ours

Он за ним - как кобель за сукой. Как-то вот так, наверное, у них. Или как сука за кобелем. Тут, впрочем, не так уж и важно, кто куда и за кем. Чоноп стальной...не в смысле, что характер у него закален десятками перестрелок и стычек, как милипиздрических и нихера не стоящих, так и тех, когда дело до крупнокалиберных стволов и десятков жизней доходит (хотя и это тоже). Чоноп стальной...у него мышцы литые, челюсть словно вылепленная, острая, хоть вены вскрывай. И Енджэ смотрит и млеет, мысленно раздвигает перед/под/над ним ноги и, кажется, даже кончает уже. Чоноп испытывает его терпение, когда заходит в гостиную, на ходу снимая потертую косуху, выставляя на обозрение перекатывающийся под тонкой тканью борцовки каменный пресс (у Енджэ есть один такой небольшой фетиш на него: он просто страсть как обожает голой задницей по этой стиральной доске елозить, - возбуждает до одурения)... Енджэ знает, у него там, если поднять, татуировка...его самая любимая...Мун весь покрыт узорчатыми рисунками разных размеров, черно-белыми и цветными, и, блять, Енджэ чувствует себя течной сукой, когда Чоноп его, наконец, замечает и подходит к столу, на котором так удачно восседает Джэ. И аллилуйя! Енджэ может трогать, гладить и мять разрисованную кожу пальчиками и ладонями. Может по памяти на правом бицепсе окаймленные красным сердечком контуры своих инициалов обвести (они оба в тот день нажрались вусмерть, и Чоноп под напором сведенных в одну линию бровок и надутых губок сдался и разрешил этой, как позже оказалось, ни черта не вужранной сучке "сделать кое-что красивое", а сводить и не стал, ибо похуй, пусть уж эта детка на попу ровно сядет да успокоится, наконец, а не то совсем заебет). Чоноп целует его в уголок губ, спускаясь ниже, до выглядывающих из-под не до конца застегнутой рубашки резко очерченных взбугринок ключиц, и мнет руками нежные бедра, такие славные...их хочется укусить, вылизать, боооооже Енджэ весь такой, его непременно всего хочется облизать и искусать...сожрать бы вообще эту худощавую бестию, чтоб глаза не мозолил. И он наклоняется, и он лижет и кусает эти медовые бедра, скрытые тканью по-блядски коротких шорт, которые Чоноп попросту окрестил трусами...синяки и красноватые паутинки-сеточки расцветают и расползаются на светлой коже, и сам Енджэ стонет так развратно и все же с толикой смущения сводит трогательные в своей остроте коленочки, на что Оп даже почти улыбается. Джэ может сколько угодно вести себя как проститутка, он, чёрт побери, все еще настолько чист, невинен и светел, что Мун порой охреневает с того, как у него нимб над рыженькой макушкой еще не загорелся, один раз он даже интересуется, на что получает горькую усмешку и "перегорел, а лампочку менять - времени нет" в ответ. В Енджэ самое опасное то, что он токсичен: все эти губки, глазюки раскосые, щечки чуть впалые, коленочки с выпирающими косточками, ключицы резкие, ладошки-пальчики маленькие, ноги ноги ноги везде длинные худые ноги...это, блять, бездна, туда летишь и заебись, наебнешься да сдохнешь, чего бы и нет?! Без Ю Енджэ уже даже вечно сдержанный Мун Чоноп не может. У него часто до искр из глаз да фейерверков где-то под черепной коробкой хотелка просыпается и сигналит, идея фикс эта навязчивая орет и воет сиреной, и вот прям хочется и хочется сильно. Порой он не выдерживает, срывается с очередного собрания, хватает чжунхоновский гелендваген или химов порш и, по пути вызванивая Енджэ из наверняка теплой постельки, получая в ответ хриплое и недовольное "опять неймется?!", дает ему пятнадцать минут, потому что не ебет вообще, потому что у них сейчас будет свиданка-хуянка, потому что Енджэ там все пищал-верещал, что хочет в кино, хочет на тупую комедию, хочет дрянющий попкорн и вредную колу...хочет отсосать Чонопу на последнем ряду, потому что так кайфовее, адреналин и все такое. Енджэ в очередной раз заливает успокоительное совсем не подходящей его тонкой и что-то как-то дохуя чувствительной натуре водкой. Морщится, кривится, отплевывается и как чертов ребенок выдает "беееееее", но все же продолжает, жжет самому себе глотку, а во внутренностях у Муна - ебаный ряд из ровненьких и кругленьких ожогов. Чоноп, может, на пару сантиметров ниже да на какие-то "ахуенно важные, Мун, ахуенно, между прочим, важные" двенадцать месяцев младше, но это не мешает ему чувствовать себя старше, что уж говорить про то, что сильнее и мощнее? Если так оно и есть. Он, практически не напрягаясь, Енджэ в охапку сгребает, когда тот совсем от рук отбивается и начинает всех притаившихся бесенят из себя выгонять, и, скрутив рученьки эти тонюсенькие, чтоб не рыпался да не дергался, не царапался и не норовил снова глаз чоноповский украсить сине-фиолетовым, под дэхеновское "и снова наша прелестнейшая мелочь забарагозила?" тащит его нахер из бара на первом этаже в собственную спальню на втором. - Не доводи до греха, - цедит Мун, предупреждая, предостерегая, хотя и знает, что все это мимо чудесненьких ушек пролетит, словно не им это предназначалось, так, посторонний шум и не более. Дверь он в таких случаях закрывает, без какого-либо права на побег, потому что, блять, доигрался, потому что, блять, заслужил. Он