ours

Бесконечно - оно ведь конечно. Все было под носом, а потом раз, и вот нет больше, и вот это "бес" уже куда-то исчезло. А навсегда - это да, это ж прям другое, это что-то типа "сука, бесит до чертиков, ты и твое выепиздие, но, твою ж мать, я когда о жизни без тебя подумаю, мне либо всковырнуться хочется, либо просто уже нихера не хочется". И вот такое дерьмо в жизни Енгука уже слишком давно, с тех самых пор, как его попутным ветром по волнам жизни (да чертовой надписью на левой лопатке) к берегу, так сказать, прибило, к берегу Ю Енджэ. Вот кто ж знал, а? Кто ж, блять, знал, что Ю Енджэ этот – сука еще та. Всю нервную систему он Бану поистрепал, мозг большими ложками выел (и даже ни разу не подавился). Перед ним на цыпочках бегаешь – он нос воротит, окольными путями – тот бровку свою изящненько так выгибает и пренебрежительно смотрит, угрожаешь его по всей строгости наказать – и вот он, пожалуйста, стоит и смоооотрит, выжидает, блять, чуть ли слюной не истекает. Не хочет он по-нормальному, видите ли, мазохист мелкий. Вот только Енгук на такое не пойдет, он только пригрозить может, но даже в шутку на него руку не поднимет, он этому болезненно-худому, анорексичному на вид, но, как ни странно, пристойно и по-божески выглядящему ребенку (который, будь он кошаком, то был бы каким-нибудь породистым, худоватым, но все же с красивой лоснящейся шерстью) не даст упиваться болью, потому что видит, как тому внутри уже совсем нехорошо, как разрывает и распирает изнутри от болявок его мерзопакостных. Енгук не может это облегчить, не может заставить Енджэ чувствовать себя хорошо, не ставить на себе крест, в порыве злости выплевывая очередное "я, блять, болен, у меня с башкой тартарары полные, хен" и вытанцовывая-пританцовывая что-то непонятное, одному ему лишь известное. Он не может, потому что и сам когда-то щепотку (нехилую такую) припизднутости в коктейль "Ю Енджэ" добавил. С Енджэ, на самом деле, бывает просто замечательно, когда тот не рыпается и зубки свои белоснежные не показывает, пока на пиздюли не напрашивается (которые ему не Бан пропишет, а Ким или Чон какие-нибудь…хотя за это им потом от Енгука влетит в три раза сильнее, ибо нехуй, блять). Это вот солнышко с наикрасивейшей мордашкой и сладенькой попкой обладает мерзким характером и матерится, как сапожник. Ротик этот расчудесный ему бы с мыльцем помыть или уж заткнуть собственным членом, пусть, блять, по назначению губехи и язычок свои использует. Енджэ знает о всех слабостях Енгука (да каждого из них), у него взгляд цепкий и внимательный (кроме тех моментов, когда он дичью какой-то укуривается или нажирается), от него хер что ускользнет. Он обо всем в курсе…наперед все видит. Когда у них сделка слетает, и они впятером возвращаются домой позже обычного, злющие, как целый дьявольский легион, Енджэ каждому так преданно в глаза заглядывает, настолько ж по-щенячьи преданно (совсем не присуще его кошачьей натуре), что прям на пороге его расцеловать да в объятиях укутать хочется. И в этот день он даже ведет себя прилично, не выводит из себя своими выебонами "не хочу не буду не стану отъебитесь пошли вон заебали всех ненавижу", а каждого приласкает, поцелует и тепло свое одолжит (последнее оставшееся, между прочим). К Енгуку на колени попросится, потому что тот, как всегда, злее остальных, разве что скрывает это мастерски и с присущим ему профессионализмом. И, конечно же, Бан разрешит, сам его усадит, расставив худенькие ножки по бокам от собственных тощих бедер, и за маленькую задницу ухватится, чуть сжимая в ладонях (это своего рода успокоительное, просто ахуенно помогает, вот