10,5 недель

Утро встречает их мягким солнечным светом, свежей прохладой и чонгуковым «ПОДЪЕМ». Вскакивают все, даже проснувшиеся раньше всех Тэхен и Чимин, потому что вряд ли они ожидали в шесть тридцать утра услышать живой будильник. У младшего лицо со сна опухшее и глазки не открываются; Тэ нежно целует встрепанную макушку и разбирает пальцами волосы, пока мальчик делает какую-то зарядку для глаз. Тонкое покрывало, под которым они вдвоем спали, сбилось куда-то в ноги и не представляло собой никакой ценности, их импровизированная постель была почти что разрушена, будто они устроили здесь драку. Но все это, с сонным Чимином, запахом елей вокруг и палаткой над головой было слишком уютным, чтобы Тэхен мог выразить недовольство. Как только они немного приводят себя в порядок и могут посмотреть друг на друга без остатков сна во взглядах, младший улыбается, смущенный событиями ночи, но все равно лезет обниматься и мягко целует тэхенову шею. В этот момент тот понимает, что что-то не так, неправильно. Он не должен чувствовать к этому маленькому, маленькому ребенку то, что чувствует – желание, похоть, эгоистичную ревность. И пусть мальчик, кажется, не против такого, но сейчас, когда к Киму прижимается тело в полтора раза меньше, когда Чим с утра такой милый и сонный и выглядит еще моложе со своими встрепанными блондинистыми волосами, в корнях которых виднеется чернота, Тэхен понимает, что он наделал, пойдя на поводу у желаний. Таких, как он, называют педофилами и забивают камнями за развращение малолетних, презирают до конца жизни и не дают покупать продукты. Поэтому все, что он может делать в ответ на сонные чиминовы поцелуи – только застыть и заставить себя извернуться, чтобы просто прижать Пака к себе, не давая тому продолжить. -- С Тэхеном что-то не то. Чимин видит это, когда с утра старший не отвечает на ласку и выглядит так, будто в его жизни случился глобальный потоп. Они умываются у озера всей компанией, поливая друг друга заранее взятой водой, и в чужих движениях теперь больше осторожности, как если бы Пак состоял из горючего материала, который тронешь – вспыхнет синим пламенем. В памяти всплывают картины минувшей ночи, высказанное ему «ребенок» и то, что Тэхен не ответил на объятия. Чим думает, это пройдет, очередная истерика, как тогда, в комнате на верхнем этаже, и старший перебесится, передумает, он ведь взрослый и самостоятельный и вообще, раньше как-то справляется. Однако Пак ошибается. Это продолжается и дальше, когда Ким не спешит проявлять свою привычную тактильность и не трогает даже, только покрывало на плечи накидывает и расправляет по-родственному нежно. А Чимину эта родственность к чертям не сдалась, ему нужны объяснения того, что происходит, и что изменилось за одну ночь, во время которой они сумели, наконец, еще немного продвинуться. Через пару часов они садятся дожаривать пару пачек зефира. Тогда-то Чим и решается на маневр: садится поближе и накидывает покрывало сразу на двоих, чтобы крепче прижаться к тэхенову телу. Тот вздрагивает поначалу и опять застывает в напряжении, но через пару секунд обвивает своей большой рукой талию младшего и даже целует в висок. Правда, на этом все и заканчивается. - Твою… - шипит слишком неаккуратный Хосок, обжигаясь о горячий зефир. К нему тут же подбегает Намджун и неуклюже хватает за руку, осматривая на предмет серьезных повреждений, и в этом заботы и нежности столько, что хоть плюйся. Чон не оценивает, он выдирает руку и идет к озеру – мочить холодной водой. -- Тэхен не дурак, он понимает и видит, что перемену в его настроении заметили если не все, то, как минимум трое. И один из них пытается всячески эту перемену раскрыть, чтобы вернуть все на круги своя. А Тэ не хочет. У Тэ обзывания себя педофилом и кризис личности, милый, нежный Чимин, резко перешедший в категорию «любить и жалеть» из «валить и целовать». Что самое страшное, Ким, наконец, задумывается об их возрасте. При желании, накинув пару лет ему и сбавив пару лет младшему, они могли бы быть разными поколениями, если, конечно, сейчас не являются таковыми. Чим лезет обниматься, носом в шею тычется, весь такой хрупкий и ласковый, и раньше, буквально считанные часы назад это будило в Тэхене заботливого зверя. Сейчас же будит почти платоническую нежность, которую он прикрывает тарелкой