация — я растворилась в этом, но это меня и спасло.