10,5 недель

«Пиздец», - думает Чон, пока они группой следуют за ведущим их на разрешенное для костров место Тэхеном. Чонгук, зараза, мелочиться не стал – тем же вечером начал подготовку, дав понять, что выхода нет, оббегал всех знакомых и поставил тех перед фактом, что, добрый вечер, завтра в шесть утра у ведущей в лес дороги. Как это, среда? Джин-хен сказал, что не занят. Чертов Джин-хен. Когда это он в последний раз был не занят, Хоби не помнит, но помнит, что того можно было вытащить из дома только при его огромном желании. Все они сонные, кроме Тэхена с Чимином, которые, кажется, даже без будильника встали и выглядят, если не довольными и счастливыми, то отвратительно бодрыми, правда, лица у них задумчивые и мягкие, будто они уже что-то решили, но еще не до конца. Что там между ними творится, Хоби не понимает и, если честно, не хочет, потому что у них с Намджуном не лучше. Старший шугается его постоянно, держится чуть поодаль, но смотрит так, будто рядом с Хосоком собралась, по меньшей мере, стая собак. И нет бы, зарычал и разогнал всех – наблюдает и ждет чего-то, а чего, Чон не знает. Может, того, что младший сам даст ему зеленый свет и позволит зайти чуточку дальше. -- - Чим, - зовет Тэ вечером, едва распрощавшись с вовсю горланящим о походе Чонгуком. Пришлось клятвенно обещать пацану, что да, мы пойдем, да, завтра в шесть, нет, Чимин не против. Да хоть бы и был, Ким его на себе хоть потащит, лишь бы быть вместе. Ему так не хватало чужого тепла одинокими вечерами и ночами, что мужчина почти не спал, исписывая тетрадь за тетрадью, а после ломая глаза, перепечатывая это все на экран. Эротика не писалась. Писались слезы, сопли, «нежно коснулся» и «осторожно поцеловал», но только не то, что обычно выходило из-под пера Тэхена – бесстыдное и откровенное, которое читается только вдали ото всех и с засунутой под белье рукой. Отсутствие настроя, невозможность пригласить в дом людей, которые его обеспечат, ебаный писательский кризис – называть можно как угодно, но факт оставался фактом. Тэхену был нужен Чимин, а Чимин убегал вот уже несколько дней и смотрел коротко и невозможно-грустно, становясь тем самым маленьким мальчиком, которого Ким увидел в нем изначально. Он скучал по весне, по их первым дням вместе, по тому, как младший обнимал по ночам крепко и утыкался в шею носиком, тихо дыша. Настолько скучал, что был готов засунуть ревность в глубины чувств. - Чимин, я войду? – приходится спросить во второй раз, потому что ответа из спальни не следует. Молчание – знак согласия, и Ким нажимает на ручку, оказываясь в сладко пахнущей комнате, чуть освещенной лампой на тумбе. Тогда же он понимает причину тишины: мальчик попросту спит. Невозможно спать так крепко, чтобы не слышать громкого голоса, думает Тэ, когда подходит ближе и, не сдержавшись, поправляет раскиданное по кровати одеяло; возможно, уверяется он, опускаясь рядом с кроватью и садясь на колени. Несколько месяцев назад он сидел так же, с боязнью и опаской поглядывая на спящего Чима, едва сдерживался от того, чтобы что-то не сделать, но все это было до того, как они успели зайти так далеко. Наверное, такое бывает всегда после ссоры – ты просто чувствуешь, что вас откидывает назад, в какую-то точку в ваших отношениях, от которой снова придется идти, чтобы вернуть прогресс. И вновь это ощущение вседозволенности, потому что в огромном особняке все еще никого нет, они вдвоем на несколько сот квадратных метров, и даже криков никто не услышит – бери и делай, что хочешь. Они еще так много не сделали, им столько всего предстоит, и только ради этого можно сидеть сейчас и слушать чужое дыхание, смотреть на приоткрытые и влажные во сне губы, думая, что же со всем этим делать. Но делают за него. Мальчик ворочается и стонет во сне, причмокивая губами, двигается ближе, совсем-совсем близко, пока не оказывается в дюйме от тэхенова носа, посапывая и хмурясь. Маленькие ручки перебирают одеяло, прежде