прям реально лучшее лекарство), и Енджэ ручонками своими хиленькими за шею его обнимет, ладони в отросшие волосы запуская. Енджэ просто до безумия обожает перебирать чуть жестковатые пряди своего любимого хена, пропуская их между пальцев. У Енгука рубашка белоснежная на пару пуговичек расстегнута, оголяя ключицы и выкраевины одного из множества рисунков на загорелой груди, Джэ выдыхает судорожно и попой на пахе старшего елозит, ответный вздох вырывая. Им обоим хочется неимоверно и нестерпимо, и пусть остальные увидят и услышат, могут даже подрочить, если хотят, Енджэ страсть как любит устраивать своим возлюбленным такие вот небольшие шоу на ночь. Но Бан, кажется, устал сильнее, чем предполагал. Он глаза прикрывает, наслаждаясь и впитывая в себя каждое прикосновение аккуратненьких маленьких пальчиков, играющих с его волосами. Джэ снова попочкой своей ерзает, устраиваясь поудобнее, и как-то тяжко вздыхает. Это он так внимания к себе хорошенькому да послушненькому такому требует. Ну как тут отказать? Возможно ли? Енгук глаза все же открывает и сильнее на спинку кожаного диванчика откидывается, позволяя младшему, облокачиваясь, пристроиться у себя на груди. Енджэ попу ладную отклячивает и мордашкой в свои скрещенные ладошки упирается. - Портрет хочу. Чтоб я на троне, весь такой напомаженный да расчудесный, чтоб прям пиздецки расфуфыренный и красивый, прям конфетка королевских кровей чтоб, а вы рядом, ну типа рыцари мои. Подобная хуета, - деловито выдает Енджэ, и у Енгука сон как рукой снимает, он глаза вылупляет, вот умеет же этот шкодливый мальчишка заставить его ахуевать, и через секунду гогочет над ним, не сдерживаясь. - Будет. Будет тебе подобное дерьмо, - сквозь смех выговаривает Бан. А Енджэ весь куксится и зубками губу нижнюю теребит. Обиделся. Не любит, когда над ним, таким правильным и деловым, смеются.

***

У Енджэ сроки сдачи курсовой горят, а он и пальцем об палец не ударяет. Вот он, весь такой "напомаженный да расфуфыренный", ножка на ножку сложил и сидит. Ждет. Вокруг него – шум и гам, столпотворение всемирное, все куда-то торопятся, что-то делают, нагоняев да припиздонов от руководителей получают, а ему похуй. У него ногти неровные, а это куда важнее ("нехуй кусать их", - бесится Чон, буквально выдирая пальчик изо рта этого дьявольского, тащащего в рот, что попало /хотя частенько и не что попало, ага/). К Енджэ даже пара человек на выходе из универа клеится, на что его эго (итак достигшее космических высот) возрастает в геометрической прогрессии, и сам он прям расцветает весь, ведь внимание к своей персоне любит и ценит сильно, очень и очень сильно. - Зыркнешь на него еще, не удивляйся, если не досчитаешься целых пальцев, а тронешь снова, так легко не отделаешься, - раздается за спиной Енджэ голос его самого старшенького. - Упс, - притворно хихикает он, пожимая плечами, быстренько перехватывает разъяренного Енгука за руку и тянет в сторону парковки, к его новенькому инфинити. Енгук беснуется и зубоскалит, хотя и понимает, что Енджэ – сучка. Как он вообще мог об этом забыть? Ах да, они же все ему это с рук спускают. Пусть побалуется маленько, почему б и нет? Ведь они уверены в нем, даже несмотря на все его куртизааанские повадки, они попросту знают, что в чью-то постель (кроме их собственных) он не полезет. Чем бы дитя не тешилось. Однако это не отменяет того, что это бесит, сука, просто пиздец как сильно. У Енгука ревность колючая к остальным до сих пор не до конца утихла (и это за полтора-то года), ибо корни глубоко-глубоко пустила, и ее вырвать отчего-то совсем не получается, а потому она то разрастается, окрапленная