прострация

Дерри являлся тем самым городом, который мало интересовал туристов, да и само правительство. Спрятанный в лесу, забытый, отрезанный от остального мира — все застыло в единственном замкнутом кругу. Ни лучше, ни хуже здесь никогда не станет. Эдди сжимает собственный рюкзак отчаянно сильно, пытаясь заглушить боль в плече от удара об шкафчик в школьном коридоре. Он еле-еле сдерживает недопустимые слезы. Ему страшно, больно и тупо обидно — ничто в этом мире не может защитить его. Но он не смеет плакать. Ему уже тринадцать, он все еще непозволительно нескладен и хрупок. Чуть ли не каждый его шаг сопровождался немедленным принятием лекарства. Местной шайке вполне есть над чем поиздеваться. Эдди с завидной осторожностью осматривает каждый угол средней школы. Обычно он не привлекает к себе внимание, хотя уже успел встретить парочку хулиганов. Он лишь серая мышь среди громадного количества таких же помятых учеников. Все они не представляют особой угрозы, пока в поле их зрения не появится сильный. Самый сильный. Как королева у пчёл — ему лишь стоит захотеть, и весь окружающий Эдди мир захлопнется чугунной крышкой над головой, придавливая его к земле. Эдди всегда знал, что он намного ничтожнее всех них, но в такие моменты чувствовал себя еще хуже. Детство, о котором только можно мечтать. Сжимающееся от нервного ожидания горло, ингалятор через каждые пять секунд, учащенное сердцебиение, как у зверька перед встречей с хищником — и так начинался каждый год. У Эдди все срывается от страха. Он реагирует на каждый выкрик, каждый шорох. Любое случайное прикосновение, и все тело Эдди вздрагивает. Он сходит с ума. Он не хочет чувствовать все это. Он давно должен был привыкнуть к тому, что Генри Бауэрс — это буря, которая не обойдет стороной, не заденет слегка, а затем уйдет дальше. Он целенаправленно будет охотиться за каждым шагом, чтобы направить всю свою разрушающую силу на слабого. Эдди устал его бояться. Но не может перестать. И когда чья-то рука касается его плеча, Эдди вздрагивает так сильно, что задевает проходящих мимо девочек. — Г-г-господи, Эдди, ты ч-ч-чего? — это всего лишь Билл, который недоуменно разглядывает его. — Черт… Ты напугал меня, прости, — тут же откликается Эдди, пытаясь собраться и вернуться в реальность. — Поч-ч-чему ты так н-напуган? — Ты сам знаешь почему. В этом семестре как-то не хочется вновь попасть в программу Бауэрса «Новый учебный год — новые увечья». Билл наоборот лишь смеется, и Эдди откровенно не понимает почему. Его друг выглядит чрезмерно спокойным, чрезмерно расслабленным — а смех будто не привлечет к себе самых опасных придурков школы. — Эдди, ин-ногда я п-п-поражаюсь, как ты отстаешь от ж-жизни, — улыбаясь, говорит Билл, слегка поправляя челку. — Перестань, — обиженно шикает Эдди, сжимая тонкие губы, — лучше объясни причину такого веселья. — Нету б-б-больше Бауэрса, — улыбаясь, заключает Билл. — Как это — нету? — недоуменно отвечает Эдди, поражаясь чужой безмятежности. — Его мама еще л-л-летом п-перевелась. Они уехали к-к-как раз перед н-началом нового сем-м-местра. Эдди замер. Слова все еще не до конца освоились в его голове, но он уже чувствовал, как его сердце — да и весь он — снова оживает. От волнения он даже вновь пользуется ингалятором, потому что легкие не выдерживают такого давления. — То есть, это навсегда? — еще раз шепотом спросил он. — Ага. М-миссис Бауэрс п-перевели в Нью-Йорк п-по н-новой прописке. В-видимо, выходит з-замуж, — Билл улыбается так ярко и так счастливо, и Эдди не может не разделить этого. Мучения не закончились — в этой школе осталось еще полно разнообразной шпаны, мечтающих вздернуть их. Но, по крайней мере, главный психопат больше не связан с Дерри. Иногда в этом городе что-то все же меняется. *** У Эдди не осталось ни намека на дыхание, когда он увидел в дверях Ричи. Ингалятор валялся где-то на дне полупустого рюкзака, но все его тело окаменело за одну лишь секунду. Оно медленно наполнялось жаром, и Эдди определенно не понимал, что это за магия. Но Ричи — волшебник и спокойно управляет им как хочет, даже просто появившись вдалеке. События ночи яркими вспышками