чем добраться до чужих рук и ухватиться за пальцы; детское личико совсем съезжает, и горячий со сна лоб утыкается в кимов, а горячие губы касаются его рук. Старшего передергивает. Пусть Чимин спит и не знает, что творит его тело, но сейчас, прижимаясь к подрагивающим тэхеновым пальцам, он неосознанно делает первый к их примирению шаг. Его будит что-то шуршащее и издающее хлюпающие звуки совсем-совсем рядом, буквально над головой; в комнате все еще царит полумрак, подернутый предрассветным сиянием горизонта и разгоняемый поставленным на минимум ночником. Ноги, спина, шея, руки – все это болит, видимо, потому, что Тэхен так и заснул вчера, не смея и на полдюйма двинуться вправо-влево-вперед. Это было первое, что он ощутил, все еще рассеянный со сна. А после, чуть приоткрыв глаза, понял главную причину своего пробуждения. Его запястья были в плену чужих мягких рук, теплых и чуть подрагивающих; лоб и нос щекотали чужие чуть жестковатые спросонья и от краски волосы, а чужая мокрая щека прижималась к его мягко и осторожно, с такой топящей нежностью, что внутри просыпалось что-то странное и неловкое, такое болезненное. Тэ изворачивается и прижимается ртом к самой макушке, кладет ладони на горячие плечи и трется щекой, пьянея от чувства прощенности, от того, что теперь ему позволяют касаться и требуют нежности, которую недополучили за последние дни. Теперь, слыша и чувствуя чиминовы слезы, он понимает, как сильно они друг в друге нуждались, но не могли пройти стену из воздуха. - Пойдем в поход с твоим другом? – предлагает Тэхен, и тело под ним напрягается в радостном напряжении, потому что больше между ними стен нет. Старший понял и исправил свою ошибку, он принял. - Конечно, - полузадушенным с плача шепотом выдыхает Чимин и лезет обниматься, все еще полулежа и запутавшись в одеяле. – Я так скучал по тебе… И вот теперь, ранним солнечным утром, под облаками на рассветном небе они подходят к походному месту, собираясь провести время до завтрашнего вечера вдвоем. Не вдвоем, на самом-то деле, а вшестером, но у них будет целая ночь в палатке, целое сонное после нее утро и возможность сидеть под одним пледом, наблюдая за подгорающим на костре зефиром. Но это – потом, а сейчас они даже слова друг другу не могут сказать, просто потому что нечего. То, что сидит внутри каждого, нужно показывать, укрывшись ото всех, вышептывать на ухо, но никак не озвучивать перед еще четырьмя людьми. - Пришли, - весело кричит Тэ, скидывая тяжелый рюкзак. За недели бега они успели натренировать выносливость и, быть может, немножечко, силу, но пройти километр с грузом – это надо еще постараться. Перед ними - не занятая никем чистая площадка, в центре которой – безопасно-огороженное место для костра, вытоптанное до бежевой голой земли, чтобы пламя не перекинулось на траву. Деревья стоят плотным полукругом метрах в десяти – опять же, безопасность, - а впереди, буквально в паре метров, раскинулся берег озера, противоположный пляжу. Они буквально обошли озеро с другой стороны, и теперь были почти что отрезаны от поселка сверкающей на выходящем солнце водой. - Вау, - в один голос выдыхают Чимин и Чонгук, будучи здесь впервые. Хосоку, кажется, здесь проводил экскурсию Джун, а сам Тэ часто зависал на берегу с другом. Впервые увидев представшую глазам картину, он так же застыл на месте и завис минут на семь, прежде чем его разбудили тычком в плечо. Младших они решают не трогать, давая время на отходняк, и начинают приготовления. Намджун тут же бросается помогать Чону, который запутался в рюкзаке и беспорядочно дергался, громко крича и пытаясь вырваться; Тэхен распаковывает одежду и полотенца с кремами, желая запихнуть Чима в воду и заставить валяться на солнце, обмазав защитным средством (в плену событий это отошло на второй план, но нежная кожа мальчика, пусть уже и бывавшая на солнце достаточно долго во время прогулок и бега, покраснела, а нос шелушился). Он бросает взгляд на