приступами злости, то засыхает временно, когда Бан всеми силами пытается глушить и топить в себе зачаточки гнева. Нехер подкармливать ее, не заслужила. Енджэ, кажется, ошибку свою осознает (как и всегда, блять, дел натворит, накуралесит, а потом смотрит-высматривает жалостливо) и тянется к Енгуку, чтобы волосы на макушке пригладить, но старший от прикосновения уворачивается, продолжая внимательно на дорогу смотреть и желваками поигрывать. Пусть-пусть помучается, ему полезно иногда. Правда, когда он в сторону Енджэ косится, замечает, что тот на него как совенок глядит, глазками своими так "хлоп-хлоп", и, черт побери, он же не собирается сейчас заплакать, верно? Ну уж нет, это совсем уж подло и грязно даже для него, Ю Енджэ. Но Енджэ не плачет, вместо этого он извиняется, умоляет его простить и в конце требует, чтоб Енгук авто остановил, ему, видите ли, свежим воздух подышать приспичило, он до особняка пешком дойдет. Все сам, все сам, блять. Бан лишь руки на руле крепче сжимает так, что костяшки белеют, на обочину сворачивает, моментально блокируя двери, и, уткнувшись лбом в руль, взвывает раздраженно. Енджэ ладошки между сведенных ног прячет, голову вниз опускает и ждет, пережидает. У Енгука сейчас это все пройдет, закончится, ему просто пару минут надо. Енджэ просто слишком далеко зашел, совсем довел. - Если бы это был Чон, он бы тебя за это уже давно вырубил, чтоб не слушать. Будь это Чжунхон, он бы тебе, крошечке такой, отсосал бы или бы даже трахнул, чтоб не плакал да не переживал. Чоноп бы вообще на закидон твой внимания не обратил, Химчан того парня бы изувечил так, что хуй бы его кто узнал, а тебе, задница ты радостная растакая, он бы и слова не сказал. Так вот у меня свои методы. Пока нормально вести себя не станешь, ноги моей больше в том же доме, где есть ты, не будет. Енгук знает, он сейчас черту перешел, он сейчас такое натворил, что уже ненавидит и корит себя за это, хлещет по щекам и, кажется, даже пистолет к виску приставляет. Когда обо всем узнают остальные…да ничего не будет. Химчан только обрадуется, разве что Дэхен приедет ему рожу разукрашивать ("потому что никто, даже вы, не имеет права делать ему больнее, чем он уже чувствует"). А Енгуку просто плевать. Он уже выебался совсем бегать за этой маленькой неблагодарной стервой, которая никого, кроме себя, не видит и не слышит (как же безжалостно он сейчас врет самому же себе…Енджэ просто дурачок маленький, запутавшийся в себе мальчишка, у которого слишком рано пиздец наступил в жизни, а судьба ему пятерых ушлепков подкинула на, мол, вдогонку тебе, держи…такое попробуй пережить и умом не тронуться…вот Енджэ и двинулся, совсем поехал, полетел и назад уже не вернется). Енджэ остаток дороги молчит, а когда машина Енгука скрывается за высокими коваными воротами, он на землю оседает. Он рыдает так, как на похоронах своих мамочки и папочки не плакал (там он и слезинки не проронил, кстати), ему плохо плохо п л о х о. Уже. С первой же секундочки. Енгук не думал, что ебошить и коматозить может вот так. Он понятия не имел, что такое существует, ему хочется поехать в ближайшую больницу, лечь под нож и безо всяких там сказать "режьте", пусть уже выкорчевают там ему нахер и сердце, и любимое "Ю Енджэ" или, на крайняк, он сам все сделает. Пусть-пусть-пусть. Чтоб не горело-не горело-не горело. Когда Бан слышит звонок входной двери, он ухмыляется, потому что, как и предугадывал, в гости к нему все же наведываются. Через недельку, правда, но все же. Усмешку его кривую хуком справа Чон тут же стирает, брезгливо кулак об енгуковскую кофту вытирает и внутрь заходит. Да, Бан