взрываются у Эдди в голове, и он до ноющей боли кусает губу. Он будто снова может почувствовать вкус чужих губ — тот горький, солоноватый, но невообразимо безумный — он им упивался. И хочет вкусить этот странный безумный плод снова. Поцелуй не был таким же сладким с привкусом клубничного блеска, как его первый. Он был жестокий, отчаянный, но полностью до бесконечности правдивый. Эдди сжимал ручки двух велосипедов, стараясь не уронить их, пока сам не имел никакой возможности оторвать глаз от походки Ричи. Она была чарующей, но ни в какой степени не грациозной. Медленные, ломаные шаги; каждое движение плеч, каждое качание худых бедер — Эдди прикован к ней без возможности убежать. Эдди определенно сошел с ума. И помешался. Глаза Ричи были прикованы к нему, а в них — вопрос, смешанный с его привычной тягучей грустью. А на самом дне теплилась крошечная надежда. Эдди понятия не имел, как он смог это понять — разве он смог научиться читать Ричи по одному лишь его взгляду? Ричи вышел к нему навстречу через калитку и остановился напротив. Руки его безмятежно лежали в карманах куртки, а тело наоборот напряглось в неком ожидании. Эдди прикусил губу и судорожно выдохнул. Ричи снова так близко — он может почувствовать тепло его тела даже на таком расстоянии. — Привет, — тихо начал Эдди. Он дрожал, испытывая самый жгучий страх из всех и желание убежать. Но не делал этого — он больше не хотел никакой тупой неловкости в их разговорах, никакой скрытности или неуверенности. — Привет, — так же тихо ответил Ричи. Его голос отдавал хрипотой, но звучал куда уверенней, чем у самого Эдди. И Эдди не мог не почувствовать себя счастливее. — Прости, что ушел утром, ничего не сказав, — продолжил он, сжимая рули велосипедов сильнее. Ричи хочет что-то сказать — уже открывает рот, но Эдди его перебивает: — Нет, Ричи, я правда извиняюсь и теперь хочу исправить свои ошибки. Я типа… — он вдруг на секунду замялся, чувствуя как потеют его ладони от волнения, а погода перестает казаться такой холодной. — Я приглашаю тебя на свидание. Ну вот. Он сделал это. Эдди был уже готов похлопать сам себе, но реакция Ричи была настолько разрушительной, что он забыл об этом: даже в тусклом освещении уличных фонарей было видно, как покраснели его щеки (и явно не из-за мороза), а глаза засветились таким непривычным и разоружающим счастьем. Эдди опешил, а его сердце окончательно потеряло какой-либо контроль. Он хотел смеяться и плакать в один момент — волнами счастья разбитый о скалы. Эдди в нем растворяется. — Ты же знаешь, что световое загрязнение не позволит нам увидеть ни одну звезду? — вдруг говорит Ричи, слегка усмехаясь. Эдди хочется ударить его. Он наигранно цокает и опускает взгляд, чтобы скрыть улыбку. — Заткнись и бери свой велик. Ричи подходит ближе и кладет свою руку на руль поверх руки Эдди, и все в его теле вздрагивает, пронзаясь электрическим током. Он поднимает взгляд — а перед глазами весь его мир. Никаких обид — это Ричи, и он улыбается. Та маленькая крошка надежды превращается в пламя, и Эдди готов вечность быть источником этого огня. Эдди вдруг вспомнил, как в такой же темноте они стояли у здания университета, впервые столкнувшись друг с другом: в тот миг Ричи с его кудрями, тусклым взглядом, острыми скулами был пугающе отталкивающим. Но сейчас эти самые волосы мягко развевались на ветру, падая на очки, а скулы отбрасывали прекрасную тень. Осыпанный веснушками, потухшей, но возрождённой радостью и тем же загадочным забвением. Эдди больше не боится Ричи, он просто как идиот влюблен в него. Эдди тихо кашляет и садится на велосипед, разрывая их маленькую хрупкую связь. Не то чтобы он хотел этого — он был готов простоять с Ричи вечность. Но он откровенно замерз и уже хотел добраться до места. В прошлый раз все было по-другому. Эдди слепо поверил Ричи и ехал вслед за ним — теперь же он ведет его за собой, и сердце от этого наполнялось тягучим теплом. Оно не билось как сумасшедшее, будто пыталась добраться до края вселенной — лишь умиротворение. Ричи доверяет ему. И весь шумный, громкий, яркий Нью-Йорк превратился лишь в ненужную декорацию в постановке, где центром