Сокджина и чудом успевает заткнуть внутренний ор, чтобы не закричать вслух: Джин, вытащив продукты, которые нужно было как можно быстрее зажарить, чтобы они не испортились, застрял на полпути к поваленному бревну и устремил нежный взгляд на разминавшего мышцы Чонгука. Приехали, получите и распишитесь, принцесса нашла себе новый объект. - Тоже волнуешься? – тихо спрашивает незаметно подошедший Намджун, заставляя подпрыгнуть на месте и вот тут-то уже закричать. – Тише ты, черт, заяц пугливый, - тот замечает в испуге прижатый к груди крем и тихо посмеивается, прежде чем вновь стать серьезным. – Я очень надеюсь, что та история не повторится. Он сейчас стал стабильнее, но дерьмо случается, поэтому следи за мелким внимательно, а я буду следить за ним, - после этих слов Ким отходит, окликает Сокджина, чтобы вывести того из транса, и они вместе продолжают распаковывать рюкзаки. Не волнуйся, - думал Тэхен, наблюдая за смеющимися над чем-то детьми, - уж за ними я услежу. -- Через пару часов июльское солнце берет свое и начинает жарить – на часах 10 утра, а уже хочется провалиться сквозь землю. Тогда-то и наступает так сильно ожидаемый всеми момент: время раздеться. Джин жадно наблюдает за снимающим обтягивающую футболку Чонгуком и, кажется, истекает слюной, осматривая подтянутое и сочное тело, светящее проработанными мышцами спины и сильных рук. Картину портит Намджун, что-то говорящий прямо на ухо, и Ким со вздохом отрывает взгляд от уходящего в сторону сумок Гука, чтобы стянуть одежду самому. На него тут же устремляются все взгляды после хосокова смачного «твою мать!». Ким сильно не понимает, а что, собственно случилось, пока младший из Чонов не читает надпись на его розовых плавках: - Принц? Подходяще. Тебе идет. Вся поляна взрывается смехом; Джин кидает в особо громко ржущего Джуна спичечным коробком, не попадает, кажется, но ему как-то все равно. Потому что смеется Чонгук громко и заразительно, с морщинками под большими глазами, и показывает белозубую кроличью улыбку. - Давайте кормите свои тела кремом, чтобы их не уничтожило беспощадное солнце, - гудит тем временем Тэ, сосредоточенно вминая средство в чиминовы плечи. Сокджину больно и смешно и хочется попросить, чтоб ему тоже, но Тэхен явно прерываться не намерен. Намджуна хватает Хосок и отводит подальше, сажает на самое дальнее бревно и подставляет нос солнцу, призывая намазать себе плечи и грудь. А Джин остается один, пока Гук размазывает крем по своим бедрам. Классным бедрам, по которым нужно лить масло и слизывать широкими движениями языка, но на которые безжалостно ложится белая масса. В голове работает обидчивый переключатель, подсказывающий: спину сам себе парень намазать не сможет. Сокджин поднимается во весь свой рост, расправляет шикарные плечи и гордо вышагивает по земле, прежде чем, переполненным решимости, подойти к младшему и загородить собой солнце. - Ты чего? – спрашивает его Чонгук так, будто рядом с ним не происходит эротический массаж всего Чимина, и непоколебимость Джина терпит крушение. Действительно, чего это он. Глаза напротив – удивленные, чуть кругловатые, а из вертикально вверх направленного тюбика вытекает крем из-за слишком сильного сжатия упаковки. Ким действительно хотел бы, чтобы на месте пластмасски было что-то другое. - Помочь пришел, - как можно приветливее улыбается он и пытается унять дрожь в руках. – Посмотрел бы я на то, как мы будем сами себе пытаться намазать спину. - А, - мальчику будто только что сказали самую очевидную в мире вещь, которую он имел неосторожность забыть. Крем переваливает через край и капает старшему на бедро. – Ой, я это… щас уберу… - Размажь, - воркует Сокджин и направляет чужую ладонь, которая ложится неуверенно и почти невесомо ведет вниз и вверх, ничем не помогая. – Еще немного, и я решу, что ты меня боишься. Сильнее, не девицу лапаешь. - Ты красивее девушек, - хмурясь, выдыхает Чонгук и принимается размазывать выдавленный крем