10,5 недель

Солнце входит в зенит и шлет жаркие лучи через открытые окна. Желтые полосы на досках пола оказываются приятно-горячими, если ступать на них босыми ногами. Теплый, душный ветер заставляет поморщиться, но тут же расслабиться вновь, осознав, что это дыхание лета, о котором он будет мечтать всю осень и зиму. Вокруг происходит действительно много всего, замечает Чимин, стоя перед закрытым шкафом который час. С глаз долой – из сердца вон, крутится противной пищалкой в мыслях. Пак ни разу за последние сто тридцать минут не смог заставить себя поверить в это. Уехать сейчас – оградить себя от проблем, возможно, от еще большего количества трещин в своей жизни. Дать себе шанс собрать крупные осколки и попытаться себя склеить, правда, уже далеко не в прежнюю форму. Не уезжать – оставить разбитую чашку лежать на полу, по которому каждый день будет ходить один конкретный человек и наступать тяжелой ступней. Но в то же время оставить себе возможность лелеять надежду на то, что его заботливо подберут и положат на стол, как сломавшуюся любимую вещь, и будут долго и кропотливо чинить. Хотя в этом Чимин не был уверен, вернее, был неуверен на все 100. «Мы не сможем», - Чимина, кажется, впервые за его недолгую жизнь бросили. Неожиданно и обидно, оправдавшись возрастом, «у тебя вся жизнь…» и «ты не определился». Жизнь-то, может, и впереди, но если прямо сейчас Чимин хочет жить здесь, отрезав себя от другого, городского мира, и чувствовать хотя бы остатки того, что прошло – никто его не осудит, даже если будут недовольны. Поэтому он просто выходит из комнаты, проведя по дереву шкафа, будто ставя печать, кончиками пальцев. -- Выйдя на улицу – в одном доме с расстроенным Чимином находиться было невозможно, - Тэ, не задумываясь, переставляет ноги, чтобы в итоге обнаружить себя у озера, стоящим почти на краю деревянной пристани. Воздуха не хватает все равно, хотя он шел медленно – просто в грудь гулко бьется изнутри кулак, желающий пробить кости и вывалить наружу внутренности из тела. Что-то такое чувствуют смертельно больные, отталкивающие от себя близких людей? Тэ болен, был болен много лет и ел изнутри сам себя; совсем недавно он обнаружил, что его болезнь еще и заразна. Больных кладут в изоляторы. Тэхена следует сослать в глушь совсем одного и не давать общаться с людьми – ничего хорошего из этого не выходит. Хосок, Чимин, Джин – уже трое в непосредственной близости, пострадавшие от его, Кима, руки, но все равно тянущиеся к огню, будто то легкое тепло, а не адское пламя. Весь этот свет, кокетство – обманка, приманивающая прекрасных людей, чтобы выпустить их после сожженными дотла. И его последний поступок тому доказательство, его побег с места пожара – признание вины и собственной беспомощности перед последствиями своих же дел. Когда кажется, что дышать становится невозможно, Тэ чувствует руку у себя на спине. Небольшое давление становится неожиданной поддержкой; он поднимает глаза и выпрямляется, оборачиваясь на гостя. - Хуйню делаешь, - припечатывает Намджун и силой усаживает друга на горячее дерево, свешивая к воде босые ноги. - Вот сколько ты его уже хочешь? - С весны, - он не может смотреть в чужие глаза, поэтому единственное, что остается – скосить взгляд на искрящуюся от солнца воду. – Намджун, тут без разницы, чего я… - А полюбить так и не успел, - Киму, кажется, наплевать, что там пытается ему втолковать Тэхен, у друга своя точка зрения на все и свои же думы, которые он озвучивает. – Вот ты смотри. Он тебе – свою первую и чистую, тело, над которым трепетные целочки трясутся будь здоров. Да на каникулы свои в этой дыре застрял, и ради чего? «Прости, но мне кажется, что я слепой мудак, поэтому не вижу твоих стараний». Ты пойми, для них все сложнее и вместе с этим проще. Я тебе чувства, ты мне чувства – равнозначный обмен, а выражают они это, как могут. Ты его ко всему этому принуждал? И Тэхен вспоминает, как пользовался чиминовой беззащитностью и доверием, чтобы целовать весной, чтобы, напившись и напоив ребенка, облапать его так, как