всего являлись они сами — медленно следующие друг за другом. У Эдди не хватит слов, чтобы описать, насколько это вскружило ему голову. Насколько сильно он хочет остаться в мире, где его рука будет в чужих мягких кудрях, а вечно темные прекрасные глаза будут делиться всем, что прячут за своими стенами только с ним одним. Эдди сходит с ума. Он даже не замечает машин, людей, своего страха и легкой боли в бедрах. Он просто едет вперед, а вся его вселенная — прямо за ним. Полностью окутанный вуалью своих мыслей он чуть не пропускает место назначения, но вовремя успевает опомниться. Он осторожно сворачивает к нему, слезает и ставит велосипед на стоянку. Оглядывается — лишь мельком, чтобы не выдать себя — Ричи смотрит себе под ноги, сосредоточенно и слегка неуверенно, но в точности повторяет каждое его действие. Он подходит к Эдди, смотрит прямо в глаза и тихо говорит: — Разве в музее есть звезды? Тут Эдди действительно вскипает от такой явной наглости. Он даже не успевает остановить себя: — Тозиер! Не строй из себя дурака, ты наверняка был здесь, — фыркает он. Эдди опускает взгляд, не сдерживая свою явную обиду. Сердце охватило невероятным жарким огнем — неудержимым, стихийным. Ричи не произносит ни звука, осторожно и слишком неуверенно берет его за руку, словно боится спугнуть. — Прости, Эдди, — он поднимает глаза и видит в чужих ту старую тяжелую грусть, страх — словно это он боится все испортить. И сердце Эдди тает. Он видит в его глазах сражение — с самим собой, со своей природой, и Эдди не хочет этого. — Нет, Ричи, пожалуйста, не извиняйся, — он льнет к нему так яро, что тот от напора слегка наклоняется назад. — Шути, черт возьми, мне никогда не станет действительно так плохо, ты ничего не испортишь. Эдди мягко разрывает их руки, а затем осторожно обвивает чужое тело своими — все ближе и ближе к чужому и такому необходимому теплу; холод обходит их стороной. — Когда ты шутишь, я вижу, что это ты. Как ты относишься ко всему миру — защищаешься, сопротивляешься — я все это пойму и приму. Но со мной, пусть это будет тяжело — я помогу, со мной оставь себя, Ричи. *** Планетарий находился в самом центральном зале за плотно закрытыми дверями. Время было всего около семи, но людей почему-то запредельно мало. Эдди было все равно, сколько их было — ему оказалось вообще на все плевать, когда он сидел рядом с Ричи и осторожно поглядывал в его сторону, пока их лица освещались ярко-синим светом. Они летели, пусть даже сидя — сквозь бесконечное пространство, миллиарды звезд. И в этой вселенной нашлось место только для них двоих. В вечной, безмолвной темноте, состоящей лишь из хаоса, существовало нечто гораздо сильнее — и Эдди чувствовал это через слегка соприкасающиеся друг к другу руки. У Эдди в голове каша, а сердце трепетно сжимается, и он не сдерживается. Не находит силы, чтобы остановить себя — он переплетает их пальцы. Мягко сжимает чужую ладонь, надеясь, что сможет передать все, что гложет им. Ричи аккуратно сжимает пальцы в ответ. Он медленно поворачивает голову и смотрит в его глаза, будто теперь и для него не существует целого необъятного мира. Эдди должен был смутиться. Должен был покраснеть и опустить взгляд. Но он не делает ничего из этого — не хочет, не может, ведь все его чувства невозможно больше прятать. Их невозможно остановить. Они уходят, даже не досмотрев. Эдди просто тянет Ричи за собой, а тот не оказывает никакого сопротивления. И дело не в том, что смотреть на нарисованные звезды скучно; даже наоборот, но Эдди больше не мог усидеть на месте, насколько ему хотелось захватить от этого вечера по максимуму. Они покупают не самый дешевый кофе, потому что на улице становилось еще холоднее. Пусть даже напиток обжигал язык, пусть даже мало согревал — смотреть на кривящегося от неприятных ощущений Ричи можно было всю оставшуюся жизнь. Они медленно дошли до набережной. У пролива ветер разыгрался еще сильнее, обмораживая лицо. — Надень капюшон, Ричи, — говорит Эдди, слегка посматривая на него. Тени ночного города играют на его лице мягкими красками, в очках отражается весь свет, а глаза непривычно спокойные. — Мне не