по ногам Джина так, будто от этого зависит судьба Вселенной. Он об этом не просил, но подначивать младшего не решается – так недолго и спугнуть, а ему наоборот надо. Парень понимает, что он только что сказал, только когда жизнь на поляне затихает, а все взгляды вновь направлены на Сокджина. Чужие щеки алеют, а сам Гук отдергивает руки и вытирает их об себя, делая все еще более неловким. Ситуацию надо спасать, понимает Ким и решается на отчаянное: - Знаю. Я самая красивая девочка на свете. Остальные лишь закатывают глаза. Гук смотрит непонимающе, но улыбается смущенно и предлагает намазать спину. -- Ближе к вечеру перед ними красуются три поставленные палатки, а также вопрос: кто с кем спит. Ясное дело, Чимина тащит с собой Тэхен, Намджуна хватает паучьими лапками Хоби(не слушая протестов вроде «вы же друзья…» или «они даже не знакомы!»), и стоять перед единственной пустой палаткой Джин с Гуком остаются вдвоем. - Ну, э, - мнется младший и чешет затылок, неуверенно посматривая на откинутую ткань «двери». – Давай разложимся, чтобы потом не мучиться? У обоих красные носы и обгоревшие лица и скинутые к чертям майки, чтобы не осталось белых следов. Они оба довольно крупные, а в палатке мало места, и бедный, бедный Сокджин, любящий мальчиков и вынужденный провести целую ночь в полуметре от Гука. Но, несмотря на все, он соглашается и первым лезет в палатку. -- - Тебе удобно? – спрашивает Тэхен устраивающегося Чимина, который никак не может улечься на твердой походной подстилке. Мальчик привык спать на мягкой кровати, а не на жесткой земле, и Тэ корил себя за то, что не предусмотрел этого, потому что теперь Чиму придется терпеть неудобства всю ночь. Он даже порывался отдать свой комплект, чтобы было удобнее, но младший покачал головой и снова пытался устроиться. - Жить можно, - выдыхает он и затихает, хотя по лицу видно, что нет, нельзя. За тканью палатки – темная ночь, они разошлись «по домам» минут двадцать назад, и в двух других уже были погашены фонари. Ким задумчиво выдыхает и генерирует идею, настолько хорошую, что он готов сам же себе захлопать в ладоши, но боится напугать этим Пака. - Давай ляжем вместе? – предлагает он и сталкивается с непонимающим взглядом, потому что как это – вместе, мы же и так лежим в паре десятков дюймов друг от друга. – Нет, вместе – это под одним одеялом. На одной подушке. А из моей…э…подстилки? можно сделать общую для нас обоих. Он не может понять, почему предлагать подобное сейчас так странно после того, как они видели друг друга без одежды и касались в самых интимных местах, но приблизиться сейчас, когда рядом, по обе стороны от них – люди, а Чимин такой смущенный и сонный, кажется очень, очень серьезной затеей. Но мальчик кивает, и они двигаются ближе друг к другу, перетаскивают постели к середине и сооружают одну, чуть более мягкую и удобную, ложатся плотно-плотно и переплетаются ногами, жарко дыша друг другу в макушку и шею. Тэ дотягивается до фонаря и тушит его, и они погружаются в темноту, разбавляемую лишь слабым светом, исходящим от звездного неба. Пак зарывается в него сильнее и обнимает крепче, обхватывает ногами и потирается пахом – никак не может успокоиться, когда рядом Тэхен, его тело привыкло, что за прикосновениями следует ласка, и теперь изнывает без этого, как изнывало целых два дня до. Он целует сам, мокро и сильно, тянется настойчиво и позволяет шарить ладонями по своей груди и спине и тихонечко стонет, стоит чуть прищипнуть и потереть затвердевшие соски. - Тише, хороший мой, тише, - шепчет Тэхен, увлажняя чужую шею своей слюной и забираясь ладонями под шорты. Тело рядом с ним горячее и податливое, плавится и принимает нужную форму мгновенно, как и маленький истекающий смазкой член, уже болезненно стоящий и упирающийся Киму в бедро. Жутко хочется мальчика съесть или искусать прямо в сочные бедра или по-детски пухлые щеки. Вместо этого Тэ принимает отчаянное и немножечко неприличное в их ситуации