нельзя. Чтобы сказать «ты мне тоже», получив полное доверие, а затем оборвать только завязывающуюся нить. Если так подумать, ему действительно дали слишком много, чтобы требовать что-то еще, но слишком мало, чтобы он перестал бояться. -Даже если забыть о том, что я со всей вероятностью разрушу ему жизнь, если не остановлюсь. Даже если закрыть глаза на то, что придется видеть ему каждый день. Даже если полностью уйти от того, кем именно я являюсь. Намджун. Как я могу любить ребенка? – сведя к переносице брови, Тэ раскладывает в голове все доводы «против», не найдя ни одного «за». – Ты же понимаешь, что для Чимина это все увлечение. Уедет к осени, найдет красивую одноклассницу, влюбится, прогулочки-цветочки… - неожиданно сорвавшийся на шепот голос дает ясный сигнал, что надо бы прекратить разговор. И Тэхен уже думает встать и утопиться прямо в этом вот озере, упирается руками в дерево позади себя… - Так езжай с ним, - недоумевает Намджун, хлопком по плечу заставляя сидеть. Тэ для порядка обиженно потирает место удара, давая себе отсрочку. - Ты, кажется, забыл, почему я живу здесь, - выдыхает он, сжимая пальцы на своем же плече. – Мне так спокойнее. Я не могу в тесном доме, ты же знаешь, я все еще… - Сними не тесный, - друг непреклонен, он смотрит пристально и неверяще, как родитель, заставляющий ребенка рассказать об оценках. – У тебя средств достаточно, чтобы снять маленький домик в центре или рядом с твоим ненаглядным, спасибо твоей щедрой тетушке и бросавшим деньги на счет родителям. Кажется, все доходы с продаж тебе капают туда же, принося… - Я помню, что мне и сколько приносит, - огрызается Тэ, утыкаясь носом в колени. – Я не хочу туда. Не хочу. Не хочу. Не… - А Чимина ты, значит, хочешь, - Джун не из робкого десятка; ответное рычание следует незамедлительно, заставляя Тэхена вздрогнуть и повернуть голову, сверкая расширенными глазами. - Хочу. Громкий ржач разносится так далеко, что, наверное, его слышно даже в Сеуле. Ким вытирает выступившие слезы неожиданно нервным жестом и внезапно серьезнеет, полностью поворачиваясь к Тэхену лицом. - А это не предложение. Хочешь – пиздуй исправлять то, что вытворил. Мне Чимин на кухне не нужен, Джин вокруг него носится, как коршун, и пожрать не пускает, а я, знаешь, у Хосока всю жизнь сидеть не могу, у него тетушка подозрительная стала, того гляди, обзовет содомитом и выгонит с криком. А я своего птенчика, в отличие от тебя, проебывать не собираюсь. - Выражаться литературно, по всей видимости, тоже, - морщится Тэ, вставая, но на этот раз разворачиваясь в противоположную от озера сторону. -- По мере выхода в гостиную Чимин обнаруживает, что простоял перед шкафом не час и не два – всего жалких десять минут, и вздыхает почти с облегчением, потому что прошло не так много времени, Тэхен не успел еще далеко уйти, если пошел, и можно будет поговорить… …дяди не обнаруживается ни в зале, ни на третьем этаже, ни в саду. Не заметь Чимин яростного нежелания старшего выходить из дома куда-либо, он бы предположил, что тот просто уехал, убежал от проблемы и оставил племянника с домом один на один. Но от Тэхена вряд ли можно подобного ожидать, да и машина все так же на месте, поэтому Чим идет в единственное, по его мнению, место, где можно Кима найти – в дом двух других Кимов. Однако там его тоже нет. Зато есть краснеющий по любому случаю Гук, странно реагирующий на любую просьбу Сокджина, и сам Сокджин в пастельного цвета розовом фартуке, который что-то чирикает про выезд ради одного клиента и чешущиеся руки, а потом подозрительно смотрит в чиминову сторону. Парень под взглядом сжимается, думая, что сейчас его точно разорвут на части; некстати вспоминается ночной тэхенов рассказ, и сидеть в одной комнате с Джином становится страшно до сжавшихся в комок внутренностей. Но тот просто садится напротив, пододвигает вазу с конфетами и спрашивает, что случилось. - Так Тэ не с тобой? – удивляется старший, отправляя себе в рот мармелад, услышав о том, что Пак ищет Тэхена. Мягкое лицо вмиг сереет и обращается неприязненным и