зефира, внаглую стащенной у остальных. Он кладет зефиринку за зефиринкой в чужие полные губы, смотрит в горящие то ли гневом, то ли обидой глаза и наблюдает, как фаланги его пальцев исчезают во влажном чиминовом рте. И вроде не мальчик вовсе, а маленький, беленький щеночек, оставшийся без ласки. - Я тебе разонравился? – шепчет Чимин, в душу заглядывает и вот-вот разревется от несправедливости, потому что вот помирились же только, все же стало нормально, в чем он успел провиниться? А у Тэхена душу через мясорубку прокручивает, потому что Чим-то в его перепадах не виноват, ему старший дал надежду и ласку, к которой привыкается быстрее, чем может казаться, и теперь отнял, как, черт, конфету у маленького ребенка. Тэ в себе еще не разобрался, его мучают призраки прошлого, а на Пака он все еще не может смотреть, как на других людей, поэтому мотает головой из стороны в сторону, прикрыв глаза и целуя чужую макушку. - Я расскажу тебе все, что захочешь, как только вернемся, - тихо-тихо говорит Ким, поправляя на младшем покрывало, - просто давай сейчас немножечко остановимся, хорошо? Не на глазах у всех, - и правда, остальные кидают на них взгляды довольно многозначительные, чтобы Тэ, наконец, отодвинулся и принялся поглощать зефир. -- С Тэхеном случилась метаморфоза за какую-то ночь, замечает Сокджин, посматривая на неожиданно холодного младшего со своего бревна. С самого утра из его движений пропала вся плавность, оставив вместо себя сухую, холодную напряженность, как у заметившего опасность зверя. Даже когда он пацана своего кормит вроде бы нежно, проскальзывает где-то там, в кончиках длинных пальцев. Джин этому радуется даже слишком сильно с чувством исполненной мести, будто истеричка какая, но улыбки от зрелища скрыть не может. Когда солнце достаточно высоко, они повторяют вчерашний день: переодевание, крем, вода. Тэ, как всегда, купаться не лезет, только шляпу свою надевает и брюки закатывает до красивых коленей, весь такой из себя красивый, изящный, будто с обложки рекламы курорта. Выдавливает какой-то там дорогой крем и голени мажет, руки до локтя и чуть выше, наносит немножечко на лицо – смуглая кожа тут же отражает солнце с тройной силой. Джин всегда любил эти красивые, стройные ноги и тело, созданное для показов мод. Картинку портит только сидящий рядом побитым щенком Пак, к которому Тэ неуверенно тянет руки, видимо, желая тоже намазать, но отдергивает, стоит мальчику едва обратить на него внимание, просто протягивая крем. Смотреть на это опять смешно и больно, только уже по другой причине – задушить пацана хочется до чесотки в ладонях, чтобы не видеть грустных глаз у Тэхена, который тут уже отворачивается и утыкается в новый блокнот. За время их отношений Джин видел десятки таких, исписанных и изрисованных, полных особого, творческого, и хранил все их бережно, даже когда написанное чернилами попадало в электронную память. До сих пор хранит, что ж, перевезя их в отдельной коробке, тщательно запакованной, как шкаф со скелетами, замаскированный под гардероб. В какой-то момент Чимину надоедает созерцать творящееся в воде веселье (Хосок и Намджун отрыли где-то водный мяч и теперь с брызгами гоняли его, плескаясь почти у берега, вернее, гонял Хосок, а старший подыгрывал с почти отеческой улыбкой), и он срывается с места, направляясь к воде и оставляя старшего одного. «Вот оно», - думает Джин, встает с места насиженного почти одновременно с Чимином и хочет уже подойти к Тэ, как на плечи ему ложатся неожиданно крепкие руки, удерживая от всякого движения. - Не надо, - шепчет мальчишеский голос прямо на ухо, и Ким узнает в нем Чонгука, - просто не надо. Не делай сейчас ничего, пожалуйста, - и Джина в теплую дрожь бросает, когда ему в спину утыкаются носом. Этот парень, приехавший день назад, оказался внимательнее и понятливее, чем все люди, жившие вместе годами. От осознания даже расплакаться хочется, потому что вот же оно, оно самое – понимание и внимание, которого так отчаянно хотелось Сокджину. Он смотрит на вперившего грустный взгляд в Чимина Тэхена и понимает: ему там не рады. Его уже выкинули однажды и сделают это еще раз, потому что он единственный, кому там что-то еще было нужно. - Хорошо, малыш, хорошо, - обещает Джин, сжимая обнимающие за талию запястья, прежде чем выпутаться из чужих рук. Этот мальчик – чисто его, о нем не знает никто, о том, что за день можно открыть в человеке вселенную, Ким и сам не подозревал. Он только улыбается счастливо и зовет Гука купаться, желая подпортить намджуновскую идиллию. -- Хосок попадает ему мячом в голову и ноет на невнимательность, а Ким бы и рад возразить, что он-то – самый внимательный в мире, правда, не к тем вещам. К красивой улыбке, от которой отражается солнце. К мокрым растрепанным волосам, разносящим капельки-брызги. К тонкому, ладному торсу, которым Хосок прижимался к нему прошлой ночью, позволяя себя целовать и трогать так, будто сошел от страсти с ума. И вот теперь Чон весь такой красивый и смеется заливисто, обращаясь в ребенка семилетнего, вот только образ поломан, пошел трещинами после стонов растянутых и блядоватого «ну же» на ухо. По чужому светлому лицу идут полосы, обнажая всю суть: внутри парня, которого Джун несколько лет боялся коснуться, живет откровенная и бесстыдная бестия, ненасытная, жаждущая, готовая расцарапать лицо, ежели что не так. Он видит это в резком замахе руки и неожиданно остром взгляде, в искривившемся рте, когда к ним присоединяется Пак. Ким считал Хосока истеричкой, но просчитался на пару шагов: он истеричка опасная и расчетливая, глуповатая и нервная сильно, правда. Из девочек с таким набором качеств вырастают жгучие стервы, способные ставить на колени сильнейших. И это очень, очень пугает после того, как Намджун видел худшие состояния Джина. - Отойдем? - зовет парень, когда они все вылезают из воды и доедают пожаренное на костре. Ким предпочел бы остаться со всеми и, наконец-то, нормально поесть, но слишком цепкая рука лепится вокруг запястья, как присосками, тянет в сторону деревьев за палатками, чтобы их не было слышно и было совсем немножечко видно. Джун не знает, откуда в маленьком теле столько силы; его впечатывает в дерево конкретно, когда младший бросает его, дойдя до места. Он умудряется смотреть сверху вниз, будучи ниже на голову и два пальца, душу ковыряет иголкой и все еще кривит рот. Старшему кажется, что он что-то сделал, точно что-нибудь совершил и заслужил чужую немилость; быть может, Хосоку не понравилась ночь, может, мальчик на что-то обиделся или надумал там что-то… - Я еще хочу, - выпаливает тот громко и четко, все еще смотрит, все еще ковыряет и проворачивает кругом. И старший смеется коротко и тихонько, потому что резкость вся та – напускная, Чон просто по жизни такой, активный и бодрый, с лицом совладать не может, и мимика у него часто ситуации не соответствует. – Я смешной? – Ким замолкает сразу же, получив болезненный тычок в живот от обиженного подростка. Весь тот как-то сразу сдувается и смущается под насмешливым взглядом, будто коря себя за то, что посмел вот так вот что-то просить. - Давай сначала до дома дойдем? – чужая ладонь в паху неожиданная и горячая, сжимает крепко, на грани болезненного, показывая, какой большой и толстый болт клал Хосок на все его условия. – Хэй, не сейчас, тут парни в метре от нас, давай хотя бы на время не будем… - Они уже знают, - как-то слишком уверенно припечатывает младший и придвигается ближе, дышит жарко на ухо: - ты серьезно думал, что твой плотоядный взгляд никому не видно, м? – рука перемещается на намджуново плечо и сдавливает цепко, до синяков наверное. – Я сейчас тебя отпущу, но вечером ты идешь ко мне. И парень уходит, сразу же громко что-то рассказывая остальным, оставляя мужчину в неверии и жалких попытках цепляться за тонкую шелуху соснового ствола. Дожить до двадцати семи лет, слепить себе образ и иметь репутацию «парня, которого лучше послушать, а то плохо будет», чтобы понять, что тобой помыкает мальчишка, заставляя предавать все устои и идеалы одним движением пальца. Капризным принцессам доставались подарки и замки; Хоби забрал кимово сердце и вертел его в своих длиннопалых руках, до конца не разобравшись, как это делать. Намджун поможет ему и расскажет о том, что будет, если допустить в этом деле ошибку и ненароком обидеть владельца. -- Они прощаются часов в пять вечера, расходясь по домам, и наедине прожигающий взгляд чувствуется отчетливее. Тэхен обещал рассказать, надеялся выбрать что-то, что даст понять суть, но не рассказать слишком много, но, похоже, потянув за одну нитку, нечаянно задеваешь много клубков. Он не хотел этого, не хотел