решение, которое может понести за собой косые взгляды на утро, крики «дайте поспать» от соседей и много, много чего, но если он не сделает это сейчас, то абсолютно точно умрет. Мальчик полустонет шепотом и хватается руками за чужую одежду, когда старший приподнимается, чтобы нависнуть сверху, и ложится на извивающееся тело под ним, приставляя к горячему ушку свой рот. - Я хочу попробовать тебя прямо сейчас, - жарко шепчет Тэхен, заставляя Чимина всхлипывать и краснеть, и зажимает ладонью его рот, призывая быть тише. – Но рядом с нами есть люди, ты знаешь. Поэтому ты должен вести себя тихо и не издать ни звука, пока я это делаю, иначе нам придется прекратить. Ты понял меня, Чимини? – он откидывает чужие влажные волосы со лба второй рукой, опираясь на локти, и вглядывается в подернутые похотью и желанием глаза, говорящие «я все сделаю, только, пожалуйста, помоги». Тэ спускается ниже и откидывает ненужное тонкое одеяло, сразу же стаскивает чужие шорты с влажным бельем. Чимин наверху закрывает руками лицо от стыда, пытаясь не подавать голоса, когда тэхеновы пальцы снова смыкаются на его члене и ведут пару раз вниз и вверх, размазывая смазку, прежде чем мужчина касается головки губами. Пака подкидывает и выгибает от нового, неизведанного и слишком сильного, чтобы держать рот на замке. Он пытается заткнуть себя кулаком, который ни на секунду не перестает кусать, но выходит из рук вон плохо, и из приоткрытого ротика то и дело вырываются всхлипы и вздохи, к счастью, тихие, чтобы не быть совсем уж откровенными. Тэ уверен, их поймут, если что, а в другой раз они могут до этого не дойти. У них слишком мало времени, чтобы тратить его на комфорт спящих людей. Ему совсем не составляет труда заглотить полностью, потому что Чимин не больше маленького банана, которые Ким поглощает в один укус. Но сейчас ему нельзя кусаться, поэтому он лишь плотнее смыкает губы и лижет самым кончиком языка, с каждым движением выбивая из младшего новые звуки. Мальчик горячий и влажный и отзывчив до ужаса – такого благодарного тела у Тэхена не было давно, если вообще когда-либо было. Это раззадоривает до такой степени, что он становится похож на самую пошлую блядь, отрываясь на миг и причмокивая, обсасывая чувствительную головку, пока мальчик под ним заходится в судорогах. Невнятным шепотом тот просит перестать, потому что так невозможно. Старший вновь принимает его в себя полностью и двигает головой, насаживаясь все быстрее и крепче, когда чувствует, как тело под ним напрягается и подрагивает, а над головой раздается «сейчас…», а рот наполняет вязкое и горячее, до ужаса вкусное. Он смыкает губы сильнее и опускается несколько последних раз, заставляя отдать себе все, пока младший не успокаивается и не затихает, расслабленно откидывая голову. Его пальчики зарываются в тэхеновы волосы нежно-нежно и с благодарной истомой, так что тот почти забывает о своем возбуждении, давящем на свободные штаны. - Поможешь мне сейчас? – Тэ мягко оглаживает влажную щеку, прижимается к чужому носу своим и ловит кивок, прежде чем останавливает порывающегося сползти вниз Чимина. – Нет-нет, не нужно пока. Мы сделаем это позже, хорошо? Сейчас просто… да, да, - он хвалит своего понятливого мальчика, уже запустившего ладошку под пояс штанов и с трудом обхватившего маленькими пальчиками середину тэхенова члена. Он крупный во всех отношениях, и Чим не может даже полностью сомкнуть пальцы, поэтому помогает себе второй рукой. От этих движений, сосредоточенных и старательных, сознание улетает жгучим ураганом и плавится, пока губы сами находят мягкую шею и кусают небольно, мягко и нежно, чувствуя приближение скорой, сильной разрядки. Ким успевает только выдернуть из брошенной рядом упаковки влажную салфетку, чтобы не запачкать одежду, прежде чем проскулить низко чужое имя, выпадая из реальности на пару долгих секунд. - Я люблю тебя, - заполошный, бездумный шепот, совсем неуместный и обещающий слишком