серьезным, как у матери, узнавшей, что ее дочь ночует не у подруги. – И ты понятия не имеешь, куда он мог пойти… – и если раньше Джин был похож на просто сердобольную родственницу, то теперь он – один-в-один расстроенный родитель, обхвативший руками больную голову. Сзади Чимина слышится тяжелая торопливая поступь; даже не оборачиваясь, он знает, кто именно подошел. - Иди и найди эту проблемную задницу, - шипит на Намджуна Сокджин, и поступь направляется в обратную сторону, даже без какого-то либо сопровождающего ворчания. – А ты, - мужчина хмурится и проводит ладонями по лицу, похлопывает себя по краснеющим щекам. В чертах его будто происходит мучительнейшая борьба, ведомая между клетками кожи, пока все не выравнивается, оставляя после себя лишь внимательное выражение. – Расскажи мне сейчас, что у вас происходит. После этих слов Гук самопроизвольно вылетает из кухни и, кажется, бежит на улицу – подальше от личных тем, к которым не должен иметь отношения. В какой-то мере Чимин ему благодарен; ровно до тех пор, пока не замечает горящий яростью взгляд напротив. - Вне зависимости от того, что мы друг о друге думаем, сейчас нам нужно во всем разобраться, - выдавливает Сокджин и тянется к ладони Чимина. – Ему… наверное, ему было хорошо с тобой. Лучше, чем когда он сидит здесь один и упивается книжками. Поэтому я помогу и тебе, и ему, если смогу. Поэтому сейчас ты засовываешь недоверие ко мне куда подальше и расписываешь все в красках и подробностях, - по мере усиления хватки на своих пальцах Пак понимает, что сопротивление бесполезно. - Я не понимаю, что ему еще нужно, - шепчет Пак, положив голову на руки от усталости после изложения сути дел. – Я не могу дать ему еще больше, вернее, я мог бы, но я даже не знаю, нужен ли я ему теперь вообще… Он постоянно говорит про мой возраст и то, что я от него уйду, но я никуда не собираюсь, понимаешь? Я не знаю, как мне ему доказать это, потому что он не хочет меня слушать и просто уходит, будто решил для себя все изначально. - Он боится, - говорит Сокджин таким голосом, будто это самая очевидная в мире вещь, и, глубоко вздохнув, тянет Чимина из-за стола. – Не делай такое лицо, я просто уберу этот ужас у тебя на голове. Смотреть страшно, - и они негласно решают, что поговорят обо всем парой минут позже. -- - Он прекрасно осознает, кто он такой и что делает, - объясняет Джин, нанося осветлитель на отросшие чиминовы корни. Ким честно пытался не обращать на них внимания, но смотрелось жутко и некрасиво, а руки все еще чесались. – Подумай сейчас хорошенько, ты сможешь жить с человеком старше себя на десяток лет, который не любит города и все время сидит в своем тесном мирке? Его придется тянуть за собой постоянно и вытягивать из его же мыслей, чтобы он не потерялся, Чимин, даже сейчас, пока ты настолько юный, тебе придется делать это изо дня в день. Я не знаю, сможет ли он пойти за тобой и жить рядом, а если и сможет, то сколько продержится. После они не говорят минут десять – за это время состав полностью покрывает мальчишескую голову, а Джин успевает промыть посуду, создавая как можно больше шума, чтобы разбавить давящую тишину. - Я хочу помочь ему, - раздается нерешительный шепот; Ким не оборачивается, но отставляет плошку, которую держал в руке. Увидеть сейчас чужое подавленное лицо – все равно, что содрать с себя кожу и посмотреть в зеркало. Тэхен от каждого забирает кусок и не возвращает обратно. – Но ты тоже не знаешь, как, да? Усилием воли заставить себя кивнуть и не согнуться пополам от осознания: он фактически прощается со всем, что связывало с Тэхеном, отдает его не только реального, но и выдуманного для себя, в чужие руки. В которых, возможно, ему правда будет спокойнее. Осознание последнего рвет эгоистично орущую «мой» душу и выворачивает наизнанку все то, что бережно хранилось в себе. Проглатывая ошметки изорванных внутренностей, приходится повернуться и смыть с лица гримасу боли. - Не бросай его, что бы он ни выкидывал. Он всегда будет возвращаться, даже если уходит, - дает единственный совет Джин, подзывая