впутывать в это Чимина, своего чистого маленького мальчика, но это место, этот дом не оставляют на спокойствие шанса. Младший тянет его за руку в ванную, чтобы долго и с упоением растирать пену по карамельной коже и выгибаться навстречу тэхеновым широким ладоням. Они будто отмывают друг друга ото всей тяжести, что принесли им эти полтора дня, чутко и нежно, не оставляя ни единой грязинки. Чим улыбается и кротко обнимает за шею, делая Тэ совсем безоружным, когда тот вытаскивает его из ванны. - Ты легкий, - с упреком говорит Ким, ставя ребенка на землю и проводя полотенцем по его спине. Ответом служит тихое хихиканье и прорезающий грудь чужой нос. За несколько недель мальчик успел осмелеть и не стесняться ни своей, ни чужой наготы, и все это выходило у него с такой привычной легкостью, что становилось неимоверно стыдно за то, что собрался разрушить все это рассказом. Пак смотрит на него испытующе, но молчит, жмется ближе, когда они еще лежат на кровати, а Тэ собирается с мыслями. Он все еще не уверен, не знает, что будет дальше, и будет ли, но в глазах напротив - по-странному серьезная заинтересованность, заочное всепоглощающее принятие. И тогда его прорывает тем, что держалось годами в себе: с самого детства, о том, как младшему брату всегда отдавали конфету (он сам не знает, зачем рассказывает это, просто ему это, наверное, надо), о том, как его пытались насиловать в средней школе из-за красивого лица и женских ужимок. А потом, на первом курсе универа, появился Сокджин, сказал, какой Тэ хороший, и все прошлое тогда отошло на второй план. Ну и что, что не додали в детстве, а в юности напугали страшно и, казалось бы, на всю жизнь; принц пришел и забрал принцессу, раскидав чудовищ, увез в свой замок под видом красивой однушки, после общаги казавшейся раем. Да она, в общем-то, и была, потому что одна кухня казалась больше, чем их с Джуном комната вместе с душем. Он рассыпается в подробностях, как дрянной писатель, пытающийся прикрыть описанием природы отсутствие сюжета; не может никак подойти к главному, из-за которого они не разговаривали день, что Чимин требовал рассказать, потому что так нужно. Тот обнимает Тэхена нежно и ласково и аккуратно целует в лоб, расчесывая волосы пальцами и «я понял, давай подождем», но старший только дергает головой и пытается давить из себя слова. Только когда его обволакивает тепло и укрывает одеялом, смыкается за спиной маленькими руками, Тэ понимает, что успел свернуться клубком. - Почему ты сразу от него не ушел? – испуганно спрашивает Чимин, трется о чужую макушку подбородком. – Он ведь тебя… - Не убил бы, - Ким усмехается и таранит головой пакову грудь. – Он так ценил меня, знаешь. Любовь у него такая, только я ее не выдержал. Я не хочу, чтобы это повторилось с нами. Я… могу заиграться и не заметить чего-то, понимаешь меня? Он мог оказать слишком много влияния тогда, - и Тэ под эгоистичным порывом «выплеснуть» упоминает разницу в возрасте, то, какой Чим еще маленький и слабый перед напором взрослых, то, что это ненормально, почти что инцест, почти что педофилия, и по напрягшимся рукам догадывается, что и мальчика все это мучило временами и мучает до сих пор. И когда кажется, что сейчас им побрезгуют, отодвинут и скажут, что да, не надо такого счастья, руки за спиной только смыкаются крепче, давая уверенность в том, что не оттолкнут. Тэ намеренно оставляет открытым вопрос «почему», потому что никогда не умел на него отвечать. Почему он не ушел тогда? Почему Пак не может уйти от него сейчас? -- Хосок и Чонгук тащатся с ними, какого-то лешего, до самого их с Джуном дома, и это заставляет Сокджина задавать вопросы. Не будут же они ночевать вчетвером, в конце-то концов, вечеринка окончена. Все становится ясно, когда на намджуновой руке оказывается цепкая хватка хосоковых пальцев, а взгляд у того дико голодный и «не трогать, мое». Парень тянет друга из дома под предлогом что-то там взять или посмотреть, не слушая невнятных возражений. Несмотря на бушующий ураган в чужих глазах, Ким все-таки оборачивается на пороге, сверля взглядом Чонгука, сидящего очень близко к Сокджину. Того это нервирует неимоверно, будто он бешеный какой, и наутро от парня ничего не останется, кроме хрипящего ошметка мяса. Чтобы вывести его из равновесия, надо чуточку больше, и это явно не дрыхнущий