много, чтобы разбрасываться подобным сейчас, но он просто не может, кажется, если сдержит это в себе еще ненадолго, то взорвется, как перекачанный воздухом шарик. – Ты ведь знаешь это, малыш? Очень, - в доказательство своих чувств Тэхен трется лбом о чужое плечо и вцепляется в руки, переплетая свои пальцы с совсем маленькими и сгорая в понимании того, какую гадость он делает. Привязывать к себе маленького, ведомого мальчика, не знавшего еще настоящих чувств и вообще ничего, с эгоистичным намерением оставить себе и любоваться ночами и днями, как любимой игрушкой – вот она, истинная натура избалованного ребенка, коим, по сути, являлся Тэхен. Он ненавидит себя за это прямо сейчас, роняя на узкое плечико горячие слезы, но упрямо повторяет: – Очень люблю. На его затылок ложится маленькая, но слишком понимающая ладонь и гладит успокаивающе; Чим вышептывает, что тоже и сильно, но Ким затыкает резко и грубо, потому что нет, совсем нет, его, такого, любить невозможно – как вообще можно любить кого-то, что за пару недель разрушил твою некогда спокойную жизнь. - Мне с тобой хорошо, - тянет Чимин в чужую макушку и прижимает к себе неожиданно крепко, когда Тэ пытается вырваться. – Ч-ч, я знаю, о чем говорю. Хватит считать меня глупым ребенком, если не хочешь не говорить неделю. - Ребенок, - смеется Тэхен, но успокаивается заметно, поворачивает голову набок и удобно устраивается на чужой твердой груди. – Я тебе жизнь ломаю, а ты говоришь «хорошо». Мальчик не отвечает. Со вздохом обнимает сильнее и продолжает перебирать тэхеновы волосы. -- Когда Намджун просыпается и проверяет время на телефоне, то обнаруживает четыре нуля на экране и отсутствие рядом Хосока. И это было бы вполне нормально в доме – спуститься на кухню попить, но никак не в лесу, в темном лесу за десятки и сотни метров от жилой зоны, где кроме них не должно бы быть, по идее, ни живой души. Одна мысль о том, где сейчас может быть беззащитный одинокий Хосок, заставляет тело биться в ознобе и одеваться так быстро, как, кажется, никогда ранее, и выскочить из палатки в полном смятении, сразу же осматриваясь по сторонам. Он замечает одинокую фигуру, двигающуюся в воде у самого берега озера, и несется туда с четким намерением надрать пацану его тощий зад, чтобы впредь не пугал и не плавал в холодной воде по ночам. Но, подойдя ближе и врезаясь глазами в освещенный луной и звездами острый профиль, забывает обо всех намерениях, кроме коснуться как можно скорее или не касаться и вовсе, потому что тронешь – рассыплется. Хосок оборачивается и сверкает глазами, поднимает руку и подзывает к себе, и только тогда Намджун понимает, что рядом лежит чужая одежда, а Чон, вероятно, полностью обнажен. Это такой адский удар по натянутым нервам, что приходится унять дрожь в кончиках пальцев и покачать головой в знак протеста, потому что вода действительно холодная, а он пришел вытащить из нее Хоби, а не участвовать. Тот идет ближе и останавливается в нескольких метрах, так, что вода доходит только до поясницы и плещется, иногда представляя взору открытый пах. Его, такого хрупкого и серо-черного, нужно носить на руках и класть на дорогие простыни, любуясь переливами теней на стройном теле, но мужчина лишь смотрит, не смея двинуться с места. - Либо ты идешь ко мне, либо я иду к тебе и делаю тебя мокрым, - говорит Чон достаточно громко, чтобы услышал Намджун. Тому ничего не остается, кроме как скинуть одежду и осторожно ступить в холодную воду, мысленно проклиная ночные прогулки. - Зачем все это? – спрашивает он, как только доходит до Хоби; приходится продвинуться чуть дальше, чтобы вода прикрыла стыдную наготу. – Здесь холодно, как на севере. - Затем и полез, - бурчит Хосок недовольно и плещет ладонями по воде. Его нахмуренные брови сходятся к переносице, черная челка падает на светлый лоб. – Они там трахаются в метре от нас, думая, что их не слышно, а я тоже хочу, - с этими словами он опускается ниже, окунаясь