старше, но Чон – глава дома, к которому теперь и сам Енгук принадлежит, так что ладно, пускай творит, что пожелает. Разговор у них короток и по делу. И лучше бы Дэхен не говорил ничего, лучше бы обвинениями не кидался и башкой своей белесой так разочарованно не качал. Енгук и без него знает, что налажал, без него, сука, все знает. Капитан очевидность ебаный. Он обещает, что вернется, говорит, что и никогда уходить не собирался, лишь припугнуть немного, заставить того одуматься и хоть капельку здравомыслия приобрести. Да только он не рассчитывал, что все настолько хуево обернется. Чон, не предупреждая, за шею его к стене пригвождает, злобно выплевывая, что свое он уже упустил, когда Енджэ попытался кусок кожи ножом вырезать (потому что "Бан Енгук" глаза мозолит и рвет изнутри и снаружи). - Что? – голос у Бана, сам по себе грубый, хриплый и прокуренный, еще ниже становится. - Что слышал, - выплевывает Дэхен. – Если бы он умер, Бан, если бы он…я бы тебя убил. Я бы, сука, тебя попросту убил. Жить с этой мыслью становится невыносимо, думать об этом попросту невыносимо, представлять Енджэ со стеклянным взглядом, мертвецки-бледным и уже совсем-совсем неживым ахуеть как невыносимо. Он ждет, пару часов ждет, приводит себя в божеский вид, наводит какое-то подобие порядка в собственной голове и возвращается туда, домой, к своему Енджэ, к своему тщедушненькому хиленькому крошечке Ю Енджэ, у которого совсем все не в порядке с головой (как и у самого Енгука). Его все же впускают, хоть и скрипя зубами. Он впервые тогда встал на колени. Он впервые тогда слезно умолял кого-то его простить. Он все целовал и целовал босые стопы, обнаженные ноги, оголенные бедра, и хрупкие предплечья, уделяя особое внимание тому самому. Это даже на вид было чертовски болезненно. Енгук после этого поклялся самому себе, что больше никогда и ни при каких условиях не уйдет. Нельзя было вообще подобное проворачивать. Хотел наказать его, а наказал себя. Наказал их всех. Потому что если бы Енджэ умер…Енгук чуть их пятерых без смысла жизни не оставил. Он, блять, чуть все не угробил. - Зачем? - Потому что я без вас не смогу. Даже без одного из вас. Прости, - и слезы Енджэ, как очищение, просветление, это гребаный катарсис и последующий за ним вход в рай. Енджэ Енгуку ручку дает и головой на стенку кивает, у него там второй календарик наполовину уже зачеркнут. Ручка не черная, как обычно, она красная, и с этого дня Джэ все дни только ею в кружочки обводит.

***

Енгук никогда не причинял Енджэ физической боли, но однажды он ранил его глубже. Енджэ с тех пор почти не изменился (он ведь ненормальный), а Енгук больше на предплечье младшего спокойно смотреть не может. Енджэ все также у него на коленках сидит и теперь уже тихонько посапывает. Енгук ладошку правую ближе к себе подтягивает, внутренней стороной поворачивает и губами своей ошибки касается (ей уже год и дохрена месяцев, кстати, она, ошибка эта, большая уже совсем, взрослая, но вот только не заросло у Бана в груди, он винит, и всегда себя винить будет). - Хватит уже, хен. Забудь, - копошения-шевеления Енджэ заставляют его встрепенуться. Руку свою Джэ из тонких пальцев аккуратно вынимает и чужой щеки касается, оглаживая. "Не твоя это вина, а моя", - такое вот у Енджэ красноречивое молчание. И Енгук еще сильнее хочет себя ненавидеть, но преданный взгляд, узкие ладони, снова перебирающие его лохмы взъерошенные, все-все-все в Енджэ говорит ему "ты.не.виноват" и "я люблю люблю люблю тебя". Глупый маленький Енджэ. - Не смей умирать. И в ответ – терпкий поцелуй с привкусом пережитых страданий. "Прости" и "Не посмею" Говорит он.