тут с ним нянчиться не будет. Сука, да кого он обманывает вообще? Чоноп же за Енджэ – куда угодно, когда скажет, и Мун даже лишнего по этому поводу не спросит. На очередном деле он справляется быстрее обычного, а все потому, что котеночек захотел прогуляться, потому что ехать куда-то с водителем – это как-то по-бабски и совсем не в его стиле. И вообще, он скучает по Чонопу и вот как-то особенно сильно хочет его сегодня. Ну куда ж после такого деваться? Разбаловал. Все они. Определенно. А этому сучному сученышу только этого надо. И рыжеволосая фурия, как всегда, упирает руки в боки, вставая в эту свою просто до еботы угрожающую стойку, боец, ага, ну прям хоть куда, хоть прям сейчас да против Чжунхона его выставляй, и Чоноп лишь бровь свою скульптурную выгибает, мол, "ну ебаться уссаться, напугал". Тонким пальчиком ему в грудь тычет и что-то там заплетающимся языком несет, и либо Чоноп того – все, либо даже хуже, потому что такой вот Енджэ – это такой синоним английских "кьют" и "эдорэбл", что просто здрасьте-до свидания. Touché. Енджэ, кажется, тот самый взгляд замечает, даже пьяными зеньками своими распознает эти искорки-всполохи – предвестников просто наишикарнейшей ночи, где он снова будет отдаваться сполна, взамен вырывая очередной кусманище (да побольше, побооооооооольше) от чужого сердца, и ладошками своими маленькими с цепкими, как у лемуров, пальчиками наклеечку "made for youngjae" присобачит, а потом выгнется так, чтоб прям до хруста позвонков, чтоб прям до одурения, и вкусно-превкусно застонет, именно так, как Чоноп это любит. А еще Енджэ очень и очень самостоятельный, он и кофе сварить себе может, и переодеться, и даже оттрахать самого себя на чужом члене с таким достоинством может, что любая сука из ночного клуба позавидует. Он седлает чужие напряженные крепкие бедра и обвивает чоноповы руки вкруг своей шеи, надавливая чуть сильнее, и хрипит надрывно. - Ты что делаешь, блять?! – ахуевает Мун, пытаясь вырвать руки из этих лемурчатых лапок. Енджэ, конечно, никогда не отличался адекватностью, но блять, что за херня-то? - Ну как же? Тебя ведь пока не попросишь, сам не додумаешься...так вот, choke me, daddy, - и стонет, как шлюха стонет и ноги раздвигает шире, и скачет, как настоящий наездник на скачках, просто красота, вот прям невероятная красота, от такого аж дух захватывает. Вот только Чоноп в такие игры играть не намерен, и руки свои все же самому себе в пользование назад отвоевывает, заслужив недовольное "ну и пошел ты". Енджэ абсолютно не смущает, что как бы трахают его, а не он…или же…Да и ладно, разве ж будет Мун жаловаться, его-то все устраивает, пусть уж Енджэ почувствует себя хозяином положения, хоть и с чужим хуем глубоко в заднице. Енджэ – это какая-то хаотичная система, там нет ни четких алгоритмов, ни каких-то осмысленных графиков, формул и функций. Там просто сидеть и за голову хвататься, потому что блять как сложнааааааа это все. У Енджэ болюченек так много, его, может, в большинстве случаев и придушить хочется, но вот то меньшинство, что существует, те порывы напрочь и наглухо отбивает, и пожалеть его вдруг хочется сильнее. Чоноп был последним, кто в эту ебанутую семью пришел, манатки оставил и прописался там с концами. - Он – мой, так что пошли на хуй. Он – ваш, значит, зубами скрипеть будете, но смиритесь, - заявил он, когда остальные четверо на него ополчились. Он всю ебучую ревность слал далеко и желательно навсегда, хотя и горело, жгло и окисляло потом неебически, когда на Енджэ срывался все же, оставляя пару отметин, которых оставлять ни в коем случае не планировал. Но он эту суку приручил (не Енджэ, конечно, этого дикого кота не приручит никто…он их сам всех приручил, пятерых, блять, здоровенных лбов, взял так и легонечко под свои ботиночки загнал, под ладошки так «тресь» и прихлопнул). Он про эту выжирающую все вдоль и поперек ревность говорит. Ее-то он, наконец, из своего обиталища выгнал, угрожая дулом пистолета. Прописалась, гляньте-ка. И все даже чуточку легче стало: видеть, как он восседает на башне Чхве, радуясь тому, что не достает ступнями до пола и может спокойно болтать ножками в воздухе; слышать, как он надрывается под тощим, хотя и с нарощенными мышцами Баном; лицезреть, как он делит один воздух на двоих с Чоном, ну если безо всяких там, то они просто-напросто пожирают губы друг друга, как озверевшие, потому что дела семьи требовали отсутствия Дэхена дома и присутствия где-то там, и четыре дня оказались для этих двоих слишком большим, чуть ли не каторжным сроком; чувствовать брошенные Химчаном взгляды, наполненные нежностью, вот даже совсем не ванильной, а просто нежностью, легкой и воздушной, и Енджэ все эти взгляды возвращает обязательно, не забывая улыбнуться...уголками губ, если устал и вымотан, но все же подарить Киму улыбку, которой он так дорожит (не меньше, чем самим Енджэ). Все это его больше не раздражает, потому что у них с Енджэ все то же самое, потому что в особенно сильные порывы его хочется обнять так, чтобы под руками у Муна затрещали хрупенькие косточки. Потому что у Енджэ на правой тазобедренной косточке «Мун Чоноп» в кожу вросло. И это, блять, восхитительно.