по грудь, и отталкивается от песочного дна, проплывая от силы два метра, прежде чем вновь встать в воде. Джун следует за ним, как неотрывная нить, и когда они вновь останавливаются, вода доходит ему до ребер, в то время как младшему – до груди. - Ну, совсем ничего не сделаешь? – спрашивает парень обиженно, поворачиваясь к Намджуну и смотря снизу вверх испытующе: вот он, я, делай, бери. К черту. Он выдает удивительно высокое пищание, когда Ким хватается за тощие бедра и подбрасывает Хосока вверх, поворачивая в сторону озера, туда, где уровень воды выше, чтобы было легче держать. Цепкие пальцы тут же сжимают шею и плечи, а чужое лицо оказывается непозволительно близко для открытого пространства, где любой их сможет увидеть; но никто об этом не думает, потому что младший сам тянется целовать и притирается жадно, наплевав на холодную воду. - Хорошо, - улыбается он, отрываясь и крепче сцепляя за чужой спиной ноги, и стонет, чувствуя, как сильно сжимаются на его заднице пальцы. – Черт, черт, черт, хорошо, давай сделаем что-нибудь, я больше так не могу. Эта гребаная вода не помогает, слышишь меня? Сделай что-то немедленно, иначе я… н-н… - последнее предложение теряется в стоне. Ким поддерживает младшего одной рукой, другой отрывисто водя по стоящему колом члену, и, да, вода не помогает, потому что у самого стоит на двенадцать часов, а нужно довести до экстаза еще одного капризного ребенка, который умудряется извиваться, даже будучи зафиксированным. - Ну же, - нетерпеливо скулит тот, поднимаясь и опускаясь навстречу руке, подтягиваясь за шею Намджуна, как за незыблемую опору. – Еще! Я не могу больше, мне нужно… я прямо сейчас, я... – мальчик срывается на совершенно высокий, задушенный, женский стон, граничащий с писком и шепотом, толкаясь в намджунову руку и откидываясь назад под неимоверным углом. Приходится вернуть его в прежнее положение, прежде чем вынести из воды и поставить на землю, наспех вытирая обоих прихваченным полотенцем. До палатки младшего приходится чуть ли не тащить, но выражение блаженной глупости на чужом лице и цепкая длиннопалая рука, водящая по кимову изнывающему члену, того стоят. Он предпочитает оставить самобичевание на потом и поправляет на спящем мальчике одеяло, прежде чем уснуть самому. -- Они просто лежат и смотрят в «крышу» палатки, хотя давно уже погасили фонарь. Никто не издает ни звука, только ворочаются время от времени из-за затекающих рук. Джину рядом с Чонгуком не спится от слова «совсем», не живется спокойно даже, а тот чему-то своему улыбается, думает о далеком и тихонько шуршит смехом. - Пойдем на звезды смотреть? – неожиданно предлагает парень, с белозубой улыбкой поворачиваясь к Сокджину. Тому кажется, что эта улыбка действует, как волшебная дудочка, за которой – хоть на край света. Старшего, чертыхающегося на отсутствие света, аккуратно поддерживает за руку Чон, и ради этой руки тот готов падать хоть всю ночь, потому что Гук, действительно, сильный. Сильный и бережливый, когда помогает держащему покрывало Сокджину переступить через выпирающий корень дерева, попросту перетаскивая за талию к себе. Устроиться получается не сразу – как на зло, на лучшем месте земля неровная, и они вертятся в поиске удобного положения, пока Гук не плюет на все и не садится прямо на камни, оставив старшему место получше. - Джентльмен, - ехидно комментирует тот, присаживаясь рядом, плечо к плечу, и поднимая взгляд к небу. Здесь, за городом, звезды чуть ярче, чем в кипящем жизнью мегаполисе. - Приходится, - младший откидывается назад и опирается на руки. – Я всегда думал, что каждая звезда - это чье-то желание. Стоит кому сильно-сильно чего-нибудь захотеть, и на небе появляется огонек. Как уж там? Если на небе загораются звезды, значит, это кому-то нужно? Мне кажется, в последнее время я видел несколько новых звезд. «Есть ли среди них твои?» - думает Джин, всматриваясь в сияющую черноту, где мигают две самые яркие белые точки.