Чимина к мойке. – Он часто выдумывает себе проблемы и борется с ветряными мельницами, считая себя всеобщим спасителем. Но ему может быть очень плохо, если он вдруг поймет, что сделал кому-то больно; а случается это довольно часто, как видишь. Кто бы подумал, что мастер слова на бумаге может быть настолько растяпой в реальной жизни, а? Мальчик кивает, закрывая глаза и отдаваясь в чужие руки. Сокджин удивляется степени доверия к себе и массирует чиминову голову как можно нежнее в извинение за все, что успел сделать с ним мысленно за проведенные рядом недели. -- По приходу в дом Кимов Тэхен обнаруживает картину, которая заставляет его сердце ухнуть вниз, распространяя по телу волны гнева и паники. Просто Чимин сидит рядом с Джином. Просто Джин подливает Чимину чай и сидит слишком близко, чтобы это не значило ничего. «Какого черта…» - не перестает он мысленно шипеть, пока подходит к столу и останавливается аккурат за мальчишеской головой. - Много насплетничали? – спрашивает вместо этого, скрещивая на груди дрожащие руки. Так проще сдерживать желание схватить Пака и убежать от внимательного взгляда грустных глаз. Сколько нового Сокджин успел рассказать мальчику помимо того, что тот уже знает, Тэхену вряд ли доведется узнать; нужно постараться хотя бы как можно скорее все объяснить. Чимин оборачивается и врезается носом в тэхенову грудь, тут же подскакивая на стуле, и Ким понимает, что ради этого испуганного взгляда снизу вверх готов извиняться за каждое слово, что сказал сегодня утром, по тысяче раз. И пусть это будет означать многочасовой повтор заезженного «прости». - Мы не сплетничали, - и ради этой улыбки тоже. – Меня Джин-хен покрасил. Тебе нравится? Вместо ответа он протягивает руку и зарывается в ставшие светлее мягкие волосы. Это как трогать безумно дорогую игрушку, которую тебе безвозмездно дарят, но ты скорее отдашь ее в более нежные руки, чем оставишь себе и ненароком сломаешь. Но ведь всегда можно быть более осторожным, если ты хочешь обладать чем-то красивым и хрупким. - Спасибо, Сокджин, - выдыхает Тэхен, слепо глядя в чужую макушку. – Зайдешь к нам на чай вечером? Они втроем пугаются звона, с которым старший роняет ложечку в недопитую чашку. -- Стоит Киму прикрыть парадную дверь, как он тут же сгибается под грузом бросившегося на шею Чимина. На осознание ситуации уходит секунды три, на то, чтобы совладать с эмоциями – целых пять. Однако этого времени мало, а младший все крепче вжимает Тэхена в стену и душит на каждую попытку движения. - Обещай, что не смоешься снова, - угрожающе серьезно гудит Пак, сдавливая тэхеновы позвонки. – Не говори мне больше ничего. Я не поверю ни единому твоему слову, потому что ты сам не знаешь, чего хочешь. А я знаю, поэтому просто стой и не дергайся. - Я не… - Обещай, - и по всей прихожей разносится полузадушенный хрип. Только тогда Чимин догадывается отпустить, но тут же крепко хватает чужие запястья, правда, не может полностью обхватить их своими маленькими пальцами. - Мне некуда, - Тэхену, наконец, удается улыбнуться. Когда с его рук исчезают паковы, мужчина (приложив, между прочим, немало усилий) поднимает мальчика, как он был, вертикально вверх, поддерживая за спину и под бедра, и героически проносит несколько метров до кухни – кормить сладким и молчать, потому что ему, похоже, говорить попросту не дадут. -- - Ты сказал мне какое-то слово сегодня, - Чимин забирается на постель после дневного душа и садится на колени рядом с Тэхеном, требовательно упираясь ладонями в одеяло. – На «р», кажется. Рр… ррре… рр, - он честно пытается вспомнить, но выходит только нелепое рычание, как у агрессивного щенка. Пак раздраженно хмурится и бросает затею, сверля взглядом старшего в надежде на помощь, но видит только открытый в растерянности рот и задумчивые глаза. – Расскажи, иначе спрошу кого-то из Кимов. А к тому времени вспомню, как оно произносится. Лучшая защита – нападение. Тэхена можно взять только напором, но Пак не из робкого десятка, чтобы пугаться таких препятствий. Джин-хен рассказал достаточно, чтобы