холодно, — усмехается Ричи. Эдди поджимает губы в легком негодовании — сам он давно натянул шапку, чтобы не отморозить уши. — Это была не просьба, Ричард, — фыркает Эдди. Выбросив ненужный стаканчик от кофе в урну, он потянулся и сам натянул на чужие волосы торчащий из-под куртки капюшон толстовки. — Заболеешь, учти, я тебя лечить не буду. Ричи издает что-то на подобие смешка, заставляя Эдди улыбнуться. Он подвигается ближе, чтобы их плечи соприкасались. Слишком много за один день. Слишком прекрасно, чтобы в это поверить. Возможно, он проснется через несколько секунд, вернувшись назад в ту страшную и жуткую реальность — он боится этого, настороженно ждет. Но ничего не происходит. Ричи все так же рядом, воздух все такой же холодный, а Эдди все такой же счастливый. И ему хочется оставить у себя это в памяти навсегда. — У меня есть кое-что для тебя, — Эдди слегка отодвигается, снимая с плеч рюкзак. Ричи заинтересованно следит за ним — в его глазах легкое недоверие, но полная готовность. Эдди наконец нащупал предмет, но не спешил доставать его. Сердце вдруг волнительно затрепетало, наполняя его легкие горячей кровью. Наверно, он сходит с ума. Но он никаким способом, никакими усилиями не может остановить себя от этого — и вся мощь вселенной не может противостоять его желанию. — Как я говорил, детство у меня было то еще, — Эдди начал уж совсем издалека, но ему это было необходимо — как воздух, — Я болел астмой, которую мне внушила собственная мать. Я вылечился еще давно, но симптомы… Эта штука может в любой момент проявиться, если я слишком перенервничаю или еще что-то типа того. Эдди кажется, что астма начнется прямо сейчас, настолько сильно чувства стягивают его грудную клетку в комок бессвязного хаоса. Он начинает дышать еще чаще, сердце неумолимо бьется — но доверие, полное доверие человеку овладевает им. Возможно он глуп, возможно он еще пожалеет о своих действиях, но он обязан сделать это здесь и сейчас при миллионах свидетелей в громадном городе. И этот жест, эта маленькая клятва никогда больше не расцепит их. Если только Ричи готов принять его. Эдди достает свой старый ингалятор. Синий, почти бирюзовый цвет — цвет больницы, долгих мучений, унижений. Всех его слабостей, всех его невзгод. И Эдди протягивает его Ричи. — Я хочу, чтобы ты взял его. Не чтобы заставить тебя находиться рядом ежесекундно, а чтобы знать, что ты… Что только в твоих руках моя сохранность. Чтобы знать, что в любой ситуации, когда меня схватит болезнь, когда мне станет плохо, когда я буду в опасности, ты будешь рядом. У Эдди голова пошла кругом от собственных слов. Мыслей больше нет — лишь шторм из гигантских чувств, охватывающих его. Его руки подрагивают, его тело напряжено — он не знает, готов ли принять сейчас отказ. Поцелуй был бесспорно прекрасен, но то, что происходит сейчас — этот акт вручения доверия в руки человека, которого он любит — этот момент куда значительнее, куда символичней. Но Ричи не делает того, чего он с такой опаской ожидает. Он тянет руку, накрывает его сжимающий ингалятор кулак своей ладонью, и медленно забирает предмет себе. Ричи, убирая ингалятор себе в карман, смотрит ему прямо в глаза, и Эдди видит то, что чувствует сам. Эдди улыбается. В этот момент ему большего и не надо. *** «Он другой. Его волосы мягкими лоскутами лежат на лбу, слегка прикрывая такие же легкие, гордо вздёрнутые брови. Его карие глаза источают жизнь, играют неподвластным мне огнем. Веснушки, окропляющие его лицо лишь еще больше причисляют его к людям, рожденных солнцем. Его губы, при каждом удобном случае расползающиеся в улыбку, сжигают меня без остатка. Что это за сила? Что это за человек? Мне неподвластна эта стихия. Мне не подвластны его манеры, его прямолинейность, неустойчивость. Он живет отдельно от них от всех. Лезет туда, куда ему не надо, вызывает моментальное доверие и привязанность. Ничто в мире не заставляло меня ощущать подобный жар. Мне казалось, что им всегда был я. Мне казалось, что моя необходимость была в спокойствии. Но в нем нет спокойствия. В нем вновь пробуждается моя жизнь. Почему я не могу этому противостоять?» Ричи Тозиер. Запись в дневнике.