в соседней комнате подросток. - Не съем я его, - буркает Джин и в доказательство отходит на кухню, чтобы поставить чайник. Гук подрывается следом и несется помогать, наталкивается на широкую спину и обиженно сопит, когда ему говорят сесть спокойно. - Он меня одной рукой поднимает, - из коридора слышится заливистый хосоков смех и хлопок двери, прежде чем пара исчезает в свете вечернего солнца. -- Парень взлетает вверх со скоростью подожженной петарды, почти что забрасывает старшего в комнату, в которой все статично и не меняется никогда. Припирает к стене и прыгает, цепляясь за плечи, чтобы дотянуться губами хотя бы до подбородка. Киму умилительно и жарко от чужой уверенности, он поворачивает Хосока к стене и прижимает щекой, не заботясь о лишнем шуме: тетушка Чон минутами ранее, пока они пили чай, собралась и ушла к какой-то подруге. Видно, с ночевкой, судя по набору вещей, взятых в прозрачном пакете. Мальчик пыхтит и стонет, притирается, пока ему под футболку лезут намджуновы руки и полностью накрывают неширокую грудь. Ким вдруг понимает, что весь он для Хоби какой-то большой, держит в руках хрупкую куклу и неосторожным движением может ее поломать. Потому смыкает на чужой шее не зубы, а губы, не сжимает пальцами ребра, а мягко щекочет, наслаждаясь судорогами, в которых заходится маленькое тело. - Еще одна такая истерика, как была днем, - предупреждающим тоном начинает Намджун, оттянув прелестную голову за волосы, - и я не побоюсь вытрахать из тебя душу. Ты ведь этого хотел, да? – рука старшего же, тем временем, опускается вниз, ведет щекочущую дорожку по всей длине плоти, пальцы берут головку в кольцо. Хосок задыхается и просит о чем-то бессвязно, царапая короткими ногтями дверь. Намджун понимает. Рывком падает на колени, целует аккуратные маленькие ягодицы и проходится пальцами по бедрам, прежде чем развернуть податливого Хосока к себе, смачно шлепнув того до красного следа. Чужие глаза наверху наполнены похотью и желанием, они предвкушают происходящее… Как вдруг Ким опускает вниз уже его, вставая. Чон бледнеет, краснеет и зеленеет, ощущая себя, видимо, жертвой, хотя на самом деле находясь в положении привилегированном. Намджуну смешно, он почти растлевает малолетних и насилует ребенка; но лицо у того вдруг загорается покорностью, как у принца, на которого нашлась твердая рука. Вся эта резкость, громкость, мнимая сила – напускное, оно смывается с парня, как налет, оставляя после себя чистое, не запятнанное и гладкое лицо пятилетнего. Старший зарывается в мягкие волосы ладонью и наблюдает, как меняется излом черных бровей. Для Хосока такое в новинку, не успел еще постоять на коленях, но вштыривает его дико, раз не убегает и не визжит. Ким ведет осторожно, прослеживая реакцию, чтобы понять, можно ли играть по таким правилам. Оказывается, не можно, а нужно: взамен на чужое сердце Хоби отдал свое, живое и трепетное, бросив еще и тело вдогонку. Он даже не противится, когда его тыкают лицом в пах: упирается в свои колени и ждет указаний неловко и молча, привыкший командовать сам. Смешно: пресыщенные властью порой хотят, чтобы их отымели. Как только тонкие ручки тянутся к поясу шорт, приходится дернуть черные волосы, чтобы дать понять неверность стратегии. - Зубами, - цедит Намджун, ослабляя хватку, уже через секунду чувствуя, как ткань ползет вниз. Чужое дыхание тяжелеет и сбивается, когда Хосок видит прямо перед лицом то, что видел обычно, опустив голову. Но в парне упрямства природного, желания кому-то что-то доказать – тьма, и он подается вперед осторожно, чуть морщась от непривычного ощущения. Киму аж дух перехватывает: они закрутили сомнительные отношения пару дней назад, не успев ничего толком, потом он обнаружил себя с мальчиком на руках в озере, а теперь тот ритмично и с успехом заглатывает до половины, будто занимался этим всю жизнь. Парень безбашенный реально, пыла в нем слишком много и мало ума, и старшему стоит огромных усилий, чтобы отодрать от себя чужой назойливый рот. Хоби будет жалеть сразу же после того, как все случится, как пройдет этот запал, и ненавидеть за это можно будет, в первую очередь, Джуна. И тот не находит ничего лучше, кроме как прижать Хосока к стене, заставляя повторить уже случавшийся сценарий, притягивая к своему члену чужую ладонь. Так всем будет, правда, спокойнее.