ours

- Енджэ, детка? - в ответ - тишина. - Малыш? - пробует Чон еще раз. Ни-че-го. И вот это вот ничего какое-то ахуенно пугающее, пиздецки жуткое и заставляющее волноваться до усрачки. Они все знают, как Енджэ последние гроши самого себя всецело и воедино собрать пытается. Пятый день пошел. А гребаного Енгука все нет. Наказать он его решил, наказатель хренов. Дэхен едва разбитого и убитого Джэ на пороге своего кабинета увидел, понял, пиздец наступил. В этот раз - полнейший. Вот прям совсем. Он в ту же секунду готов был с места сорваться и возомнившему себя богом Бану рожу-то подразукрасить, новый писк моды этого лета, блять, фиолетовый еблет. Но Енджэ знает...он всегда все лучше всех знает, а потому ладонь свою крошечную на плечо ему опускает, мол, "не стоит оно того", и Дэхен злость свою проглатывает. Остальные чуть позже проглатывают тоже. Правда, Химчан рассмеялся, так несдержанно и громко, присвистнул и даже попытался отпустить очередную недошутейку, ведь от кого-кого, но от Бан Енгука он такого выкидона не ожидал, он же у них самый терпеливый, самый, блять, порядочный из всей их отбитой своры. Спаситель-избавитель. Святой, блять. Мун, сидящий рядом, хмыкает и ладонью щеку подпирает, потому что его все это, откровенно говоря, абсолютно не колышет и не волнует. Енджэ попереживает-попереживает да успокоится, да и вообще, если уж на то пошло, девяносто процентная вероятность того, что Бан через пару деньков вернется обратно. У Чжунхона, вот, руки мелко подрагивают, и он тут же просит у Чона закурить, потому что если он сейчас шалящие нервишки не успокоит, он что-нибудь разъебошит (и уж действительно, лучше что-то, чем кого-то). Таким разбитым они своего Енджэ никогда не видели...и не хотели бы подобного, совсем не желали, да вот произошло оно. - Котенок? - когда и в третий раз достучаться не получается, Чон ближе подходит, к самому краю постели, чистейше белоснежным бельем заправленной...но она уже и не чистая совсем...и больше не белая...алые зарева густой крови то тут, то там разводы свои оставили. Енджэ дышит через раз, и от всего этого дерьма страшно. "Не паникуй не паникуй не паникуй" вдалбливает сам себе Чон, наспех отрывает от простыни нехилый такой кусман и предплечье перевязывает, хватает Джэ под ягодицы и на бедра себе сажает, как ребенка, и попутно орет какую-то чертовщину. У него словно речевой аппарат из-за шока функционировать перестал (замечательно просто, он кровь каждый день, считай, видит, сам от и до в ней, но, сука, истекающий кровью бессознательный Енджэ - это наипоследнейшая вещь, которую ему хотелось бы видеть). Уже у самой двери он сталкивается с Чонопом, у которого вечно спокойное/скептическое/нихераневыражающее/наплевательское выражение лица меняется на ахуеть какое обеспокоенное (потому что это не кто-то там, это, блять, Енджэ, это его, блять, Ю Енджэ в руках Чона безвольной куклой висит, и на костлявом левом предплечье у него кое-как что-то там перевязано, и бордового столько…столько, черт побери, этого ебучего бордового…вязкого и мерзкого). - Я с вами, - только и говорит Мун, и голос у него дрожит и сбивается. Он напуган. Сука, он никогда...он ни разу в жизни не был так напуган, да вообще напуган. И даже примостившийся на заднее сиденье со своей наидрагоценнейшей ношей Дэхен находит парочку миллисекунд, чтоб удивиться. Потому что это ж, блять, Мун гребаный Чоноп, он у них - лучший из лучших, он ручищами своими кровь на раз-два муденью всякому пускает, ему на все начхать, он не боится ничего и никого...но как же за кого-то? Енджэ как-то в эти планы не входил и не включался. И почему же нет? Надо бы. Чоноп не признавал и до последнего отрицал, что за Енджэ не страшно...и вот, передумал. Потому что какого хуя его сейчас штырит, как всратого какого-то, как законченного наркомана в период ломки? Потеряю потеряют потеряют. У обоих в голове одно и то же. Им нельзя, категорически нельзя. Енджэ ведь их. Он же - это прям все-все-превсе. Что может быть важнее, чем эта задиристая бестия?! Чон судорожно шепчет о том, как он Енджэ все это дерьмо еще припомнит, как он его больше никуда одного не пустит. - Жить будет, - говорят врачи. - Вышибу мозги, сука, - угрожает Чоноп, вытаскивая пистолет из кобуры. Он не собирается слушать эту откровенную херню. Ему слова нахуй не нужны, дайте ему действие, закончившееся каким-то (обязательно положительным) результатом. Мун клянется, что всех их тут положит (и уж у него результат точно положительный будет…убивательный, сука, результат...он редко промахивается). Чон все силы прикладывает, чтобы успокоить разбесновавшегося в Чонопе дьявола, хотя он и сам-то недалеко в очереди праведного (ли) гнева затесался. Дэхен Химчану и Чжунхону звонит. Те приезжают быстро. И даже они готовы убивать. Потому что, сука, ни одна мразь до Енджэ так и не добралась, а сволочь из их же семьи постарался хорошенько. У Чона, наконец, новый адрес Бана на руках и желание разъебать его в пух и прах. Он на самое дорогое, на бесценное...он, блять, совсем страх потерял. "Состояние стабильное. Жизни ничего не угрожает". И Дэхен, попросив пару минут наедине и получив безмолвное разрешение недвусмысленным молчанием (а ты попробуй рот открой, попробуй откажи...своя шкура себе дороже), в провонявшую стерильностью палату заходит, покрывает поцелуями чужие губы, прикрытые веки, щечки без привычного румянца, кончик носа и заштопанное предплечье. На исходе седьмого дня, когда под верещания Енджэ и, как ни странно, согласные кивки Кима, Муна и Чхве, того отпускают домой под строгое наблюдение, Дэхен решает, что хватит с него. Он заебался за эти сутки так сильно, исчесал саднящие ладони так, что если сейчас к Енгуку не наведается, его просто порвет от клокочущей внутри ярости, желающей поскорее найти выход. И он его домой возвращает (хуком справа). И, конечно, Енджэ его прощает. Еще одно, блять, гребаное благородие. Химчан клятвенно обещает в следующий раз Бана на своем лэнд крузере переехать несколько раз и упиваться звуком ломающихся костей. Чжунхон лишь в силу возраста и какого-никакого, но уважения, молча сверлит Енгука взглядом и сквозь зубы мысль вслух озвучивает. Пуля в лоб, говорит, подошла бы Бану просто идеально. Чоноп (тот самый, который еще вечно сдержанный) в этот раз, кажется, ебал рамки взрослости-хуеслости и нехило приложил Бана затылком о стену. «Ты понятия не имеешь, как сильно я сейчас сдерживаюсь, чтоб не перерезать тебе глотку…хен». Дэхен в сторонке виски потягивает, с него и взятки гладки. Ладони-то, наконец, гореть перестали.