больше не бояться сделать что-то не так. Чим убеждается в этом, когда мужчина откладывает книгу и хлопает по своим бедрам, призывая переместиться на них. - Так ты объяснишь? – спрашивает Чимин, чуть подрагивая от пробравшихся под одежду теплых ладоней. Двумя руками старший может полностью прикрыть его поясницу. - Я этим и занимаюсь, - Ким отвечает, кажется, сосредоточенно, резко давя ему на спину и заставляя лечь на себя. – Будь более терпеливым, и твои старания окупятся, - но Пак уже не слушает, подставляя шею под чужой ласкающий рот. Ему слишком нравится чувствовать себя любимым и укрываться тэхеновой нежностью, чтобы слушать о чем-то, не относящемся к делу. Его одежда исчезает как-то незаметно и с тела, и из поля зрения – вместо нее приходит тепло, с которым старший жмется к обнаженной груди губами, будто Чимин – самая вкусная конфета, и ее нужно попробовать всю. Растечься и потеряться не дают давящие на поясницу ладони, заставляющие прогнуться на пределе возможности и вжаться в чужой пах, поскуливая от внезапной настойчивости. - Снимешь все остальное? – Тэ поднимает его голову касанием пальцев к подбородку и вкрадчиво смотрит в глаза, не спрашивая, но указывая на дальнейшие действия. Пак точно под чем-то, или это воздух в комнате ядовитый, но он кивает, как болванчик, и вскакивает, скидывая шорты и белье. Но когда он хочет снова залезть на Тэхена, его грубо разворачивают и хватают за одну ногу, заставляя упасть лицом в чужие колени. На попытки подняться Ким только посмеивается и тянет Чимина (вернее, нижнюю часть его тела) к себе, от чего младший вырывается сильнее и хочет заплакать от слишком сильного стыда. Лежать, подставив свой зад к чужому лицу, раскрывшись так сильно, как это вообще возможно, оказывается настолько неловко, что он прячет лицо в руках и пытается унять во всем теле дрожь. - Тебе это настолько нравится? – спрашивает Тэхен, невесомо касаясь пальцами головки уже вставшего чиминова члена, выбивая истеричный скулеж. Пак не видит, что делает старший, не знает, что будет дальше, но ему кажется, что он может взорваться в любую секунду, если дядя сделает что-то еще. И это происходит – влажные касания языка, ведущего широкие горячие полосы по пылающей коже и пробирающегося все ближе туда, куда больше всего на свете нужно, но не нужно одновременно. Пак все же срывается на плач, когда чувствует мягкие щекочущие движения на колечке мышц; все попытки вырваться кончаются провалом из-за неожиданно сильных рук, удерживающих на месте, словно тиски. Он продолжает стенать все время, пока кончик тэхенова языка ведет снизу вверх от самой мошонки и задерживается там же, откуда начал, надавливая сильнее и проходясь по кругу. Чим не подозревал, что что-то настолько грязное может приносить столько удовольствия; но, тем не менее, он раскрывается сильнее, едва ли не садясь на чужое лицо, и ведет бедрами в надежде получить еще больше. Наградой ему служат сомкнувшиеся на головке нежные пальцы, натирающие и массирующие чувствительную кожу с такой скоростью, что мальчик не успевает даже вдохнуть: он заходится в, кажется, слишком громком плаче, окатываемый волнами болезненного удовольствия, разносящегося сразу с двух сторон. Он не решился бы сказать, от чего именно приятнее – от приближающих разрядку рук или толкающегося внутрь теплого и мягкого языка, - потому что два этих чувства смешиваются в одно и ударяют внезапно оглушительной дрожью, во время которой Пак успевает пару раз задохнуться, а после падает носом в тэхенов живот, изогнувшись под совсем невероятным углом. - Это – то самое слово, Чимин, - говорит старший вяло и нехотя, видимо, еле ворочая уставшим языком. – Римминг, - громко и четко, по слогам и на всю комнату, так, что отпечатывается в самом сознании. Мальчик кивает и трется щекой о ткань чужих штанов, пока Тэ прижимается губами к чувствительной коже на внутренней стороне бедра. Когда он садится и чуть отодвигает Пака от себя, тот скатывается по кровати набок, чтобы тут же сесть на кимовы бедра. - А теперь поможешь мне, хорошо?